*** Такой, тоже было дело, случай интересный слегка, приключился однажды. Был у меня тогда знатный дружище – Спасский Паша. И этот Павел Спасский был тогда географом. А был же до того тип этот Паша интересный, что очень я дорожил дружбой с таким интереснейшим типом. А он был человеком творческим, писал стихи, музыку, прозу, ну и между всем этим делом еще и деток обучал географии. А дело же в девяностых годах происходило. А жена этого Паши учительницей химии работала, и потому денег в его семье вообще практически же никаких не было. Сами по себе годы были, ну очень не легкими, а у врачей с учителями – то и вовсе дела не важнецкие. Но, он был человеком сугубо творческим, за что и снискал глубокое, в моем лице, уважение. В смысле в глубинах души моей, внутри моего лица – вот так где-то, конечно же и будет правильнее.
И вот мы торжественно так восседаем в дебрях его тесненькой кухонки. Во окружении большого колиества тараканов, нехитрой снеди и синьки и нам это дело всяк нравится. Жил тогда Паша всем полновесным своим семейством в роскошных условиях однокомнатной хрущевской квартиры и... И вот, собственно... И собственно всем, включая меня, все это дело нравилось. Тем более, что мы и не знали тогда, что условия жилищные могут быть лучше, или на много лучше. Однако, знали определенно, что заморачиваться на этих вопросах, тем более, когда вопросы эти не имели решения, было и глупо, и столь же безперспективно. А мы такие вопросы, т.е. безперспективные тогда вообще не рассматривали.
И вот мы, значится, восседаем за столом празничным. А возможно таковое восседание было лишь когда основная масса семьи его отбывала в комнату, совсем не сказать что отдельную, зато вполне сказать нужно – единственную. А это уже к ночи обычно происходило. Потому и появление моё тоже так примерно было ориентировано. Итак, разошлись его домочадцы по своим по кушеткам, а мы сидим с ним и тараканами на его кухне, и весело разговариваем. Ну, и еще горячительным злоупотребляем напитком, ибо злоупотребление таковое мы в то время очень даже горячо с ним и единогласно приветствовали.
И вот в разгар злоупотребления этого объявляет мне товарищ мой Паша, что есть у него две мечты, и они у него обе заветные. Мечты эти обе специфические, и даже сугубо чуть ли не профессиональные. Одна – это побывать на экваторе. Другая же – это побывать на границе круга полярного. А я ж-то, в аккурат в те времена летчиком полярным и был. И вот я тогда так ему на то и говорю: Однако, - говорю, - про экватор ничего тебе не могу рассказать, но ежели касаемо второго пункта мечты твоей профессиональной, то уже завтра же ея и можно было бы осуществить.
- Это как это? – удивляясь изо всех сил своих вопрошает Паша меня.
- А так, очень просто, то есть – всем туловищем.
А летал из Челябинска тогда рейс аж в Салехард прямиком, уже не припомню чей рейс. Толи Челябинский наш, а толи и проходящий через Челябинск, чужой какой-то. - И вот, - говорю, - я уже завтра должен лететь в Салехард, и коли желание есть то и полетели завтра же вместе со мной... Да вот и все собственно.
- Как так? – удивленно опять говорит Паша. - Это же деньжищь наверняка немеренно стоит? А у меня вона, сам видишь как и чего... и тараканы еще, имея в виду и деток, конечно, коих акромя тараканов было у него целых два на тот час ночной.
- А ты не ссы, - говорю ему, - решайся, а там сам всё и увидишь... А как не полетишь, так и чего за зря тогда слова только тратить? И тогда я их тратить не буду даже. - А вылет уже с утра с самого. А на двроре-то аккурат месяц стоял август, и это значит, что школы еще почти не работали. По крайней мере детей там еще полноценно еще не учили тогда... Тот интенсивно задумался. Но, человек же это был не в меру творческий, поэтому слишком интенсивно, и особенно на долго задумываться над такими вопросами он не любил. Он, какое-то время слегка предварительно помозговав, сбегал в соседнюю комнату, разбудил там жену свою (учительницу химии) и стал обсказывать ей чего тут и как... и про мечту свою, видимо, тоже. Та, очень привыкшая к его таким творческим порывам, и особенно же ночным, сказала быстренько: Да езжай ты, мол, хоть бы куда, а только дай мне поспать уже... И таким образом её одобрение, непротивление было им, и то есть нами благополучно получено.
Часов около шести утра я ему позвонил, не забыл ли он, мол? Он подсказал, что забыл, разумеется, и подумывал даже, что приснилось же таковое! Но, отнесся таки с пониманием и уже через минут двадцать мы с ним отбыли... в аэропорт. Я на место своей дислокации, а он за воплощением заветной мечты своей географической.
Водки взяли, конечно же... без неё как же, - без неё какая мечта? – Уведомление уведомлением, но не удобно уже в возрасте почти почетном летать за «спасибо» и «здравствуйте», и хорошо получилось, что взяли.
Командир (КВС) попался на редкость вменяемый. Пашу снабдил я элементами летной формы и даже дал пропуск на любой из аэродромов страны (были в те времена таковые, с полосой красной по диагонали). Прошли через КПП. Пришли на АДП (Аэродромный Диспетчерский Пункт) мимо которого ни один из КВСов не пройдет перед полетом... Ага – вот он и наш КВС. – Здравствуйте...
- Здравствуйте.
- А нам бы улететь вместе с вами и мы есть вот кто мы и есть такие. И тут я приврал разумеется. Я-то ему пилотское свидетельство свое продемонстрировал, сказал что вот, мол, на «шестерке»* летаю (вертолет Ми-6). А это товарищ мой, и он у нас в АТБ (Авиационно-Техническя База) инженером АиРЭО* (Авиационное и Радиоэлектронное Оборудование) работает. А в Челябинск на роды жены собственной прилетал, и вот теперь обратно лететь решился и ему, нам вместе с ним необходимо в этом дельце совсем немного помочь.
Тот, - да не вопрос, вообще. Сказал, что и требовалось от него – номер бортовой самолета и номер стоянки. И все собственно. Пошли, нашли, разместились там в туалете, закрылись, естественно. Стоим, ожидаем. А на Яке-сороке происходило дело. Пассажиров закончили «тромбовать», т.е. малость затихло все и мы вот они – выпустились. Сели уже на места на свободные. Руление, предварительный, исполнительный старт, разгон, взлет, набор... – всё естественно.
Вызывает, однако, бортпроводница меня в кабину. – Вас там, - говорит, - экипаж вызывает. Ага, иду туда. – И чего это я им и вдруг так понадобился? – я так думаю.
- Так это, тут очень все ясно с тобой, что само собой - летишь и летаешь и..., словом, ясно всё. А что там за друг, ты говорил, у тебя? – Это откуда, чего и как?
- Да, - говорю, - это из наших же... из авиаторов. – Попроведовать вот жену прилетал, родила она тут у него... В том смысле, что ребятенка ему родила, мол, она очередного. А он у нас инженером, в АТБ трудится... и уже очень, мол, парень смекалистый...
- Ну, так, а у него чего есть? – когда он такой весь инженер...
- Так это есть, разумеется, - «Рояля»* (спирт такой, в те времена завоевывал прочно наши сердца) ажник пол литра, аккурат у нас для этого случая и имеется.
- Ну, это же другое дело совсем. А то уже было мы думаем вы не додумаетесь.
- Ну, как же можно и думать такое, когда же мы все тут авиаторы. Просто, - говорю, - думал уже прилетим когда, дабы вас от дел тут не отвлекать уже.
Сходил, взял у Паши, «стекляху» из имеющихся еще нескольких, и аккуратненько так и незаметно почти перетащил её в кабину. Все были очень довольны.
Летали тогда либо через Березово, или через Урай. Как летели уже точно не помню. А только уже в обед, часов около двенадцати- часу были во Салехарде.
Тепло. Время обеденное. Август, примерно середина месяца. Понедельник, ибо аккурат накануне вчера, и был день авиации. А толи и воскресенье даже был день на дворе, и день авиации уже вчера начали праздновать. – Не важно...- Просто уж больно много народу тогда по общежитиям «нежилось»... Ибо же не жилось им... Или очень трудно жилось им... Ибо очень же спраздновали. А к праздникам, и уже тем более таким, относились же очень как чутко... Ну, очень внимательно...
Паша чуть ли весь не в панической радости пребывая: Вот это да!!! – крайне удивляется он... - Вот это я... - Паша, а это уже заполярье!!!! И очень так радуется, чуть ли не почти как ребенок. А запашок лета, однако. На перроне запашок характерный от работы авиадвигателей. Песочек такой и теплый и в то же время суровый, прохладный, по тому как он же северный. Но, все же не твердый, и мёрзлый каким он бывает здесь значительно чаще. Ну, ладно, - главное что мы прилетели. И у меня на душе тоже радостно... – Ведь же всё это – моё. Моя работа, моя земля это! Моя это жизнь, и моя авиация!
Айда на автобус и во пенаты... Во мои родные пенаты.
Но, по пути заходим в гости к товарищу моему боевому и институтскому А. Ульшину. Тот еще просыпается только после вчерашнего и очень тщательного празднования. Понятное дело, у нас же было, и мы малость отметили с ним, - за его скорейшее выздоровление. Ну, и приглашение ему тоже как бы вручили, что приглашаетесь, мол, на праздник жизни, что с нами вместе и в нашем лице перенестись должен уже во мое общежитие. То есть на УФАН (Уральский Филиал Академии Наук) в «Вахту-80».
А в вахте-80 этой... А там же тоже был вчера праздничек... И если друг мой праздновал в общежитии семейном, то Вахта-80 была совсем не семейная. И от того празднество там лишь выигрывало. И даже очень как сильно выигрывало.
И вот уже мы в этом празднике. Нет, конечно, еще не все очнулись в ней соколы... кто жив, а кто убит... Вторых, разумеется, преимущество подавляющее... - Ну, вот, Паша, знакомься, мол, - это и есть рабочий наш люд. – Вот это такой-то, и это ничего, что он спит вниз головой, в одежде и с открытыми ртом и глазами...- ему завсегда и так хорошо очень.... А вот те на полу двое, в стороночке – это те-то и те-то, и за них тоже любые волненья напрасные, и они так-то летчики тоже. Этот вот прекрасный товарищ... ему вообще все равно где, как и когда он спит, и это тоже товарищ наш, и он летчик как раз, на Ми-8 вторым летает-работает. Ну, а других-то и не было в нашем в том общежитии. – Очень на это удивленным сделался Паша. А уже когда мы выказали, что и чего у нас с ним имеется, то и оставшихся спать в одно мгновение ни одного не было. И даже этот, который вниз головой пребывал, вполне быстро очухался... и практически мгновенно приполз аккурат к столу самому. Сели, ну и, собственно, стали праздновать.
И совсем уже скоро Паша изрек передовую мысль, перемешивая невозможное вне его происходящее и удивление собственное (т.е. то что внутри его), что не бывает дескать такого, поскольку... да просто же потому хотя бы, что невозможно сие... Сколь ни находился после этого веселого и типичного праздника Паша у нас в гостях, всяк лишь утверждался он в удивлениях и невозможности. - Дык, - говорил Паша в разных интерпретациях, - понятное дело, пивал было я и с врачами... – Пивал я, однако же и с шахтерами... И даже с грузчиками, и грузчиками на мясокомбинате, и даже докерами – и то уже думал – «всё уже, то есть же – невозможно», ан нет, как оказалось.... А здеся, оказывается, что там-то еще и ничего... И что то еще цветочки только в сравнении с этим... И особенно же тот товарищ ему, Слава наш Зайцев понравился неимоверно, - второй пилот вертолета Ми-6, что с открытыми глазами умел отдыхать практически в любом пространственном положении.
Потом Паша посетил границу полярного круга. Есть такой памятник в Салехарде, он «колбасой» называется средь населения местного. И там якобы торосы ледяные их несколько и все символические, а сверху над ними «колбаса» как раз, - труба такая как радуга полукругом, что ярко символизировать была призвана именно же границу круга полярного. И вот располагаясь под колбасой этой, широко расставив ноги свои, полупьяно и очень радостно проговаривал Паша не громко:.... йёрш же твою медь.... вот это я, а это граница круга полярного... (!!!). – вот это нога у меня до.., а эта уже в заполярье.... И все так и радовалось в душе Паши Спасского. А и шутка ли, - таки же осуществилась мечта!
Потом, через неделю примерно, такого же веселящегося, но уже разумеется не так ярко и горячо (ибо здравье было тогда у учителя не такое бодрое ни как у шахтера того-ж, ни как даже у докера) посадили мы Пашу на такой же Як-40 и отправили во Челябинск, вместе с нашим хорошим и проверенным корешем. Выдали, правда ему рубашку форменную для солидности, и чтобы у экипажа вопросов бы не вызывал разных. Ну, и провели на борт, договорились с КВСом , что вот мол, инженер наш... и в роддом очень опаздывает. Словом, - улетел Паша тоже нормально.
Очень жаль, однако, что умер Паша... Что еще хуже – умер совершенно безвременно.
Нет, так-то живой он еще. Маленько живой, но совсем не Паша уже, и никакой вам даже не Спасский, а так... обыкновенное что-ли говно унылое... А был художником ярким, поэтом. Писал, чувствовал, и творил... Творил!!! А теперь так... То есть говно и есть унылое. А Паша умер, тот Паша, которого я и любил в Паше. Жаль, конечно же, но уже куда от этого денешься. От этого никуда, брат, не денешься. – Такова она, селяви эта, как говорится.
14,12,19
П.С. Да, тогда и для него это был праздник. И тогда же для нас это тоже был праздник. Теперь же для него вообще словно бы нет никаких праздников. Географом он не работает, писать не пишет ничего, и давно уже. И по всей видимости давно уже не собирается. Вообще ничего. А ведь как Бог его плотно одарил множеством из талантов..., да очень же плотно Он его вознаградил этим... А он вот бросил все это дело. Или образно – слил к чертовой матери. И праздника нет. И нет уже никакого желания ни в кухне его находиться, ни в любом из других мест, коих у него уже есть... и достаточно... А вот ни тепла, ни уюта былого нет ни фига и нигде... Это к тому я написал тут, чтоб и ты задумался: А чем ты сам, собственно, отличаешься от того, или такого же Спасского? Так что, ты, брат, подумай... Ты подумай, брат.