ЧАСТЬ СТО СЕДЬМАЯ (1890-1892)
Глава 107.629. Я ОСТАНУСЬ ЗДЕСЬ С ОЛЕЙ…
Ночь прошла жаркая, душная, полная странных, томительных снов, разгоряченной, властной, неудовлетворенной крови. Только на рассвете заснула девушка спокойным, тихим, мягким сном, но проснулась рано, в солнечное утро. Целый поток ясного света, свежего воздуха, омытой росой, радостной зелени рвался в окно, наполняя комнату бесконечно легким ослепительным светом радостного утра.
Подушки были смяты, простыни свесились на пол, рубашка сбилась с плеч, открыла нежные стройные ноги и туго обвилась вокруг круглого и полного, подымающего ее белыми волнами, молодого тела. Русые волосы развились, руки закинулись за голову нежащимися гибкими движениями. Глаза смотрели радостно и вопросительно, и было в темной глубине их какое-то смутное и в то же время определенное ожидание.
Ей было стыдно и странно, и жгуче интересно то, что произошло вчера; розовые пальцы маленьких полных ног тихо шевелились, и в том, что это было одно, чуть заметное движение во всем замершем, напряженном воспоминанием, роскошном, свежем, гибком теле, – было что-то сильное и упрямое.
Она медленно опустила глаза, увидела все свое тело, медленно скользнула по нему и вдруг сама, не зная почему, с приятно и пугливо толкнувшимся сердцем вздрогнула, вскочила и, стоя во весь рост, полуголая, нежная, розовая и белая, гибко и страстно потянулась.
Ночевавшая у нее сестра Владимира, Ольга открыла глаза и, не двигаясь, маленькая и щуплая под сереньким одеялом, посмотрела на нее пытливо и серьезно, как будто знала и осуждала то, что с ней происходило.
Шурочка увидела ее открытые темные и строгие глаза, вздрогнула уже испуганно и больно и также, сама не зная почему, бросилась к ней, обхватила ее худенькое тело полными голыми руками и придавила уже развившейся упругой грудью.
– Ах, Олька, Оленька! – пряча лицо, сказала она радостно и стыдливо, – хорошо жить!
Ольга подняла сонную растрепанную голову, подумала и серьезно сказала:
– Не знаю…
Шурочка посмотрела на нее невидящим углубленным внутрь себя взглядом, потом засмеялась с сожалением и превосходством.
– Глупая ты еще, Оленька!.. И ничего ты не понимаешь!
Ольга поднялась и села, опустив тоненькие голые руки.
– Все я понимаю! – с непоколебимым убеждением возразила она, – а только не умею сказать иногда!.. В жизни важно только великое!
Шурочка стала раскачивать ее за плечи, глядя не на нее, а на то, как переливалась и двигалась тонкая голубоватая кожа на сгибах ее вытянутых золотистых рук.
– И чего ты, Олька, такая смешная… серьезная?
– Серьезная – не значит смешная… То и другое вместе быть не может, – со снисходительным превосходством, точно говоря с шаловливым ребенком, возразила Ольга.
– Нет, может! Смешная, серьезная… милая! – вся сияя страстной радостью, нараспев говорила Шурочка. – Ты, верно, никогда другой и не будешь… И жить не будешь!
– Я знаю, как буду жить… – задумчиво ответила Ольга.
– Как?
– Я знаю… Особенно… как только и стоит жить, чтобы… подвиг… Буду жить, как Володя… – торжествующе докончила Ольга и вдруг страшно, до слез покраснела, и стала удивительно нежной, хорошенькой, милой девочкой, которую хотелось целовать, с теплыми слезами и смехом.
И Шурочка целовала, смеялась, тормошила ее, и обе они валялись и путались в белых простынях, полуголые – одна гибкая, сильная и упругая, другая тоненькая и хрупкая, – как две расшалившиеся дикие прекрасные самочки какого-то сильного счастливого зверя.
Шурочке исполнилось пятнадцать, когда ей в руки попала книжонка, популярно растолковывающая азы половой жизни. Помимо текста в брошюре были искусно выполненные рисунки, изображающие мужчину и женщину в самых разнообразных позах.
Подписи под ними гласили: эта поза предельно сужает вход! Или: в этом положении проникновение возможно наиболее легко!
Шурочка со смущением разглядывала эти картинки, силясь представить себя на месте изображенных там женщин, испытывая при этом не столько удовольствие, сколько любопытство.
Ее небольшой сексуальный опыт (несколько полуслучайных связей с сыновьями дворников и кухарок) лишь пробудил в ней интерес к этой запретной зоне взрослой жизни.
И вот теперь она показала книгу столь же неискушенной новой подруге и они, краснея и хихикая, стали обсуждать самые необычные картинки.
— Ты знаешь, — разоткровенничалась Ольга, — я никогда не видела свой клитор. Вот тут на рисунке указано, где он расположен.
— Я тоже, — честно призналась Шурочка.
— Хочешь, принесу зеркало?
Ольга согласно кивнула.
Подруги расположились друг против друга на диване и, раздвинув ноги, поочередно разглядывали себя в зеркало.
— А мой клитор больше! — с гордостью заметила Ольга, трогая указательным пальчиком слегка набухший бугорок. Шурочка ревниво посмотрела на подругу.
— Ну и что? Зато у меня вход спереди! — она раздвинула пухленькие срамные губки, с удовольствием сама рассматривая приоткрывшийся розовый грот. Ольга проделала то же самое.
— А у тебя вообще все больше! — прокомментировала Шурочка.
— Наверное тебе как раз подошла бы поза, сужающая вход.
Подружки захихикали.
— Это какая поза? — поинтересовалась Ольга.
— А вот эта! — ткнула пальчиком ее подруга.
— Дай-ка я попробую! — Ольга повнимательнее всмотрелась в изображение, а затем постаралась точно скопировать его.
Она легла на спину, подняла сведенные вместе ноги, а затем пальчиками попыталась раздвинуть стиснутые ляжками упругие губки, из которых, словно шляпка гриба-масленка, высунулся кончик клитора.
— Почти не раздвигается! — констатировала она.
Шурочка внимательно наблюдала за действиями подружки, затем перебросила пару страниц книги:
— А мне больше нравится вот эта поза! — она оперлась руками о край дивана, широко расставила ноги и изящно прогнулась.
Ольга искоса посмотрела на нее:
— Ты тоже попробуй немного растянуть вход руками!
— Мне трудно достать. Может, попробуешь ты?
Ольга столь старательно выполнила просьбу подруги, что стали видны мельчайшие подробности этого интимного места.
— Первый раз так близко вижу все это! — завороженно глядя в сладкую расщелину, тихо промолвила она.
— Я тоже никогда не видела! — отозвалась Шурочка.
— А это твой клитор? — Ольга осторожно коснулась кончиком пальца маленькой жемчужинки.
Шурочка едва заметно вздрогнула:
— Конечно!
Ольга несколько раз надавила на бугорок пальчиком.
— Он твердеет! — радостно воскликнула она через некоторое время.
— Ты знаешь, мне очень приятно, — смущенно пробормотала Шурочка.
— Сделай и мне так же, я хочу попробовать! — оживилась Ольга.
— Сначала закончи со мной, — попросила Шурочка.
— А может ты мне, а я — тебе? — предложила Ольга.
Подруги словно магниты легли рядом и принялись помогать друг другу отыскать сладенькие бугорки.
То ли пальчик Ольги был более искусен, то ли Шурочка отличалась большим природным темпераментом, но вскоре она порывисто задышала, заерзала попкой по дивану, начала судорожно сводить и разводить ножки, наконец, замотала из стороны в сторону головой, полностью отдавшись теплой волне блаженства.
Ольга с любопытством наблюдала за ней.
— Мне никогда еще не было так хорошо! — прошептала Шурочка, немного успокоившись.
— Сделай еще раз!
Ольга с удовольствием оглядела обнаженную подругу. Вдруг она наклонилась и пощекотала язычком аккуратный розовый сосочек на пружинистой груди разомлевшей подружки, продолжая пальчиком массировать клитор.
— Хорошо! Хорошо! — Шурочка обхватила руками свои груди и принялась их ласкать сдавливая и отпуская.
Ольга выбирала момент и жалила твердевшие соски подруги быстрыми змеиными поцелуями.
— Хочешь, поцелую туда? — прошептала она на ухо Шурочке, сама немного стесняясь своего необычного предложения.
Шурочка ничего не ответила, находясь в полузабытьи. Тогда Ольга, покрывая жадными поцелуями извивающееся тело подруги, начала опускаться все ниже и ниже. Наконец, ее проворный язычок раздвинул курчавые волосики и заменил пальчик.
Ольга и сама необычайно возбудилась. Она встала на четвереньки и, помогая себе руками, проникала все глубже и глубже в увлажненную, похотливо вздрагивающую плоть подруги. Изнемогающая от острого блаженства Шурочка выгибалась всем телом, судорожно прижимая голову Ольги к своей промежности, и вскрикивала в особенно волнующие моменты.
— Я тоже, я тоже хочу тебя! — услышала Ольга ее нетерпеливый голос.
Ольга перенесла ногу через тело Шурочки и ее раковина тоже оказалась доступна для ласк. Шурочка приникла к ней, вкладывая безудержную страсть в каждое свое движение...
Под окном мелькнул черный ажурный зонтик и другой розовый.
– Шурочка и Оля идут! – сказал Игорь Лотарев.
Они вошли вместе с Семеновым. Ольга вошла серьезно, тихо и, сложив зонтик, чинно села против Игоря, в уголок. Шурочка возбужденно и смущенно смеясь, мельком поздоровалась и осталась посреди комнаты, вертя по полу раскрытый зонтик, смеясь, блестя глазами и голыми руками, тепло розовевшими в белых холодных широких рукавах, и не глядя на Владимира.
Когда она вошла, Владимир почувствовал, как стала дрожать под коленом какая-то нервная жилка. Он тоже встал и прислонился к окну, только изредка взглядывая на нее быстрыми и жадными, раздевающими глазами.
Приехал извозчик. Слышно было, как дребезжал тарантас и фыркали лошади.
– Ну, идем! – сказал Семенов равнодушно.
Все вышли гурьбой на солнце и воздух, слепившие глаза. Шурочка раскрыла зонтик.
Игорь хотел было нести чемодан, но Владимир сказал:
– Куда тебе! – Взял чемодан как перо и, с наслаждением выказывая свою силу, понес его. Шурочка мельком взглянула на него и опять стала смотреть на Семенова.
Сутулый, больной студент уже сидел в тарантасе в своем выцветшем зеленоватом, с тусклыми позеленевшими пуговицами пальто, надвинув фуражку на уши.
– Ну, прощайте! – сказал он уныло.
– До свиданья! до свиданья! – кричали ему молодые оживленные голоса.
– Да, стой! – остановил он извозчика. – Так ты, Игорь… А впрочем, какое мне дело? Как хочешь! Прощай! – вдруг раздраженно и неприятно перебил он сам себя и сказал извозчику - Трогай...
Его сутулая неказистая фигура долго тряслась по улицам, темная и странная, и казалось, что среди яркого дня, блеска и радости, на него одного не светит яркое, теплое солнце… Соня тихо плакала.
– Я вас провожу, Шурочка! – сказал Коллонтай, и в голосе его почудилось ей что-то властное, уверенное.
Какой-то особенный, странный, шаловливый и в то же время искренний испуг, с повлажневшими панталонами овладел ею.
– Я останусь здесь с Олей… – растерянно ответила она, хотя вовсе не думала раньше об этом.
Коллонтай густо покраснел, и опять сладострастно-мстительное чувство медленно поднялось в нем.
– Вот хорошо! – радостно сказал Игорь. – Мне именно с вами хочется теперь говорить!
Коллонтай быстро посмотрел на него, и вдруг темная и внезапная ревность заставила его сжаться всем своим красивым телом в бессильной злобе.
– Как хотите… До свидания! – хрипло, не своим голосом проговорил он. – Идемте, Шишмарев!
Они ушли по яркой, жаркой улице.
В комнате Семенова было пусто и прохладно. Шурочка села на окно в сад, Оля примостившись сбоку, обняла ее за круглые колени, а Игорь стал возле.
Почему вы именно со мной хотели говорить? спросила Шурочка, улыбаясь.
Лотарев тоже смущенно и радостно улыбнулся.
– Потому, что вы такая молодая, красивая, добрая, именно с вами хочется говорить теперь… Солнце светит так тепло, так хорошо…
Шурочка счастливо и светло засмеялась.
– Будто я такая?
– Конечно, такая! – с наивным убеждением повторил Игорь. – И как это хорошо!
– Что?
– То, что есть такие, как вы, красивые, нежные молодые сударыни! – восторженно говорил Игорь. – Мне всегда кажется, что Бог дал людям женскую молодость, красоту и нежность, чтобы они не унывали, не забывали о радости и любви, пока еще тянется их ужасная, тяжелая, беспросветная работа над жизнью.
Ольга не спускала с него влюбленных глаз, и бледные щеки ее розовели и оживали под звуки его голоса.
– Значит, когда закончится эта работа, тогда уже не будет таких женщин? – задумчиво и с нежным вниманием спросила Шурочка.
– Нет, почему? – радостно возразил Лотарев. – Они останутся… такие же прекрасные, только тогда все они и все будет такое же прекрасное, молодое и нежное. Тогда уже все будет ясно, светло, а теперь они – только луч оттуда, из светлого будущего.
Игорь помолчал и прибавил печально:
– Мне жаль почему-то… не знаю, может, это дурное чувство… когда молодая, радостная девушка сходится с молодым мужчиной… таким жадным, грубым… Мне и радостно за его счастье и жаль. Точно кто-то взял, потушил или унес яркий огонек, светивший всем… Я, впрочем, думаю, что это не от дурного чувства… это потому мне жаль, что слишком мало таких огоньков у людей…
– Да ведь иначе же и быть не может! – тихо возразила Шурочка, опуская голову. Ей казалось, что он именно о ней говорит.
– Да, да, – торопливо согласился Игорь, – не может!.. Мне только жаль, что эта молодость и красота не могут быть общим достоянием. Впрочем, люди думают, что это дурно… Я не знаю… может быть…
Было тихо и светло. Чистый прозрачный воздух серебрил каждый звук и облекал радостью каждое дыхание. Шурочка подняла на Игоря глаза, и что-то странное мелькнуло в ней: на одно мгновение ей страстно и радостно, как никогда, захотелось жизни и показалось, что она может и будет любить всех, всем давать наслаждение, радость, свет и веселье, свою молодость и красоту, свое прекрасное сильное тело.
Это мелькнуло и исчезло, а осталась, как глубокая борозда, задумчивая нежность, тихое влечение к тонкому, тихому, прекрасному глазами, слабому человеку, стоявшему перед ней. Он ясно и радостно смотрел на нее, и в это мгновение в ней в первый раз появилось смутное, тихое и таинственное желание слиться с ним.
Легкая, стыдливая и светлая мысль скользнула вперед и осветила, как солнце, это грядущее слияние ее созревшего тела с тем странным и мечтательно прекрасным, что было в его душе. Предчувствие бесконечного счастья неудержимой волной нахлынуло на нее умилением и истомой.
Шурочка гибко повела полными круглыми плечами. Ольга вдруг чуть-чуть, точно хрустнула, пошевелилась внизу у ее колен.
– Никогда в жизни мне не было так странно и хорошо! – невольно вслух проговорила Шурочка.
– Вам всегда должно быть так хорошо! – сказал Игорь с влажными глазами. Ведь это такое счастье чувствовать в себе такую красоту, чувствовать ту радость, которую доставляешь всем!
– Не всегда! – чуть слышно возразила Шурочка, закидывая голову и опираясь затылком о холодный твердый косяк окна.
Это потому, – сказал Игорь, – что люди на свое же горе не понимают, какое это богатство и радость женская молодость и красота. Они относятся к ней грубо, небрежно… Если бы они понимали, они бы всю силу употребили, все лучшие силы своей души, чтобы не было горя, ничего грубого, жестокого и злого вокруг нее. И как бы это облагородило, осветило их жизнь, как было бы легко работать и ждать!
– Игорь! – резко крикнул со двора Шишмарев. – Где ты?
Все вздрогнули, и всем было тяжело и странно очнуться. Лотарев торопливо вышел. Слышно было, как Шишмарев резко, точно торгуясь, говорил ему:
– Мы пришли за тобой. Мать того гимназиста, которого я тебе нашел, просила привести тебя сейчас поговорить.
– Я сейчас… – машинально и как будто грустно ответил Игорь.
Шурочка глубоко вздохнула, тихо обняла Ольгу за тоненькую шею и притянула к себе.
– Шура… – значительно и торжественно позвала Ольга.
Шурочка молча посмотрела ей в глаза. Они были близко от нее. Темные, решительные, полные неестественного подъема и восторга.
– Я хотела тебе сказать… также торжественно продолжала Ольга. – Выйди замуж за Володю!
Легкий, приятный и быстро растаявший румянец покрыл щеки девушки. Она молча и нежно поцеловала ее в высокий холодный лоб с гладко причесанными, легкими как воздух, волосами.
Вошел Игорь.
– Надо идти! – с сожалением сказал он.
– Я с вами… – как-то особенно, долго и глубоко посмотрев ему в лицо, отозвалась Шурочка, и встала, поправляя волосы. В ней было решительное, спокойное и полное чувство.
На крыльцо она вышла за Игорем и вдруг увидела рядом с Шишмаревым красивое, жесткое и немного бледное лицо Коллонтая, упорно, прямо смотревшего на нее. Она отвернулась с досадой и сожалением.
«Как это я могла вчера!..» – с досадой мелькнуло у нее в голове.
Ольга, оставшись одна, долго, неподвижно смотрела в окно, и зелень сада расплывалась у нее в глазах. Потом она встала, судорожно вздохнула, отвернула легонький рукав платья и изо всей силы укусила свою бледную тоненькую руку. На бледной тонкой коже выступили два ряда белых пятен. Ольга долго и упрямо смотрела, как белые пятнышки быстро наливались кровью и, образовался маленький багровый венчик.
Поздно вечером, когда синие сумерки уже затихли за городом и, пыль улеглась, было тихо и хорошо. Игорь один шел с урока, опустив голову, и думал:
«Пятнадцать рублей… Пять мне совершенно достаточно, а десять надо послать Васе… Только он сердиться будет!..».
Лотарев мучительно потер лоб.
«Надо написать ему, что у меня два урока…» – придумал он и обрадовался.