Жаркий августовский вечер давит зноем и духотой. Эту липкую влагу не может прогнать и едва моросящий дождик. Выхожу на балкон и открываю окно. Безрадостная картина: огромная помойка, которая уже лет пять все никак не может превратиться в парковку для автомобилей. Грязь, спешащие куда-то серые и коричневые фигурки людей. Никому ни до кого нет дела - в стране до власти дорвался генетический мусор. Невзрачные фигурки куют деньги, стремясь успеть неведомо куда и неведомо зачем. Прошло все, даже дожди нормальные что-то не идут. Одно за другое цепляется. Муторно душе. Кончился Афган и все с ним связанное. Кончилась Родина.
Дом пока молчит, тишина давит на барабанные перепонки как перегрузка в возвращающейся из пустоты вертушке. Самое время накатить стакан, а, пожалуй, и второй. Теплая американская гадость, но что-то даже язык не вяжет. И воды не надо. Халтурят империалисты. А еще бурбон называется.... Вроде все хорошо, Андрей? Лавэ отскирдовано, правда, партнера Кислого вчера в гараже завалили. Ну да хрен с ним, туда ему и дорога, козлине. Жадность. А ну, трепещи мир капитала!. Ща, еще набулькаем...
Щенка Тинку в ТАСС отдали саперы на исходе 88-го. Я при этой торжественной церемонии, к сожалению, не присутствовал - выгнали к чертям собачьим из Афгана "во избежание кровной мести". Да какая там, к аллаху, месть. Если только моя - советнику-посланнику. Просто перегрелся без отпусков, нажрался и протаранил машиной, а заодно и своим телом два дерева на дороге от "старого" микрорайона к городу. От выехавших цепью велосипедистов увернулся, а вот от обочины с бетонным бордюром и комендатуры - не удалось. Да и этого придурка гадить ночью под деревом никто не заставлял. Ну да ладно, вроде жив остался, душара. Но работать кому то надо. Скоро вывод войск. Окончательный и бесповоротный. Никто ехать не хочет. Значит, опять мне. Вот и улетел на вторую родину, на зиму глядя. И ЦК КПСС не пикнул, когда его решение о "строгаче с занесением" было похерено первичной парторганизацией. Так, несколько месяцев походил с общественным порицанием - читай отдохнул. Да и нормальная характеристика, прописанная "двоечником", свое дело сделала. А подлецу посольскому, который ситуацией воспользовался, и партейцу тамошнему никогда руки не подам.
Ну да что я все о животных, надо бы о людях...
Радостное четвероногое существо с заваливающимся на бок левым ухом называлось овчаркой. Причем восточно-европейской. На военно-человечье погоняло "Дина" оно не отзывалось, всем своим видом показывая, что его родители к войне не имели ни малейшего отношения. Оно носилось по чаману, рыло мордой морковь и редиску, тут же их уничтожая. Пило из бассейна, а потом с разбегу летело обниматься и целоваться, нанося грязными толстыми лапами и вымазанной мордой непоправимый ущерб гардеробу. После порчи хозяйской носильной одежды оно заваливалось на спину, требуя почесать живот, при этом издавая звуки, сходные с руладами американки Тины Тернер. Так к этой чертовке и прилипло имя - Тина.
Поначалу я жил на "хадовской" вилле, где, ожидая отъезда на родину, за праздным времяпрепровождением и монгольской водкой "Архи" коротала дни и ночи группа корреспондентов и советников. Но в конец оборзевшие соотечественники стали подобно гуннам уничтожать привезенную мной с родины снедь. Четверть тонны замороженной свинины и курятины, которую я намеревался растянуть аж до конца своего пребывания в Афганистане. Я твердо знал, что это эн-зэ и его нужно спасать, и поэтому переселился на основную виллу, где проживал Юрий Тыссовский - мой начальник по ТАССу, с которым мне предстояло ощутить веяния нового времени после ухода наших войск. Вместе со мной, к огорчению сослуживцев и великой радости собаки, переехала в ТАССовские холодильники и еда.
Тысс тоже по-своему любил эту собаку. Так как сам он страдал язвой желудка, то в Тинкин рацион на постоянной основе входила каша. Правда, с приправой в виде тушенки. То ли от неумеренного потребления злаков, то ли через гены родителей-саперов у собаки развилась странная особенность: она полюбила овощи. С удовольствием воровала и уничтожала сырой репчатый лук, морковь, картошку и другие корнеплоды. Исключение составляли лишь помидоры и огурцы, к которым она не проявляла ни малейшего интереса. В общем, настоящая советская собака.
О том, чтобы посадить на чамане какие-нибудь полезные растения, теперь речи даже и не заходило. Тина, как голодный китаец, тут же выкапывала луковки и чесночные дольки, справедливо полагая, что все найденное ею в земле - не хозяйское, а ее добыча. Я в то время еще желудком сильно не страдал. После всяких тифов, амеб и палочек, а также препаратов для их уничтожения, желудок стал луженым, и я частенько жарил себе мясо и куриц. Даже Тысу иногда делал паровые котлетки. Тут Тина просто не находила себе места, проявляя чудеса смекалки и воли к победе в борьбе за белок. Стоило лишь на секунду зазеваться и отвернуть глаза от размораживаемого деликатеса, как он тут же исчезал в ее пасти. Причем делала она это молниеносно и тут же ложилась на пол, закрывая глаза и всем своим видом показывая, что ей на кухне ничего не нужно, кроме хозяйской компании. Я поначалу даже грешил на Горыныча /телевизионщика Горянова/ и инженера Сашку, которые иногда присоединялись к моей трапезе. Но потом понял, откуда ветер дует, и стал применять другую тактику. Миску с разморозкой ставил в кладовку при кухне, а дверь запирал на ключ. Теперь можно было спокойно ехать работать и не сомневаться в том, что Тинка будет караулить если не виллу, то дверь в кладовку. За выдержку и терпение, проявленные при охране заветной двери, я награждал ее кусочками мяса и куриными конечностями.
Однажды, вознамерившись вновь ощутить себя благодетелем и кормильцем, я вынес миску на кухню и медленно, по-иезуитски, стал нарезать кусочки для себя и для Тинки. Я нюхал мясо и чмокал, издавая звуки, от которых у бедной собаки сводило челюсть и лилась слюна. Когда я , наконец, взял в руку первый кусок мяса и попросил собаку предварительно поплясать, она внезапно с громким обиженным лаем бросилась на меня, свалив со стула. Пока я поднимался, скотина успела молниеносно затолкать в свою утробу все находившееся в миске мясо. А я так и остался полусидеть-полустоять на полу с маленьким кусочком, зажатым в правой руке. Было обидно и смешно. Довольная Тина примостилась рядом и с благодарностью стала лизать мне лицо, исподволь поглядывая на мою правую руку.
Но это было уже слишком. Я заорал нечеловеческим голосом: жрать хотелось как из пушки, а размораживать очередную порцию надо было часа два-три. В результате я уподобился собаке: начал грызть луковицу, закусывая ее хлебом и листом салата. "Ну ты и дур...", - язык как-то не повернулся назвать дурой это лучезарное существо. Скорее в роли дурака на этот раз выступил я сам. Получилось дурр...ында. Больше это прозвище не менялось.
Дурында была очень веселой и дружелюбной собакой. За всю свою недолгую жизнь так никого и не сумела укусить. Но по мере того как она росла, вид ее становился все более и более устрашающим. Когда ей удавалось выскользнуть незамеченной за ворота нашего учреждения, мы узнавали об этом по диким крикам афганцев, которые в ужасе карабкались от нее на стены. Но, в отличие от предыдущего нашего пса Марсика, она вовсе и не собиралась никого кусать. Все люди, независимо от запаха и цвета кожи, были ее друзьями. Она валила с ног и шурави, и афганцев лишь с одной целью - как следует вылизать им лицо.
Марсик, кстати, умирал очень тяжело. Его укусило в морду какое-то гадкое насекомое. Возник нарыв, в котором завелись личинки. Лечить он себя не давал - мог запросто прокусить руку. Я его старался усыпить димедролом, подложенным в еду. Пытался заставлял его жрать антибиотики. Но это не помогло. Мы похоронили верного пса в правом дальнем углу нашего чамана. За "дурочкой из переулочка" присматривать было значительно легче. Чуть что - хвать ее за длинный "клюв", и обрабатывай ей марганцовкой что хочешь. Она особо и не вырывалась - верила, что люди ей плохого не сделают, только при виде оружия начинала истошно брехать, брызгая слюной. Со стоическим "спокойствием", правда, кося глазом, давала лапу - и занозу вытащить, и так просто, поздороваться. Нафаров (местная челядь) не шугала, не то, что Марсик.
Чтобы Дурында не писала в доме /гадила-то она , как и положено, на чамане/, Тысс решил оставлять ее ночевать на улице. Однажды вечером, решив ее проведать, я встал с дивана и вышел на улицу. Бедняга тряслась от холода и тихо повизгивала от человеческой несправедливости. Пришлось впустить ее в дом , а утром выторговать у начальника право для собаки спать в неотапливаемой прихожей. Но хоть под крышей, а не на улице. Правда, беднягу и там колотило. Наверное раньше жила у наших солдат в теплой каптерке. Тогда пришлось вступить с собакой в молчаливый тайный сговор. Она - не ссыт на ковре, я - впускаю ее ночью через балконную дверь на первый этаж в свою комнату. И чтоб ни звука.
Дурында была благодарной собакой. Тихо прокрадываясь в гостиную, она сначала облизывала мне лицо, а когда я закрывался с головой колючим верблюжьим одеялом, принималась за пятки. Это излияние благодарности длилось минут пятнадцать, после чего девочка ложилась на пол рядом с диваном на мою куртку и тихо, как мне казалось, засыпала. Я тут же "отрубался". Но вволю поспать все же не удавалось. Где-то посреди ночи я чувствовал, что на и без того тесном диванчике лежать становится просто невозможно. Дурында, дождавшись пока я усну, залезала на кровать ко мне в ноги, а потом потихоньку протискивалась между телом и стоячими плюшевыми подушками. Лишь потом тихо засыпала. Порой ей ночью снились страшные сны, и тогда она начинала ворочаться. Я стал частенько просыпаться на полу - благо диван был низкий, а ковер толстый. Овчарка, развалившись на моем месте, спала как большой ребенок, по-человечьи положив голову на мою подушку, а грязные лапы - одну на другую. Однажды, встав раньше обычного, эту "иддилию" застал Тысс. Подвел черту: "А ну вас обоих к еб@ням! Только если еще раз она в гостиной нассыт, сам на чамане будешь спать!" .
У Дурынды начались счастливые дни. До этого она целыми сутками была предоставлена сама себе, а теперь ежевечерне с ней на чамане сидел человек, что-то ей монотонно бубня. Она копала овощи, приносила ему сучья, палки и щепки, ловила птиц, летучих мышей и насекомых. Только не писала. Человек пытался научить ее этому нехитрому вечернему обряду на собственном примере. Она внимательно смотрела на струю и заливалась при этом звонким веселым лаем. Но повторить урок так и не удосуживалась. Рано утром, пока еще все спали, измученный бессоницей человек с тряпкой и бутылкой уксуса затирал на ковре следы собачьего позора. И своей бесталанности как дрессировщика.
Потом я съехал на другую вилллу. Но она находилась всего в минуте ходьбы от ТАССовской. Дурында, прознав где я живу, иногда смывалась ко мне в гости и, царапая когтями деревянные ворота, оглашала окрестности Карте-се звонким лаем, требуя ее впустить. На этой вилле она почему-то писала на чамане.
Шло время, Тинка росла, потихоньку умнела. Одно время мне даже казалось, что остепенилась. Но это лишь казалось. Стоило ей только заметить меня улыбающимся, как все летело вверх дном, она срывалась "с катушек" и начинала беситься, превращая мою чистую и выглаженную (собственноручно!!!) без складок европейскую рубашку в рубище хазарейца. Благо на вилле была стиральная машина.
Любимым видом тинкиного "спорта" стал забег наперегонки с зазевавшимся человеком к мангалу и воровство шашлыков прямо с шампурами из огня. Также практиковалась "чистка" накрытого к приходу гостей праздничного стола. Ей иногда влетало, но так, понарошку. На нее ни у кого не поднималась рука.
Она очень не любила взрывов ракет - начинала нервничать и лаять. К сожалению, РСы и мины падали в 89-м, после ухода контингента, очень часто и густо. Духи в то время долбили нас уже прицельно из района Пагман. Их целью было посольство и прилегающие виллы. В день было по два-три "полновесных" обстрела, причем довольно результативных. На вилах и в посольстве высаживало стекла, в окна задувал свежий ветерок. И когда нас всех на два месяца усилиями офицера безопасности загнали жить в посольство, поближе к армейским КАМАЗам и холодильникам, бедная Дурында осталась одна. Ей было, наверное, очень страшно и обидно, что шурави ее бросили здесь в темноте, во взрывах совсем одну. Каждый день мы приезжали ее навестить и покормить. Я смотрел в ее печальные обиженные глаза и просил прощения, обнимая за шею. Нам обоим было очень тоскливо друг без друга, но гадкие "белые воротнички" собак тогда в посольство не пускали.
Потом мы настояли на переезде обратно на виллы под подписку о том, что советское государство не несет за нас - идиотов - никакой ответственности. Какая, в конце концов, разница, где тебе на голову снаряд упадет - здесь или в ста метрах к западу. Мы снова были вместе. Тинка ждала нас из командировок в провинции, сильно скучала. Работавший у нас хазареец Яхья рассказывал, что она в это время ночью не спит, а лежит с открытыми глазами, тихо поскуливая.
Однажды, когда Тысс уехал на две недели в Москву, я решил вывезти Тинку "в свет". Что ж ей все время сидеть за четырьмя стенами? Молодец, она сама без долгих упрашиваний взгромоздилась на переднее сиденье маленькой "Дайхатсу". Картина была комичная. И я, и она упирались головами в потолок - машинку ТАСС купил самую дешевую и микроскопическую. Да и то только потому, что из Союза уже транспортники не летали. А так бы в черных "Жигулях" рассекали. Тинка всю дорогу постоянно лаяла, высунув голову в приоткрытое окно: все для нее было ново - и громыхающие бурубахайки (грузовики), и невиданные доселе животные, издававшие пугающие звуки - ослы и буйволы, и лязгающие гусеницами танки.
Мы приехали на "Зеленый" в самый разгар торговли. Для острастки местной публики я повесил на плечо автомат с двумя рожками, за пояс засунул взятый напрокат у "пятерочника" Коли "Люгер". Для завершения полноты картины "возврата оккупантов" нахлобучил подаренную командиром гератского МСП солдатскую панаму с красной звездой. Оставив авто на попечение знакомых бачат-хазарейцев, мы пошли гулять. Галдящие, как стая ворон, дети хохочущей возбужденной кучей шли позади нас, тыча пальцем в собаку-красавицу, а взрослые афганцы в ужасе шарахались от "сладкой парочки", забегая в открытые двери дуканов...
Нам было весело: просто стояла хорошая погода, светило солнце и не стреляли. Шурави сидели по норам в посольстве. Им в город выезжать запрещали. Так что нас никто из них пристыдить не мог. Разве что старик Гоев. Но он в этот день "помогал, администрировал и правил" в посольстве. Я ржал как конь, наблюдая за вытянутыми лицами дукандоров, а Дурында не переставая тявкала на разбегавшихся прохожих. Прогуливались мы таким образом часа три, дошли аж до квартала, где жили индусы-сикхи, а потом вышли через Элеватор к уже недействующему ресторану "Баге-Бала" (Верхний сад). Там, в тени цветущих вишневых деревьев, я спустил Тинку с поводка, а сам завалился дышать запахом травы. Собака меня зорко сторожила от царандоевцев (милиционеров) и сарбазов (солдатов), охранявших некогда увеселительное заведение, которое в еще более далеком прошлом было христианским храмом...
Когда я очнулся от дремоты, она сидела с высунутым языком, уперевшись своим задом в мой живот. Набегалась. Обратно тащились с трудом. Тинка то и дело отдыхала и с завистью смотрела, как я пью кока-колу. Обиженно ворчала, когда я стегал ей по заднице концом поводка, отгоняя от арыков. Тут я, конечно, допустил промашку, не взяв для нее воды. Когда добрались до дома, я просто включил ей шланг, она пила прямо с травы. Потом подошла ко мне, сидящему под тентом на мраморной площадке, выходящей на чаман, лизнула в руку, села рядом и надула огроменную желтую лужу. Благо шланг лежал рядом, и мухи прилететь не успели.
Через несколько месяцев я уехал - Ангел поторапливал. Слишком часто стал не замечать мин, к которым раньше бы и на километр не подошел, слишком близко стали ложиться РСы, слишком много стал совершать неадекватных поступков. Всего стало слишком. Видать, время пришло. Перед отъездом я пришел к Дуранде попрощаться. Обнял за шею и сказал, что я обязательно за ней вернусь. Но не вернулся. Точнее, не успел. Но какая уж тут разница?
Ее ранили при обстреле посольства летом 92-го. Ветеринаров не было, да и желающих забрать искалеченное животное на его историческую родину, по всей видимости, тоже не нашлось. Ее короткую жизнь оборвала пуля, выпущенная рукой уже не советского, а российского человека.
Я опоздал всего на несколько дней, дозвонившись, наконец, до этого проклятого Кабула в надежде успеть отдать все за Тинку. Но было поздно. Время ушло.
В тот августовский день, свернув пространство, обойдя черные дыры забвения и найдя меня по запаху, невинная душа лизнула своим шершавым языком мне лицо, а невидимая глазу неуклюжая толстая щенячья лапа опрокинула на стол стакан с виски, растекшимся по полу желтой лужицей.
- Что же ты за мной не вернулся? - спросила она. - Понимаю, дела. Погоди, не реви, ты ж никогда этого не делал. Я тебя буду ждать, а потом заберу отсюда.
И мы снова будем вместе.
Москва, 2004 год.