Душевная у меня просьба: Если кто по-жизни шибко серьёзный; в нашем несмешном бытие ничего смешного не видит-лучше дальше не читайте. Не надо.
"Всё когда-нибудь кончается", - говорил обычно наш сельповский грузчик Коля Оверченко, вытряхивая из бутылки последнюю каплю водки. Он был человеком давно пьющим, правда, и глубоко читающим, и на почве этого смешения достиг философской стадии алкоголизма. Всё - таки не всегда алкоголь во вред. Смотря с чем мешать.
Но в водку смотрел как в воду, и был прав. В июне шестьдесят девятого года закончилась моя славная школьная жизнь. Такая привычная, необременительная, предсказуемая. Десять лет беззаботной жизни по расписанию, по планам; с уроками и переменками, с двойками и пятёрками.
С упоительными летними каникулами длиною в три месяца; что эти несчастные отпуска у взрослых: двадцать один рабочий день в зимние месяцы. И то в городе, а не в деревне. Школа стала вторым домом, а учителя уже родными. И к другу Вовке я привязался и первая любовь проклюнулась. Ещё бы хоть годика два понежиться в этом блаженном состоянии.
Но философствующий алкоголик Коля предсказал и всё это кончилось. Прошли выпускные экзамены; всех выпустили, никто не остался сидеть в десятом классе. Отшумел выпускной вечер: девчёнки все в белом, мальчишки внизу все в чёрном, любимые учителя - в грустном.
Первые глотки портвейна втихушку за углом школы, необычное возбуждение в организме, колобродье до утра. Июнь, жара, цветёт сирень. В кармане зелёный аттестат, средний балл 4,0 и эмоции как у собаки спущенной с цепи: бестолковая радость.
А с понедельника двадцать четвёртого июня - свобода! В голове раздрай, а в животе поташнивало от неизвестности. Такое состояние я испытывал ещё однажды: когда собрался жениться. То есть отказаться от свободы. Как чувствовал, что добром эта затея не кончится.
Скажу честно: всё моё нутро никуда не хотело; хотело также дальше. Никем не хотел я быть, а хотел и дальше быть дома. Я вообще тип очень домашний, потому что "Козерог": земной, житейский человек, избегающий сногсшибательных планов и проектов. Моя стихия: жить в стаде и мирно щипать травку. Прозаик вообщем. Есть и плюсы: меня любят кошки и тёщи. И мои и не мои.
А мои вчерашние беспечные одноклассники, сплошь "некозероги" вдруг стали сильно устремлёнными. И все похоже уже определились куда бежать, как дальше жить. Собственно дорога-то была одна, куда ходили поезда: в областной город Омск. "Молодым везде у нас дорога" - туда и устремились.
Резиновым Омск не был, но непонятным образом вмещал в себя ежегодно тысячи и тысячи деревенской молодёжи, что каждый год после школы вливались в его городской организм. И это при том, что выпускались ещё и тысячи своих городских. Да, и ещё демобилизованных из армии не надо забывать.
В организме города Омска находились институты, техникумы, училища, фабрики и заводы. У кого средний балл был высоким, те шли по известному совету Владимира Ильича Ленина - учиться. Для сомневающих он повторил это три раза.
У кого средний балл был средненьким, те шли по совету Владимира Маяковского - в работники. Работники требовались везде и постоянно, не то что в загнивающем капитализме с его постоянной безработицей.
Помню ещё в начальных классах после стихотворения В.В. Маяковского "Кем быть", учинила нам учительница сочинение на эту тему. В муках первородных мы написали; уложились в одно, максимум два предложения. "Я хочу быть...", и дальше:"лётчиком, моряком, инженером", - у пацанов; "доктором, учителем", - у девчёнок.
Мы же жили в насквозь идейной атмосфере великой страны и уже детьми понимали - и Маяковский это ещё раз громогласно объяснил - что "быть" надо правильней всего: высоким, важным, героическим. Только соответсвенно призывам, целям, масштабам, подвигам. Мы рождены, чтоб сказку сделать явью.
Я написал, что тоже хочу быть моряком, хотя хотел на ту пору стать конюхом. Из-за любви к лошадям. Потом решил увеличить объём сочинения и дописал: торговым моряком. Смазал и цели и масштабы и подвиг. Выпендрился на свою моряцкую голову.
Про торговый флот я услышал летом в гостях у тётки; там приехал к ним, тоже в гости, парень в фуражке с "крабом" и в тельняшке под рубашкой. Пьяненький он курил на улице и рассказывал колхозникам про свой корабль и про плаванья в другие страны. Невоенный он оказался моряк; а мы-то думали, что моряки только военные бывают.
Я смотрел на "краба" и тельняшку, широко раскрыв глаза, и слушал, широко раскрыв рот. Прямо глотал всё. И от этого запало мне в память: про моряка и его торговый корабль. Я и написал как запомнил.
Но учительница Мария Васильевна поняла всё как-то не так. Она прочитала в классе вслух моё длинное сочинение; и я уже "губу раскатал" на "пятёрку". А она непонятливая вдруг спрашивает: "А чем, это ты, Ваня, будешь торговать на корабле?".
Ну, я знал как это функционирует в магазине, а как на корабле - нет. И тот парень про это тоже ничего не сказал. Учительница мне подсказывает: "Наверно пивом с раками", - и смеётся. И весь класс тоже смеётся, хотя про пиво с раками понятия не имели.
Вообщем она сама толком не знала; но её идея-то была неплохой - мне бы дураку прислушаться и взять на заметку. Поставить себе цель в жизни: выбиться в хозяина пивного ларька. Но не было у меня еврейского в крови и жил потом на одну зарплату инженера.
Уже в последних классах школы, когда и с целями и масштабом и подвигом надо было определяться, нам снова предложили исповедаться на тему: "Кем быть". Набор профессий на этот раз был уже пообширней, но всё также из высоких, важных, героических.
Будущие воспитатели в детском саду, продавцы, электрики, киномеханики, зубные врачи, ветеринары, железнодорожники и профессий поскромнее постеснялись в этом признаться.
Школа осталась довольна нашим высоким идейно-правильным уровнем. Я не стал второй раз дёргать судьбу за хвост, и написал, что хочу стать лётчиком. А я вовсе не хотел лётчиком; да вообще не чувствовал в себе "кем я хочу быть". Даже уже и конюхом.
И про пиво с раками давно забыл. И вот мы вышли из школы вдохновлёнными комсомольцами с энергично - романтическим зарядом чтобы: добиться, достигнуть, отдать наши силы; а если родина потребует - и жизнь.
Но в нашей совершенно неромантичной неасфальтированной среднестатистической деревне сделать этого было практически нельзя, поэтому ехали туда, куда регулярно ходили не только поезда, но и электрички - в Омск.
Почти все туда уезжали после школы, в деревне редко кто оставался. Редкие лентяи - двоечники, кандидаты в трактористы. Девушки - ранние жёны, кандидаты в продавщицы. Почти все после школы из села уезжали, но работников на полях и фермах, тем не менее, хватало.
Но наши родители, деревенские трудяги, почему-то очень хотели, чтобы дети уехали в город. Может потому, что сами всю жизнь не вылазили из серой рабочей одежды, из коровника и трактора, из сарая и огорода; и понятное дело, хотели видеть своих чад в красивой городской одежде и с причёской.
Опять же, в городе асфальт, фонари по ночам горят, центральное отопление и вода в кранах: тёплая и холодная. И туалеты тёплые с удобным унитазом. Где можно задумчиво и уютно сидеть в позе роденовского "мыслителя". А не висеть над дыркой в деревянном "скворешнике" в позе "скрепки". "Удобства" не для больных коленок.
Вот и уезжали. Может в этом и заключалась "смычка" города с деревней, провозглашённая партией; чтобы деревенская молодёжь шли в город и пополняли там ряды строителей коммунизма, а городская с дипломами, ехали по направлению работать в деревню.
Потом эти умные городские, за редким исключением, возвращались в свои города, а умные деревенские в свои деревни - нет. Правда и приходилось потом городским каждую осень помогать деревне в их вялой битве за урожай. А потом весь год шефствовать.
Поехал и я поступать в лётчики. Друг Вовка поступал в медицинский, первая любовь в сельхоз; так и разошлись наши пути-дороги. А я в лётчики. Только не в военные, а в гражданские: в военные меня из-за фамилии бы не взяли. Да я и сам не хотел; несерьёзный я был для военной авиации. На кукурузнике летать, саранчу травить - вот это мне в самый раз.
Со мною (или я с ними) поступали ещё Вовка Титов и Вася Алексеенко. И ладно бы только мы трое, но там столько поступающих на лётчика понаехало; даже один кореец был. Самолётная романтика была такой окрыляющей, что юноши с пухом на щеках готовы были летать и на "кукурузниках".
Я, когда это увидел - понял, что самолётов на всех не хватит, и кто-то не полетит. Как в воду глядел. Во-первых, после медкомиссии нас с Титовым переписали в техников: давление у нас было неподходящим для пилотов (а нечего было перед комиссией пиво дуть).
Потом после провального экзамена по математике мы вообще вылетели. Романтика в нас тут же и сдулась. Прошёл в техники только Вася Алексеенко: он был силён в математике.
А вообще зря они нас с Титовым в техники не взяли; в технике мы кое-что понимали: особенно в тракторах. Ещё в девятом классе под руководством нашего учителя по трудам и машинам, замечательного Михал Иваныча Волошка, собирали мы всю зиму трактор. Совхоз спонсировал нам утилизированный "ДТ - 54"; это тот же "Т - 34", только с дополнительной буквой "Д", а вместо цифры "3" - цифра "5".
И вот, наша небольшая бригада: Володя Титов, Вася Пугач, Коля Яценко, Толя Тупиленко, Петя Симоненко своими непрофессиональными руками трансплантировали нутру трактора новые запчасти. Донором был совхозный склад да ещё пара списанных тракторов.
И к весне ДТ - 54 у нас ожил: долго чихал и кашлял синим дымом; прокашлявшись затарахтел вполне жизнеспособно. Произвели необходимую ему обкатку: выехали за деревню и каждый из нас по-очереди крутил на нём круги на полевой дороге, пока уже не стало места для кругов.
Довольные своей работой и трактором погнали обратно; у деревни нас догнал главный агроном и разорался нас: его, видите ли, трясёт в его ГАЗ - 69 на наших кругах, на его дороге. И вправду, его слегка трясло.
С главным шутки плохи - оставит без солярки - мы вернулись и опять же на тракторе мы эту дорогу плохо заровняли. Дороги мы больше не портили, занялись полезным трудом. За небольшую плату пахали огороды немощным гражданам. Деньги потратили на выпускной.
А в этих кругах, мог быть ключ к разгадке странных кругов на полях современных хозяйств (сокращённо совхоз) Англии. Поясню мою невероятную мысль. Вот, где-то далеко в созвездии Альфа-Центавра, молодые инопланетяне собрали из утиля свой первый НЛО, выехали за Альфу-Центавру и рванули его обкатать по Млечному пути прямо в Англию.
И там, на их таких красивых полях, давай круги красиво нарезать. Чтоб англичанам понравилось и было что туристам показать. Но противным англичанам никогда ничего не нравится, и они прогоняют их граблями. А потом сами прикидываются граблями и рассказывают понаехавшим туристам, небылицы об инопланетянах.
Но никто в училище, из понимающих в технике, нас про трактор не спрашивал, а сами мы поскромничали. На призыве в армию я тоже умолчал про этот факт: ладно, если бы в танкисты записали, а, если бы - в стройбат.
С самолётами пришлось, не познакомившись, расстаться. Титов-то потом хоть как-то реабилитировался: той же осенью он ушёл в армию и там его определили в морскую авиацию. Не то стрелком, не то радистом.
А я решил ещё попытать счастья в речном училище; но мне там сказали, что торговых моряков у них не готовят, а готовят речных матросов. Ну нет, после лётчика я был не готов так низко пасть - ползать на баржах по рекам.
Тут и деньги как раз закончились, что мне родители на "лётчика" давали. К тому же городская вода с густой примесью хлорки сильно раздражала мой нежный желудок, а общественные туалеты в нужных местах в Омске катастрофически отсуствовали.
Правда, асфальта в городе было действительно много, и фонари по ночам действительно горели. И газированная вода за три копейки стакан в автоматах и мороженное на улицах. И пиво, и квас. Искушений достаточно.
Но для голодного желудка этого было мало и на последние деньги я покатил домой в неизвестность. Очень это поганое ощущение, когда тебе в городе места нет и в деревне не особенно нужен. У меня оставался ещё план "Б": ждать призыва в армию; в народе говорили, что в армии все умнеют.
Родители встретили "блудного сына" без всякого восторга: у всех дети, как дети, в городе зацепились - в люди выйдут, а наш пролетел. Отец в сердцах сказал, что отправит меня на ферму быкам хвосты крутить; есть такой запасной план "С" для лётчиков - неудачников.
Причём тут быки и хвосты? Очень просто: дело в том, что быки на наших фермах допускались к коровам только по расписанию зоотехника. Что-то вроде женского расписания месячных, только наоборот.
Зоотехник, он же человек учившийся в институте; у него диплом, и он лучше коров знает, когда им лучше беременеть. А быкам-то этого не понять. И вот сидели они бедолаги, дожидаясь разговленья по графику, на толстой цепи и скрипели зубами от мучительного воздержанья. И от этого они прямо сатанели (мужики понимают о чём речь).
И вот чтобы сбить им накал сексуальной энергии думали крутить им хвосты. Чтобы хоть как-то успокоить их либидо и чтобы они уже не так лезли на стенку и друг на друга.
Работа эта не требовала больших умственных способностей, лишь определённой смелости и ловкости рук. Отдалённо это напоминало кручение ручки "кривого стартера" советских грузовиков, когда их заводили руками. Хорошая практика для потенциальных лётчиков сельхозавиации.
Работа эта была низкооплачиваемой и вообще не почётной. Понятно, что "дураков", желающих её делать, не было и потому её и не делали; но вакансии были всегда и при случае всегда предлагались.
Меня бычьи хвосты никак не возбуждали, но сидеть без дела тоже не дело; и я поступил по рекомендации моего славного школьного товарища Петра Петровича в коллектив трудящихся местного хлебо-перерабатывающего предприятия; на местном наречии - элеватора.
Там с полей битвы принимали зерно нового урожая; доставляли зерно, конечно, проверенные силы: солдаты автобата на военных машинах. Зерно с влажных полей на элеваторе насильственно сушили и закладывали в склады - закрома. На радость полчищь серых мышей и стай сизых голубей; в смысле, на хранение. Перед засыпкой нового зерна закрома сначала очищали от сгнившего старого. Было его немало, но никого это не волновало: не своё же.
В трудовом праве я был несведущ, перед начальством несмелым следовательно был бесправным, а значит работал только в ночную смену. А взрослые работали комфортно днём. Обычная практика обращения с бессловесными несовершенновзрослыми.
Вместе со мной и Петром Петровичем работали по ночам ещё четверо ребят, закончивших так себе школу и без большого выбора в этой взрослой жизни. Такие же бессловесные и бесправные. Им, как и мне оставалось недолго до призыва в армию и они как приговорённые смиренно этого дожидались.
Два месяца в ночном холоде осени, в жуткой пыли и грохоте сушилки, сепараторов, конвейеров. При этом за смешные деньги, от которых желание посвятить свою единственную жизнь деревне пропадала на корню. И хотелось уехать в город, или уйти в армию и больше не приходить.
В эти два месяца я не посещал вечерних сеансов кино, единственное развлечение в культурной жизни села, и потому личной жизни в тёмное время суток у меня не было. А может это и хорошо. А то задружил бы, неровен час, с какой-нибудь славной деревенской девчулей, а потом ушёл бы от неё на три года в моряки.
А она, бедненькая, подождала бы ещё где-то месяцев восемь-девять и успокоилась бы. Нашлись бы другие важные дела и времени писать мне письма уже совсем бы не было. А мне без писем как жить - родине служить?
Так что это даже хорошо - не ходить перед армией вечерами в кино.