Посреди чёрной ночи вдруг вспыхнет маленькая искра — потихоньку разгорится пламя твоей последней спички. Затяжка. Звенящий летней прохладой воздух наполнится тягучим запахом табака, а ты лишь криво усмехнёшься далеким звездам, которые нагло исцарапали бесцветное небо.
Ты потушишь спичку, и она обиженно зашипит на тебя из ближайшей лужи. Ты усмехнёшься и этому.
Ты говоришь, что устал. Устал от работы, от друзей, от жаркого лета. И от себя.
Что твоя внутренняя звезда вот-вот превратится в сверхновую, которая сожрет все пространство внутри тебя, оставляя лишь пустоту. И боль. Ты уже на пределе.
Апатично вздохнув, ты втаптываешь в грязь ни в чем не повинный окурок, вымещая на нем навадящее желание умереть. Твоя жизнь — чертова сигарета.
— Алан, — позвал ты меня. — Что ты сделаешь, если я сейчас сброшусь? — шепчешь ты, едва раскрывая губы. Но я слышу.
Ветер легко дышит на твои светлые волосы, ты подходишь к краю крыши, маниакальной улыбкой освещая пустую панораму Дэгу. Держишься руками за перила, шагая по узкой полоске бетона, нагло играя со смертью. Но ты не сделаешь шаг. Твое время пока не пришло. Не сегодня.
— Ты не сбросишься, — стараюсь говорить уверенно и ровно, но голос предательски срывается. Черт.
— Вопрос спорный, мелкий. И ты не ответил.
Я хватаю тебя за воротник твоей кожаной куртки и оттаскиваю от притягательной бездны.
Ты позволяешь сделать это и снова хохочешь. Вымученно, горько даже. Без прежнего тепла и ямочек на щеках. Ты можешь надевать миллиарды масок, чтобы казаться спокойным и безразличным. Других обмануть получится. Но меня не провести, господин Сэмюэль Мур. Все потому, что я вижу, как дрожат твои бледные губы, как ты борешься с собственными демонами, не позволяя животному страху расплескаться в твоих глазах.
Ну и дурак. Я все равно все знаю. Только слепой не заметит, что ты хочешь жить.
Бесцветная гримаса застывает на твоем точёном лице, и ты просто смотришь на меня. Глазами глубокими, непроницаемыми, такими же, как сегодняшняя ночь. И грустными.
Слегка склоняешь голову набок и приближаешься. Отчаянно подаешься вперед, припечатав на моих губах поцелуй, холодный и чертовски сухой, оседающий песком в легких. Пахнущий дешевыми сигаретами.
Ощущение покоя и иррациональной невесомости растекается по венам, вытягивая невысказанные сожаления и тревоги вместе с душой напрочь.
На этой крыше есть место только для пассивной безыходности. Или?..
— Я запутался, Ал, — жарко ты выдыхаешь мне в губы. Твои ладони прижимают меня к себе так крепко, что выть хочется. Каждое твое движение насквозь пронизано тоской и растерянностью. Будто я твой последний оплот, защищающий от кладбища.
Воздух вокруг пах кожей, я уткнулся носом в твою шею и почему-то заплакал. Нас нельзя починить. Наши раны и шрамы никогда не исчезнут, они лишь прячутся, готовые в любой момент разорвать нас, причиняя неимоверную боль. Но если нас сломать, лучше от этого не станет.
Да, ты устал. Но ты не хочешь умирать.
Я должен был улыбнуться. Сказать, что все можно исправить. Что я могу помочь. Но внутри словно распахнули форточку, всё в груди выстудили до зимней инеевой корки, от которой немеют губы, и совсем не остаётся сил, чтобы ещё хоть как-нибудь улыбаться. Я не чувствую тела, не чувствую совершенно ничего. Лишь прикосновения твоих тонких пальцев выводят меня из оцепенения и я крепко хватаю тебя за руку. Ты удивленно охаешь, а я стискиваю ладонь все сильнее, так, что костяшки белеют. Мне кажется, что ты можешь тотчас раствориться. И тупая, бессильная злость поднимается откуда-то из глубины. Бесконтрольная, страшная...
— Знаю, что ты чувствуешь. Я приму любое твое, черт возьми, решение, — отпихнуть тебя получается не сразу. Ты хоть и ниже, но тяжелее меня. — Но ты же сильный! Почему, почему ты так отчаянно ищешь смерти? Тебе медом эта крыша намазана, что ли? — голос срывается от пронизывающего ветра и слез, заставляя кричать. — Я не собираюсь каждый раз оттаскивать тебя от края, слышишь? Но помни об одном: если ты сделаешь подобную глупость, я пойду за тобой. Моя смерть будет на твоей совести. Ты не сможешь спокойно гореть в аду, потому что рядом буду я. Вот что будет твоей вечной карой. Доволен?
Я снова вижу ямочки на твоих щеках. Черти в глазах хороводы водят, глупо прикидываться, что не хочу снова ощутить на своей коже твое дыхание. Ты подходишь ко мне, чмокнув меня в висок. Неужели получилось?
— Что ж, думаю, да. Спасибо. Очень исчерпывающе. Ты всегда напоминаешь мне о том, кто я есть на самом деле. Я задолбался прятаться от этого несправедливого мира. Еще поборюсь.
Медленно смаргиваю последние слезы, понимая, что готов слушать этот хриплый голос вечность. И тихонько смеюсь.
— Пошли домой, Сэм. Пора, мама будет волноваться, — я тяну тебя в сторону лестницы на чердак.
— Подожди. Смотри, мелкий! — вдруг воскликнул ты. Твои жилистые руки ложатся на мою талию и резко разворачивают на сто восемьдесят градусов навстречу полыхающему зареву. Сбитые в кучку небоскребы натыкаются на кирпичные гробы, будто на детские кубики, а туман молочной дымкой застилает стеклянный воздух.
Я знаю, что однажды вместо твоего воротника могу поймать пальцами пустоту, но...
Глядя, как в окнах, повернутых на восток, в верхних этажах громад зажигалось изломанное ослепительное солнце, я понимаю, что вот так обнимать тебя — самое большое на свете счастье.