...Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?..
Евангелие от Матфея 5:46
...Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится...
Первое послание к Коринфянам 13:4-8
Глафира Петровна вошла в одну из двух своих комнат, которые занимала в коммунальной квартире. Это была немолодая полноватая женщина с маленькими глазками, носиком картошкой, узкими некрасивыми губами, вечно искривленными в недовольной гримасе, и двойным подбородком, сильно выдающимся из-за почти карликового роста обладательницы.
На пороге ее встретила девочка, почти девушка, четырнадцати с половиною лет, также не отличавшаяся красотой, хотя и была вполне себе миловидна и стройна. Однако стройность ее была скорее от недоедания, чем имела природное происхождение.
- Ну, чего стоишь, зараза?! – гневно крикнула Глафира. – Возьми сумки-то! Наказание с тобой! И мать твоя была никчемушная, и ты в нее вся, на голову мне свалилась!
Настя, так звали девушку, быстро и покорно приняла сумки с едой. Она была сиротой, но приходилась Глафире племянницей, которую та хоть и не любила и постоянно била тряпкой за любую провинность и без, ругала, однако в детдом не сдавала. Хотя тетка была по характеру откровенной стервозной бабой и самолюбкой, вместе с тем, что удивительно, живя впроголодь в трудное послереволюционное время, от племянницы, как делали многие, не отказалась. То ли не хотелось быть одной, то ли решила иметь Настю за бесплатную домработницу, бог ее знает!
Глафира, не снимая плаща, подошла к круглому столу и плюхнулась на стоявший рядом стул.
Настя разбирала сумки, когда мурашки побежали по ее телу. Она кожей чувствовала злобный и прямой взгляд тетки, зная, что последует за этим. Повернув голову в сторону Глафиры, девушка который раз убедилась, что была права.
- Что смотришь?! – змеею зашипела тетка. – Что пялишься?! Всю душу ты мне вымотала! - Перейдя на крик, она продолжала: - Самой жрать нечего, с голоду пухну! Тебя еще корми, пои, а ты волком смотришь, неблагодарная!
Вдруг Глафира подскочила, взяла тряпку, что лежала у порога для протирки подошв уличной обуви, и наотмашь начала бить ею свою племянницу.
- Тетушка, тетушка, миленькая, сейчас-то за что! – воскликнула Настя, обливая слезными ручьями свои покрасневшие щеки.
Глафира резко остановилась. Она ненавидяще посмотрела на девушку полубезумным взглядом. Бросив тряпку, тетка вернулась к стулу, вновь плюхнулась на него и зарыдала, громко, сотрясая плечами, закрывая руками лицо.
Настя никогда не видела ничего подобного. Она с удивлением смотрела на родственницу, гадая, что же могло довести эту бой-бабу до такого состояния.
- Недостачу на меня повесили. Сто червонцев. Если через два дня не найду, десять лет с конфискацией. Так главбух сказал, – произнесла тетка отрешенно, каким-то глухим, не своим голосом.
Глафира Петровна смотрела в пол, немного покачиваясь, словно пьяная. Настя смотрела на нее спокойно и вместе с тем как-то возбужденно.
- Тетя! – робко сказала она. - Можно я выйду ненадолго?
- Иди куда хочешь, – ответила Глафира тем же отстраненным голосом. – Хоть совсем пропади, не возвращайся…
Девушка быстро накинула пальто, обулась в старые холодные сапожки и выбежала за дверь.
Она вернулась спустя час. Тетка по-прежнему сидела за столом, облокотившись одной рукой на столешницу, другою похлопывала себя по коленке, будто успокаивала себя, что-то бубня себе под нос. На племянницу она не обратила никакого внимания.
Настя тихо подошла к столу. Достав из кармана пачку червонцев, она положила их перед Глафирой Петровной, сама села на другой стул и спокойно поглядела на тетю.
Глаза той округлились до невероятных для их природного устройства размеров. Глафира смотрела поочередно то на Настю, то на деньги, буквально онемев от изумления.
Настя понимала, что происходит в душе тетки, потому не стала долго молчать:
- Глафира Петровна, не беспокойтесь. Тут больше ста червонцев. Они мои и не краденные, а теперь и ваши. Я отнесла скупщику тот золотой образок с бриллиантом и золотой цепочкой, ну, тот, мамин, что мне на память остался. Сдайте деньги куда надо и не переживайте. Маму я и так помнить буду, а вот что без вас мне делать-то?!
- Но ведь это все, что у тебя от Маши осталось, – сказала тетка тихим и, казалось, ласковым голосом, какого Настя не слышала почти никогда. – Даже я, зная о нем, не могла у тебя его просить, чтобы на хлеб обменять…
- Ну, вот и пригодилось, – Настя нежно улыбнулась.
- Я тебя столько обзывала, ругала, била, – Глафира смотрела на племянницу недоумевающим и уже не ненавидящим взглядом. – А ты… Почему, Настюшка?!
- Тетя! Вы не отдали меня в детдом, хотя сами почти умирали от голода, работаете за двоих, кормите меня, одеваете. Вы мне мать заменили. Как я могла остаться в стороне? А если вас посадили бы, что бы стало со мной. А еще я помню, как мама говорила мне: «Доченька, не обижайся на тех, кто обижает тебя. У всех людей внутри есть Бог. Но злые силы делают так, чтобы люди об этом забывали. Ты напоминай им об этом любовью и не мсти. Они сами страдают от своего зла. Дела их злые презирай, а их люби, и тогда они увидят в тебе, как в зеркале, своего собственного Бога, и тьма отступит от них. Не недооценивай силы любви, доченька!»
Настя замолчала, глядя на Глафиру с нежностью, сквозь слезы. Тетка и сама отвечала ей тем же взглядом. Внезапно они бросились друг к другу в объятья, плача и обнимаясь, словно прощаясь, хотя по сути это была их первая настоящая душевная встреча.
- Прости меня, дуру проклятую, – причитала Глафира Петровна, нежно целуя лицо своей племянницы.
- Ну что вы! – воскликнула Настя. – Я люблю вас, МАМА!
От этих слов слезы новоявленной матери потекли еще сильнее, еще крепче стали объятья и причитания, а в душе у Глафиры Петровны возникло смутное, едва осознаваемое чувство душевного облегчения и невероятно огромное чувство благодарности, от которых она испытывала то, что обычно среди людей зовется счастьем!