- Бабуль, открывайте, не бойтесь! - я еще раз постучала в заиндевевшую дверь покрасневшими от холода костяшками пальцев.
И дернул же меня чёрт в самый канун Нового года поискать вдохновения в деревнях почти у самой границы с вечно белыми лесами. Мало того, что кони по брюхо вязнут в нехоженых сугробах, так ещё и морозы лютые пришли, ни лица, ни рук не чувствуешь. А в лесу по пути ночевать вообще страшно стало: сказывают, некоторые даже с хорошим костром за ночь замерзали так, что их тела буквально рассыпались от легкого прикосновения на сине-красные осколки.
Сказали мне в моей деревеньке, что здесь старая травница свой век доживает, до сих пор скотину выращивает, зелья полезные варит из прошлогодних запасов, причем совершенно бесплатно, даже с богачей не берет ни медяка. Но я иду к ней не за этим. Говорила мне матушка, что на любовь она гадать умеет, хорошо гадает, ни одна из тех, кто к ней приходил, в девках не осталась.
Вокруг её покосившегося домика торчали древние и куцые ели, под тяжестью времени склонившие почти до самой земли свои кривые верхушки. За наполовину повалившимся забором тявкала небольшая пушистая собака со свалявшейся в колтуны серо-чёрной шерстью. А я всё ещё стояла у порога на прогнившем крыльце, слушая тихие шаркающие шаги за дверью.
Что-то бряцнуло о дверь с той стороны, послышался хриплый, но вкрадчивый старческий голос:
- Ты не замерзла?
- Бабуль, Вы что, ещё как замерзла! Тут дубак уже какой день стоит, выйти страшно! - аж поперхнулась я, услышав столь глупый вопрос.
Скрипнули рассохшиеся дверные доски, с той стороны показалась серая и сморщенная рука травницы. Она выглянула и, казалось, немного настороженно всмотрелась в моё лицо, но через секунду сменило его выражения на весьма приветливое и пропустила меня внутрь.
- Не бойся, снимай одежду, у меня всегда натоплено. - седовласая женщина лет восьмидесяти-девяноста на вид поправила шаль и направилась в сторону давно не беленой печи.
Я оглянулась по сторонам. На первый взгляд, дом казался не жилым: по углам кое-где клочками висела паутина, на верхних полках, криво прибитых к бревенчатой стене, красовался толстый слой едва ли не окаменевшей пыли, но при этом в одной большой комнате было тепло и пахло не то лечебными травами, не то пряностями, добавленными в диковинную выпечку, которую старушка, усердно вздыхая, доставала из печи.
Я присела на чистую дубовую скамью и, замявшись на секунду, наконец спросила:
- А Вы погадаете мне, ну, на любовь, как другим девушкам?
- Нет, - моментально отрезала травница. - Ты поздно пришла, колдовать не стану.
Я опешила:
- Как это поздно?! Я такой путь проделала, едва в лес не забрела!
Травница невозмутимо продолжила возиться с выпечкой, не глядя бросив мне весьма странную фразу:
- Ночи тёмные, не стану колдовать, и не проси.
И действительно. Я глянула в окно. Казалось, ещё полчаса назад за окном было светло, как днём, а теперь не было видно ничего дальше пяти метров от дома. Неужели так быстро летит время?
- Раз уж пришла, девочка, до утра у меня оставайся, сейчас даже за дверь не выпущу, опасно там. - старушка присела за стол напротив меня.
- Почему опасно? Я ведь до Вас целых три дня добиралась, ничего страшного в пути не встречала.
- Там — не опасно, а в лесу у нас смерть бродит. Как голод её настигнет, сразу к людям приходит, - почти шептала женщина. - Я последняя осталось, много хороших людей сгинуло за последние зимы. Рано или поздно она и ко мне придет, только вот не боюсь я уже, полжизни богам молюсь, дабы легкую смерть подарили.
Я слушала её и украдкой смотрела в окно у стола. Ветви деревьев застыли, будто бы ни одно дуновение ветра не могло пробраться в лес.
- Бабки, покуда живы были, говорили, мол, Карачун по деревне ходит, скот с собой забирает. А ведь верно, каждую зиму мор был, пока было кому умирать. У меня лишь облезлый пёс-брехун да старая кобыла с тёлкой в сарае, не нужны они духам, сами вот-вот концы отдадут. - старушка отхлебнула из чашки какое-то приторно пахнущее варево.
Она с таким странным спокойствием говорила о смерти, уткнув полуслепые глаза в стол, что мне стало не по себе. Я снова выглянула в окно, но и там ничего не изменилось, только следов под окном я что-то никак не вспомню. Чёткие и аккуратные отпечатки конских копыт.
Голос старухи всё больше походил на шелест, она продолжала:
- Не смотри туда, и глазам своим слепым не верь, Его тебе не увидеть, покуда Он сам этого не захочет. А как увидишь — прежней больше не станешь.
Она взглянула на меня. Её серые глаза будто поменяли цвет, отражая блики печного огня...
«Тук-тук» - послышалось со стороны двери. Травница ни шелохнулась. Показалось.
«Тук-тук!» - повторилось чуть громче. Мои колени задрожали, старуха замолчала, её пустой взгляд был устремлён куда-то сквозь меня.
- Бабушка, может, я всё-таки пойду? Ветер на улице разбушевался, заметет дороги к утру, а меня дома ждут.
Она промолчала.
Я уже собралась встать и выйти из дома, но, ещё сидя за столом, бросила взгляд за окно. Перед домом, качая косматой головой, стояла вороная кобыла.
- Моя Марюшенька погулять вышла, - медленно и до жути ласково проговорила травница. - Ей не холодно.
Кобыла замерла. Лёгкий порыв ветра приподнял её заснеженную челку. Она стояла в паре метров от окна, не отводя от нас взгляд своих пустых глазниц, двух темных провалов.
- Ей не холодно... - снова прошелестел голос старухи.
Её уже ничего не объединяло с той женщиной, которая встретила меня на пороге этого дома. Её полусумасшедшие глаза с трепетом смотрели на ужасное создание, морду которого теперь украшала жуткая клыкастая ухмылка, кожа которого клоками слезала и падала на забрызганный красными каплями снег.
«ТУК-ТУК!» - входная дверь содрогнулась от двух чётких ударов.
Старушка, приподняв подол платья, радостно вскочила со скамьи.
- Нет, бабушка, нет! Сядьте! Оно сейчас уйдет, Вам это кажется, сидите здесь!
Мёртвая кобыла вплотную приблизилась к стеклу. От её зловещей зверской ухмылки меня отделяло только тоненькое мутное стекло. Она затрясла головой и, беззвучно заржав, снова замерла и повернулась ко мне. Из чёрных провалов глазниц вытекало нечто густое, тёмное, бордовое.
Дом сотряс оглушительный виз и вой сотен звериных голосов. Лошадиная голова, отделившись от тела, упала на подоконник с той стороны, а её тело, опустившись на сугроб растекалось красной лужей.
«ТУК-ТУК!» - казалось, что хлипкая деревянная дверь сейчас просто слетит с петель.
Я обернулась. Старая травница стояла вплотную к двери, положив худую руку на дубовый засов. Я боялась пошевелиться.
- Ты не замёрз? - ласково прошелестела старуха.
- Здесь совсем не холодно. - послышалось с той стороны.
Засов упал, скрипнули доски. Травница стояла спиной ко мне, смотря в пустоту. За дверью никого. Больше не слышно тявканья пса, коровьего храпа из сарая. В печи, тихо шикнув, погас огонь. Тишина.
Старуха тяжело вздохнула и, не закрывая дверь, повернулась ко мне. Её щеки втягивались, веки дрожали, перекатывались под кожей почти оголенные слабые мышцы, кожа бледнела на глазах.
Через несколько секунд к моим ногам упало полностью обескровленное тело женщины. Её ресницы покрывал иней.
А мне больше не холодно.