Борец за справедливость

             
     Для Староглядова, одного из тех тщедушных старичков, которых принято называть божьими одуванчиками, борьба за справедливость была настоящей идеей фикс. Правда, было бы ошибкой видеть в нём реинкарнацию Кампанеллы с его Городом Солнца, Городом социальной справедливости или современного Робин Гуда, отбирающего деньги у богатых и отдающего их беднякам. Староглядов был борцом за справедливость, имеющую, как правило, отношение к нему лично, а если конкретнее, – борцом за свой морально-нравственный и физиологический комфорт. Врагами в борьбе за него становились у Староглядова все, кто на этот комфорт покушался. Он воевал с ними, а на войне, как на войне. На ней врага уничтожают, и Староглядов делал это, причём самыми разными способами: кого-то застрелит, кого-то отправит на тот свет ударом заточки или заставит преждевременно уйти из жизни, наградив своего врага неизлечимой болезнью.
 
     Не подумайте, что это происходило на самом деле! Нет, врагов он уничтожал в своих рассказах, к написанию которых пристрастился, когда оказался совсем одиноким, вредным и никому ненужным стариком и не смог придумать иного способа занять себя, кроме как бороться за справедливость. За справедливость, как он её понимал. Рассказы его не претендовали на литературную ценность. Написал их уже два десятка и всех их объединяло одно: главные герои, а это были люди, поражённые, по мнению автора, вирусом несправедливости, обязательно заканчивали свою жизнь трагически. Они или погибали или преждевременно умирали. Заставляя своих оппонентов уходить в мир иной, Староглядов находился в полной уверенности, что вносит лепту в борьбу за всемирную справедливость.

     В последний раз он вступил в схватку за неё с управляющей крупным сетевым магазином. Женщина устроила выгрузку товаров из огромного рефрижератора, припарковавшегося прямо на тротуаре, из-за чего Староглядову пришлось обходить его по проезжей части дороги, где беспрерывно сновали автомобили. Он, естественно, не преминул сделать ей, оказавшейся рядом, замечание, не забыв снова вспомнить о справедливости. Управляющая – женщина тёртая, привыкшая иметь дело с самой разной скандальной публикой и хорошо знавшая Староглядова, поскольку тот был для неё именно из этой самой категории её постоянных оппонентов, – послала его по матушке. Внутри Староглядова всё закипело от злости и бессилия достойно ответить на оскорбление. Возбуждённое состояние мешало вспомнить какие-то особо обидные слова в её адрес. Не придумав ничего подходящего, обозвал оглобыздой – словом, значения которого он до сих пор так и не выяснил, но считал, как и его тётка, воспитывавшая его до отроческих лет, очень оскорбительным. Потом замахнулся на управляющую своей клюкой и пообещал наслать на неё всевозможные кары. Та в ответ лишь ехидно посмеялась.
 
     Придя домой, Староглядов, кипевший от гнева и собственного бессилия, незамедлительно взялся за рассказ, в котором эта женщина, естественно, должна была умереть, причём обязательно самой мучительной смертью. Заполнявшая его до краёв злоба мешала сосредоточиться и, промучившись несколько часов над выбором варианта умерщвления очередного врага справедливости, он решил отложить его наказание до утра. Тем более, что время было уже позднее. Принял успокоительную таблетку, однако, она не помогла снять внутреннее напряжение, поэтому ложился в постель по-прежнему в возбуждённом состоянии. Оно-то, по-видимому, и стало после того, как его сморил, наконец, сон, причиной сновидения, которое спасёт от «смерти» управляющую сетевого магазина, но окажется роковым для Староглядова.

     Он увидел себя в помещении, в котором почти сразу признал склеп. Низкий потолок, бетонный пол, стены грубой серой текстуры с подтёками по углам, пара колонн из дорогого камня с памятными надписями и непонятными изображениями. Освещение давала одна лампа накаливания большой мощности, свисавшая с потолка на голом шнуре. Судя по необычайно большим для таких сооружений размерам, это была даже не фамильная, а родовая усыпальница. Было ли в ней подземное помещение для захоронений, сказать трудно, но три саркофага под тяжёлыми плитами находились на постаментах прямо перед Староглядовым. На одном из них плита была сдвинута.
   
     Староглядов не мог понять, как он оказался здесь, кто привязал его скотчем к стулу, стоявшему сразу у выхода из склепа. У своих ног он видел саркофаги, за ними – стол, накрытый красным кумачом, а за столом – с десяток людей, показавшихся Староглядову знакомыми. Приглядевшись, он узнал их – это были уничтоженные им герои его литературных бдений. Будто ожившие призраки. Все – в одинаковых одеждах, с соблюдением традиционного погребального дресс-кода: чёрного цвета костюмы, белые рубашки, чёрные галстуки и такого же цвета ботинки. Двое – в белых тапочках.

     До Староглядова дошло, что происходит с ним, лишь после того, как из-за стола поднялся седовласый человек, в котором он узнал своего литературного героя, пожилого «коллаборациониста». Староглядов заставил умереть его за «предательство государственных интересов». Судя по всему, тому было поручено открыть заседание, претендовавшее, видимо, на роль судебного процесса, но без соблюдения каких-либо процессуальных норм. «Коллаборационист» без всяких преамбул произнёс в адрес борца за справедливость Староглядова тираду, обличавшую его преступную несправедливость.

     – Вы обвинили меня в коллаборационизме, в том, что своим творчеством я лью воду на мельницу противников моей страны, – начал старик, – но, на самом деле, отправили меня на тот свет из зависти к моему литературному успеху. Я честно рассказал о недовольстве людей политикой власти, расстрелянных за это. И если уж и следовало кого-то признавать коллаборационистами, так это представителей власть предержащих, которые, найдя свои личные и семейные интересы за рубежом, приложили руку к развалу страны. Вы и сами коллаборационист, однажды признавшийся в том, что не один год работали в экономических интересах иностранцев. Вы клеврет именно такой власти и справедливо заслуживаете нашей, несправедливой, участи: преждевременной смерти, какой умирали мы – Ваши жертвы.  Виновен! – сказал в заключение старик.
 
     За ним слово взял пропивший свою жизнь одноногий военный, в части которого Староглядов в молодые годы служил срочную. Не думая о соблюдении каких-либо правил приличия, он сразу же разразился инвективой в адрес своего бывшего подчинённого. – Ты, штафирка, несправедливо признал меня виновным в кумовстве, в алкоголизме, в унижении достоинства подчинённых. На самом деле моя смерть – это твоя месть за мою требовательность к тебе. Но скажи, если бы ты и в действительности оказался прав, кто выпестовал ту самую систему кумовства, систему, когда виновным в суде признаётся человек, стоящий на более низкой социальной ступени? Кто вместо того, чтобы воспитывать культуру пития, запретил водку, превратив её в сладкий запретный плод, вкусив который я замёрз на улице и лишился ноги? Ты, падаль, должен был обвинять не меня, а власть предержащих! Виновен! – резюмировал с удовлетворением военный.
 
     Далее поднялся врач. Он, как и выступившие перед ним, был лаконичен. – Вы заставили меня, – обратился он к Староглядову, – умереть в расцвете лет за то, что я был невнимателен к больному. Но кто создал ущербные типовые нормы времени, отпускаемого врачу на пациента, исключающие основательность в первичной работе с ним? Кто автор медицинской системы, которая превращает врача в нищего, если он выполняет свои обязанности честно и бесплатно от лица государства? Власть предержащие, – рефреном повторил медик уже слышанный ранее вывод. Виновен! – закончил он своё обвинительное заявление.
    
     Затем был майор-преторианец, погибший, по версии Староглядова, от случайного выстрела в тире. Брал слово даже чёрный лебедь, павший судя по всему, жертвой не совсем умной миграционной политики власть предержащих, заговоривший вдруг человеческим языком, правда, со странным курлыкающим акцентом.
 
     Не будем перечислять гневные эскапады в адрес Староглядова остальных его жертв, собравшихся в мрачном вместилище мертвецов. Подытожил всё сказанное старик-писатель, выступавший первым. – Уничтожая нас, – сказал он, адресуясь к Староглядову, – Вы не осмелились дать оценку действиям тех, кто действительно повинен в нашем поведении и в наших поступках, оказавшихся неприемлемыми для Вас. Вы оставили без наказания тех, кто порождает конкретную несправедливость: власть предержащие. И кстати, бороться за справедливость – это всё равно, что черпать воду решетом. За неё ведут схватку не одно тысячелетие и всё безуспешно. Сизифов труд!
 
     У Староглядова исчезли последние сомнения в неотвратимости смертного приговора. В своём последнем слове он рассчитывал привести в логике предъявленных ему обвинений слова президента некой зарубежной страны: мол, не спрашивай, что власть может сделать для тебя, а спроси, что ты сделал для неё. Но ему, открывшему было рот, военный грубо приказал «заткнуться».
 
     Решение предать Староглядова смерти было и действительно принято единогласно. После этого старик-писатель, не дожидаясь приведения приговора в исполнение, вышел из-за стола и, опустившись по-старчески кряхтя в приоткрытый саркофаг, попросил своих коллег, пострадавших от рук Староглядова, закрыть за ним крышку.
 
     Внутри у Староглядова всё сжалось в комок. Видимо, от страха – умирать он не хотел. Именно в этот момент за его спиной раздался звонок в дверь. Староглядов машинально обернулся, а когда принял прежнее положение, то судебного синклита в составе его бывших жертв, перед которым он только что сидел, уже не было. А в дверь уже не звонили и даже не стучали, а требовательно колотили.
 
     Староглядов удивлённо смотрел на опустевший стол, пока непрекращающийся стук, отдававшийся металлическим эхом по всей квартире, не разбудил его окончательно. Он, наконец, понял, что стучат наяву. Сердце его ещё бешено колотилось в ожидании смертельной развязки, но с чем она была связана, он уже не помнил. Фабула сновидения тут же исчезла из его головы, как только он открыл глаза. Понял лишь, что пережил во сне какую-то страшную неприятность, после чего всегда возникает чувство, будто встаёшь не с той ноги.
 
     Тяжело поднявшись на постели, Староглядов спустил ноги, нашарил у кровати тапки и пошёл с недовольным ворчанием открывать нежданному визитёру дверь. У него совсем выпало из головы, что именно в этот день недели, в семь тридцать утра, его обычно навещает по дороге в университет внук: мало ли что может произойти со стариком. Вспомнил об этом, когда взглянул на перекидной календарь, висевший у двери, на котором эта дата была жирно обведена красным фломастером. Он повернул защёлку замка, затем резко схватился рукой за сердце и уже бездыханный упал.

30 ноября 2019 года