У каждого человека есть ранние детские воспоминания, самые, самые первые, оставшиеся на всю жизнь. Не смог я хорошо запомнить свою мать, ее не стало, когда мне было пять с половиной лет. Но несколько эпизодов, связанных с ней, я запомнил на всю жизнь. Последние годы жизни она болела, ее состояние ухудшалось и когда весной, в день православной Пасхи мне исполнилось пять лет, мама пошла со мной в фотоателье. На снимке я улыбаюсь в камеру, мальчик с пухлыми щечками и с белым бантом на груди. Мама сфотографировалась в своей любимой кофте, с любимыми бусами на шее, выглядит печальной и усталой, такой она мне запомнилась.
Прошло несколько недель, весна уверенно вступила в свои владения. Вблизи нашего дома не было детей моего возраста, чтобы играть со сверстниками надо было уходить подальше от дома, на что мама была категорически против. Она смотрела на меня и видела двух своих старших сыновей, которых похоронила в безымянной могиле далекой казахстанской степи. Матери с сыновьями удалось уцелеть от массовых расстрелов еврейского населения, но трагедия большой войны настигла их в эвакуации, в заброшенной казахстанской глуши. Ей часто во сне приходили ее мальчики, такие похожие на нее, блондины с серыми глазами, она радовалась им, разговаривала с ними, но просыпалась в холодном поту, от ужаса, что это всего лишь сон. Она боялась за меня и старалась, чтобы я был все время у нее на глазах.
Целыми днями я околачивался на старом еврейском кладбище, примыкавшему к нашему дому, бродя среди зарослей сирени и черемухи. Последнему захоронению было более полувека, многие памятники исчезли, уступив место буйной растительности. Когда ко мне приходили соседские мальчишки поиграть в прятки, кладбище оживало от детских криков и игр. Мама поднималась на приставленный к забору ящик и находила меня среди зарослей по красной тюбетейке, которую я носил целое лето.
Иногда меня зазывала к себе соседская старушка, которая вместе с дочкой жили в небольшой комнатушке с темным коридором. До войны там жила бедная еврейская семья, истребленная вместе с другими жителями нашего района. Все квартиры погибших евреев были заняты жителями пригородных сел. Добрая старушка разговаривала со мной, иногда угощала домашними пирогами, так она коротала время, пока ее дочь была на работе.
В один из дней я заглянул к бабушке, так я ее называл, она куда-то засобиралась «Пойдем со мной, Михась» сказала она мне «Пойдем в нашу святую церковь, скоро праздник «Вознесения Господне». Я не знал куда меня зовет старушка, но пошел с ней. Дорога была не долгой и вскоре мы подошли к запертым воротам православного кладбища, вход был через небольшую калитку, возле которой сидели местные женщины и что-то продавали. Я был впервые на христианском кладбище, оно очень отличалось от кладбища, где я привык гулять. Обилие больших и малых крестов придавали кладбищу жутковатый вид, это был небольшой кладбищенский погост с приютившейся на его территории церквушкой.
Мы шли по вымощенной булыжником центральной аллее кладбища, на котором до революции хоронили бедноту, а сейчас оно стало одним из городских кладбищ. По бокам аллеи росли ожидающие своего цветения раскидистые липы. Стены церкви с звонницей были побелены в цвет весеннего неба. Резвый весенний ветер раскачивал на звоннице самый малый и самый звонкий из колоколов и звучало над погостом « Динь, Динь, Динь». На входе в церковь, старушка сняла с моей головы красную шапочку и спрятала ее в сумке.
Мы вошли в полумрак церкви, пахло незнакомыми запахами. На меня, маленького еврейского мальчика, со всех сторон сурово смотрели разноликие христианские святые, удивительные ангелы сновали в голубых небесах, которые были их обителью. С высокого, под потолком окна на пол спускался солнечный луч, он ярко светился в задымленном от множества лампадок и свечей воздухе церкви, казалось, что вот-вот в сиянии луча спустятся белокрылые ангелы. Старушка зажгла купленную тут же тоненькую восковую свечку, ее пламя маленькой желтой звездой осветило ее сосредоточенное лицо и губы, беззвучно произносящие слова молитвы. Мы прошли вперед и присоединились к небольшой группе молящихся. На возвышенной алтарной части храма, пожилой, убеленный сединами священник читал молитву, я стоял позади всех и с любопытством рассматривал убранство храма. Постояв в церкви около получаса, мы покинули ее.
Яркий солнечный свет ослепил на выходе церкви «Ну, что Михась пойдем до дому» сказала старушка и вернула мне на голову мою шапочку. На выходе с погоста мы задержались около торговок, «Какие это яблоки», спросила старушка у женщины, продающей моченые яблоки, «Антоновские» ответила та, «Хорошо» произнесла старушка и придирчиво выбрала два яблока. Она протянула мне упругое моченое яблоко «Ты молодец» сказала она «Был в церкви Господней, хоть это не твой Храм, но Господь у нас единый». «Ешь яблоко» сказала она и осторожно вонзила немногочисленные зубы в мякоть яблока. До этого я никогда не ел моченых яблок. Надкусив яблоко, я был поражен его вкусом, он был необыкновенный, как и сегодняшний день.
Еще издали, не доходя к дому, я увидел стоящую у калитки мать, увидев нас, она пошла навстречу. Бедная старушка поняла свою ошибку и запричитала «Эмма, звинить нас, я вынная, що взяла Вашего хлопчыка до церквы». В ответ мама заплакала, ее прорвало «Вы не знаете, что я пережила, пока Вы там молились, я не находила себе места, все что смогла передумала». «Ой, звинить Эмма стару дуру», старушка заплакала и ушла домой. Как только мы зашли во двор меня ожидал еще один сюрприз, который полностью испортил такой интересный день, мама с плачем схватила заранее приготовленный гибкий прут и начала полосовать меня ниже пояса, как я не изворачивался, но свое получил.
Прошло полгода. В середине октября, вечером, маме стало совсем плохо. Приехала «Скорая помощь», большая белого цвета будка, с громадными красными крестами по бокам. Два санитара уложили маму на носилки, отец накрыл ее одеялом и все уехали. Был долгий, бесконечный вечер, меня сморило и я уснул. Мне было еще неизвестно, что мама умерла, что рано утром постучит отец и плача скажет «Мама умерла», я не понимал как это умерла, « Ее нет, но она вернется» думал я.
Посреди ночи я проснулся от страха, наспех оделся и выбежал во двор, отворил калитку и выглянул на улицу, я был один посреди сырой, промозглой ночи. Где-то недалеко шипел паром и гудел паровоз, лязгали сцепные устройства, железнодорожники формировали состав. Это готовился поезд, который должен быть везти меня по новой, без матери жизни, в нем было все, чтобы двигаться вперед, но не было рядом проводника. Не было человека, который принес бы стакан горячего чая, дал свежего постельного белья и пожелал «Спокойной ночи», а главное подсказал, на какой станции надо сходить. Я путался, ошибался, сходил на ненужной мне станции, спохватывался и на ходу вскакивал в отходящий поезд, даже прибегал к помощи « Стоп-крана».