Неделя в доме отшельника пролетела, как один день, потому что ослабленный организм Максима боролся с ранами. Все, что делал парень просыпаясь ото сна это ел, ему меняли повязки на теле, одновременно подсовывая под тряпки какие-то душистые травы и он снова впадал в сон.
Временами, Василий подкладывал под лоскутное одеяло раненому утку и каждый раз краснея от подобного действия Максим совершал свое дело, которое было нужно организму. Пока его кормил старец только легкой пищей, потому что с его сломанной челюстью это было необходимо. Наваристые супчики из глухарей были особенно целебны для борющегося организма и отпивая с ложки бульон Максим чувствовал, что в его израненное тело постепенно возвращается сила. Теперь он уже мог немного изъясняться, хотя и с дефектами фикции, но понять парня уже было можно.
Решив, что настал тот момент, когда нужно расспросить молодого человека про его родных и откуда он родом, Николай Федорович приступил к беседе.
"А скажи мне Максим, откуда ты, и что делал в тайге, когда мы тебя нашли с Василием возле пасеки?" - начал расспрашивать старец.
Посмотрев на старца, Максим сначала хотел соврать, но пронзительные голубые глаза хозяина дома как-бы говорили, не ври мне.
"Я шел к деревне староверов Кан-Оклер от станции Мана, но заблудился в тайге и оказался возле пасеки, - слабым голосом стал говорить Максим. - В деревне проживают родственники моей знакомой Марины Ивановны Горшковой,и я хотел пожить некоторое время в этих местах." Закрыв глаза парень несколько секунд, что-то обдумывал и наконец продолжил. "Меня ищет милиция из-за того, что я занимался подпольным бизнесом по пошиву джинсов в Москве," - выпалил он и не отрываясь стал смотреть на реакцию бывшего царского офицера.
По отечески посмотрев в глаза парня, Николай Федорович вздохнул и, прикрыв глаза, что-то стал обдумывать.
"Твоя вина мала, и в глазах простых людей ты не сделал ничего плохого, тем более не нарушил ни одной церковной заповеди, однако у тебя есть конфликт с нашим государством," - высказался старик, поправляя очки на подслеповатых глазах.
"А еще, я дезертировал из армии будучи солдатом," - краснея от своего признания, которое трудно далось парню, произнес Максим.
Теперь уже в глазах старика быстрой молнией промелькнуло раздражение, но он быстро справился со своими эмоциями и стал более детально расспрашивать по существу вопроса.
"При каких обстоятельствах ты совершил дезертирство и был ли ты на тот момент под присягой?" - спросил старец.
"Нет, я только начал служить и еще не принял воинскую присягу," - честно признался Максим.
Облегченно вздохнув, Николай Федорович теперь уже снова ласково смотрел на молодого человека, который совершил преступление, но частично, потому что еще не успел принять воинскую присягу, а это было смягчающим обстоятельством в его деле.
"А еще, у меня другие документы на чужую фамилию," - снова покраснев, произнес бывший рядовой.
"Ну, этим ты меня не поразишь, потому что я сам некоторое время после войны жил по чужим документам". И раздумывая, рассказать парню свою жизнь или нет, решил, что нужно.
Рассказ старого человека был настолько увлекательным, что Максим старался не пропустить ни одного слова.
Старик, чуть помедлив, начал рассказывать свою долгую, но такую многогранную на дальнейшие события жизнь.
"Мои родители были дворянами, и я родившись в 1894 году в городе Красноярск унаследовал дворянское звание. Еще с юного возраста моя мама урожденная дворянка Кислицина прививала мне любовь к прекрасному, а именно к живописи.
Тогда перед войной с немцами, пока я еще не поступил в военное училище в Красном Селе мы проживали всей семьей в нашем большом, двухэтажном доме в самом центре Красноярска. Отец, Федор Макарович Осокин, был уважаемым человеком в городе, потому что возглавлял городское собрание, а мама Елизавета Степановна была домохозяйка."
"Так сколько-же Вам лет?" - вырвалось у парня, который удивленными глазами смотрел на бодрого старичка с гладким лицом и стройной фигурой.
"Недавно исполнилось девяносто один," - просто ответил старик, поправляя очки на носу.
"Так вот, поступив в пехотное училище в городе на Неве я закончил его перед войной и после отпуска сразу-же был направлен к месту службы. Тут началась война с немцами в 1914 году и меня отправили на фронт в 9 армию. Война только в книжках или фильмах красивая, а на самом деле одна грязь, кровь и пот, а еще вши.
После двух лет войны в 1916 году наша армия в составе еще нескольких формирований совершила дерзкий прорыв вглубь обороны австрийцев. Ох уж мы там «поглумились» над «гансами» и если бы не предательство высших офицеров, которые предали нас и бросили на произвол судьбы то война могла закончиться в нашу пользу.
Но, как ты знаешь из истории, которую написали большевики, немцы выиграли войну, и Россия заплатила контрибуцию. А я в 1916 году, получив штыковое ранение в бою с австрийцами, был взят в плен. Так для меня война была окончена, и только в 1917 году я вернулся на Родину, когда немцы стали отпускать военнопленных. Куда поехать, конечно- же домой в Красноярск, что я и сделал, но судьба распорядилась по своему.
Желая забыться от войны, я искренне считал, что больше не буду воевать, но как говорят, не зарекайся. Так и случилось, побыв дома буквально полгода меня призвали в ряды белого движения освобождать Россию от большевицкой заразы. Выбора особо не было, потому что в случае отказа могли поставить к стенке и расстрелять, поэтому взяв руки оружие я не расставался с ним до 1920 года.
Тогда, мы убегали в сторону Иркутска, а за нами по пятам следовали армии большевиков. Наш золотой поезд неуклонно двигался в сторону Иркутска, когда на одной из маленьких остановок я с мои приятелем решил сбежать. Это тоже было дезертирством с моей стороны, и я не виню тебя за проступок, потому что сам был не честен.
Дезертирство было половиной моего морального падения, как офицера, и, послушав своего приятеля, мы вскрыли один вагон и, набив брезентовые мешки золотыми червонцами, скрылись в тайге." После таких слов на глазах старика показались слезы, которые он резко смахнув рукавом продолжил рассказывать.
"Здесь наши дороги с прапорщиком Никодимовым разошлись, и тепло попрощавшись с ним, я направился в сторону Красноярска, а он в обратном направлении."
"Так сколько-же золота Вы взяли?" - снова не выдержал Максим, вопросительно глядя на Николая Федоровича.
"Я брезентовый мешок не взвешивал, но примерно двадцать килограммов каждый взял," - лениво ответил старец, как-будто речь шла о картошке в мешке.
"Идти с золотом было опасно, и я решил его спрятать в тайге, что и сделал.
Прибыв в Красноярск, я стал жить в своем доме, пока не пришли красные. Меня взяли под стражу и отправили в ВЧК для дознания, где пришлось рассказать, кто я и откуда, только не афишируя эпизод с золотом. Может следователь попался хороший, а может власти требовались офицеры, но мне предложили возглавить сборный отряд.
От такого предложения отказываться было сложно и поняв, что это мой единственный шанс выжить я стал командиром красного батальона имени Клары Цеткин. А дальше, два года боев с остатками частей белой армии и наконец, я снова оказался в своем городе, теперь уже на честных основаниях.
А дальше, была мирная жизнь в родном городе, где я работал реставратором в местном краеведческом музее. Про спрятанное в тайге золото я не вспоминал, считая его применение бесполезным и опасным в Советском государстве. Сразу-же попадешь в НКВД или к стенке," - сказал бывший царский офицер и задумался.
"А что-же с золотом, так и лежит закопанное в тайге?" - как мальчишка воскликнул Максим.
"И да и нет, потому что когда меня взяли в 1941 незадолго до начала войны по ложному доносу, я хотел съездить в эти края, но не успел. А вот когда бежал из колонии в 1949 году в числе других заключенных, то потребовались деньги на новые документы, вот тут я и вспомнил про золотые червонцы.
Тогда, это золото помогло мне и двум моим друзьям по зоне сделать правильные документы и прожить полгода в Красноярске. А до этого момента монах-отшельник нашел меня замерзающим в тайге и притащил в этот дом. Так что, этот дом построен не мной, а монахом, а впоследствии я занял его, и теперь он в моем распоряжении, правда без документов. Да и кому нужен старый дом в тайге?"
"А семья у Вас есть, дети?" - продолжал расспрашивать Максим.
"Была жена с сыном перед войной, но война разделила нас, может быть их нет на свете, - грустно пояснил старец.- Меня в 1941 году отправили в колонию на десять лет и больше я свою семью не видел.
Правда, была еще одна девушка в деревне староверов, куда направлялся ты, но я про нее ничего не знаю, сколько лет уже прошло". И снова одинокая слеза скатилась по щеке старого человека.
"Мы полюбили друг друга, хотя и виделись всего три дня, и я обещал жениться на ней, но судьба есть судьба.
Сделав другие документы, я не решался ее искать, полагая, что это меня выдаст, и я снова сяду в колонию. Поэтому, я больше не видел свою любимую девушку Прасковью Сашину из деревни Кан-Оклер.
Поработав в заготовительной конторе в Красноярске восемь лет учетчиком, я вышел на пенсию и перебрался в этот дом жить.
После 25 лет проживания под чужими документами я явился к следователю и все рассказал, про свой побег из колонии в 1949 году и про документы. Был суд и мне назначили два года условно, ввиду того, что срок давности закончился, наличием положительной характеристики с прежнего места работы, а также то, что я был в преклонном возрасте.
Тогда в 1975 году мне исполнился 81 год.
"Так я снова стал Николаем Федоровичем Осокиным, под этой фамилией и умру," - задумчиво произнес царский поручик.
"Все рассказал, как на духу и стало легче, как- будто камень с души свалился," - улыбнулся старик. - Вот только иногда хочется повидаться с Прасковьей, но жива ли она?".
Николай Федорович замолчал, глядя перед собой, а Максим так был потрясен рассказом, что тоже лежал молча.
Продолжение следует.