Незадолго до казни приговоренным предоставлялось право на последнее волеизъявление. Эта традиция передавалась исстари. Удивительно, что на неё не повлияли многочисленные пертурбации в обществе.
Последнее желание было задумано благим жестом – как милосердие, напоминание обреченному человеку о любви и сострадании. Но одновременно присутствовала в этом и мрачная подоплека, жестокая неотвратимость. Ведь какими двусмысленностями не скрывай, но сей ритуал обозначал, что время казни приблизилось.
Глеб, во всяком случае, не обрадовался, когда к нему пожаловал предписанный для таких обрядов чин. Произошло это ближе к вечеру, когда появились первые признаки темноты. В узкой, взиравшей в небо прорези окна дрожали багряные разводы.
Как всякий добропорядочный служитель, тюремный чин предпочитал ручку из гусиного пера. Бумаги он скручивал в трубку, перевязывал их тесьмой с гербовой печатью. Во всем его облике проглядывала дремучая старомодность – носил он длинный сюртук из блестящей материи, а на шее кружевной бант, на ногах виднелись длинные, до колен гетры, а венчали наряд остроносые туфли с высокими каблуками.
– Вы не ошиблись, случайно, номером? – спросил Глеб, потому что был не в духе.
Как повелось в последнее время, он апатично возлегал на своем ложе. Неподвижность надоела ему непередаваемо, но другой альтернативы здесь не было.
– Нет, что вы. Ошибок у нас не бывает. Вам назначено на послезавтра, сопровождающие документы уже прибыли.
Служитель выложил из карманов письменные принадлежности, взболтнул чернильницу, дохнув горячо ей внутрь, грузно ворочаясь, сел и придвинулся к столу. Расположился он с таким расчетом, чтобы не упускать из виду заключенного.
– Итак, извольте. В пределах наших возможностей. Будем рады исполнить последнее волеизъявление. – Он потер в предвкушении руки, а его заурядное, с редкими усиками лицо выразило готовность.
На долгое ожидание, однако, служитель не был настроен, оказался по натуре нетерпеливым. Насупившись, он принялся ёрзать, потом махнул рукой и коротко, без всякого предисловия стал предлагать возможные варианты:
– Обильный обед, скажем. Или ужин при горящих свечах. Красное вино, сладости… Допускается заказать дополнительно особо любимый деликатес. Ваш предшественник, к слову, попросил пол литра сгущенного молока и представьте себе, что в один присест его употребил. – Служитель хихикнул сдержанно в кулак. Потом прокашлялся, словно стремясь этим вернуть прежнюю солидность, и продолжил: – Можете принять ванну с благоуханием изысканных ароматов. Или попариться в баньке, веничек в таком случае предоставим. Некоторым нравится бильярд. Всякие, знаете ли, встречаются у людей расположения… От себя лично могу посоветовать возжелать женщину на ночь. Просто и эффективно. Максимально приятно. Глубоко естественно. Правда, в каком-то смысле это запрещено и повсеместно осуждается, но мы всё же на такую уступку идем. Не нарушая ни в коей мере литеры закона. Многие дамочки, видите ли, сами набиваются в утешительницы.
Лицо служителя свидетельствовало о том, что произнесенным монологом он остался доволен. Приосанившись, он поправил на плечах сюртук и в ожидании ответа принялся барабанить пальцами по столу.
– Какими будут ваши действия потом, после того, как узнаете ответ? – спросил Глеб.
– В вечернем докладе я изложу вашу просьбу начальнику тюрьмы, – произнес служитель, замявшись. – Извольте не беспокоиться, механизм у нас отлажен, работает без перебоев.
– Дело не в этом. Не в беспокойстве. У меня, видите ли, всё гораздо сложнее, чем предлагается тюрьмой. Обильная трапеза, банька с веничком, ночная женщина… Извините, но это не совсем то. Я опасаюсь, что вы в моих словах что-нибудь напутаете и изложите, по обыкновению, в своей пышной беспредметности. В результате никто и не поймет о чём я просил.
Служитель засопел обиженно. Собрался уходить. В поспешности сгреб со стола письменные принадлежности.
– Буду очень рад, если начальник тюрьмы пожалует ко мне лично. Надолго я его не задержу… Таков будет мой ответ, – заключил Глеб.
Служитель ушел в безмолвности. Железная дверь закрылась за ним с обычным тяжелым стуком. Проскрежетал снаружи запираемый засов.
Глеб ожидал проволочек. Обычной чиновничьей медлительности. Предполагал, что о нем забыли.
Но обернулось всё иначе. И часа не прошло, как к нему вновь пожаловали гости. В одном из них Глеб сразу узнал начальника тюрьмы, ведь иногда приходилось видеть его фотографии на стендах в коридоре. Вместе с ним прибыл личный телохранитель – в камуфляжном костюме и черной маске на лице с прорезью для глаз. Десантный автомат Калашникова выглядел игрушечным на фоне его атлетической комплекции.
В камеру страж не вошел, а остался стоять снаружи, настороженно поглядывая через приоткрытую дверь.
– Извините за принесённые неудобства. Но поймите меня правильно. У меня очень щепетильная просьба, которую я не могу доверить посредникам, – произнес Глеб.
– Что вы, о каких неудобствах может идти речь? Я даже рад возможности лично оказать услугу. Это по долгу службы мне предписано.
Начальнику тюрьмы предположительно было около сорока лет. Он производил впечатление интеллигентного человека. Одевался в гражданский костюм. Носил очки в дорогой оправе, был невысокого роста и полноват.
– Последнее желание… Это не так легко, как кажется. То, без чего жизнь кажется логически незавершённой и прожитой зря. – Слова давались тяжело. Их приходилось выдавливать из себя через силу.
Задумавшись, Глеб сел на кровать. Посчитал, что так ему будет легче сосредоточиться. Подождал немного, пока лицо гостя не примет участливого выражения – даже блокнот из внутреннего кармана начальник тюрьмы достал, приготовился записывать – и медленно, стремясь ничего не упустить из виду, сказал:
– Мне не обойтись без уединения. Никто не должен мешать. Пища, кофе, другие потребности, которые необходимы для жизни. Дальше – много бумаги, ручки и карандаши… Вот и весь список, пожалуй. Остальное – несущественно. В особенном комфорте я не нуждаюсь, можете не изощряться. Но главное, что мне понадобится время. Много. Предположительно – год.
По мере пометок в блокноте лицо начальника тюрьмы теряло прежнее выражение. В итоге на нем запечатлелись недоумение и озабоченность. Глеб не придал значения произошедшему перевоплощению. Другого эффекта, пожалуй, и ждать не стоило.
– Это дело моей жизни. То, для чего я рожден. Конечно, если мироздание – не случайный сгусток хаоса. Если всё наполнено великим внутренним смыслом. Тогда – да, я действительно задумал правильно.
Осталась самая малость. Основное было уже сказано. Но последние слова, наверное, были самыми трудными, потому что Глеб вначале прошептал сбивчиво, словно потерявшись: «Видите ли… Звучит это странно», и только потом, внутренне собравшись, обычным тоном, но громче, будто поставив этим восклицательный знак, заключил:
– Я хочу написать книгу!
13 декабря 2019
(глава из повести)
*на иллюстрации картина Сергея Лима