Кирпичные стены. Жёлтая голая лампочка...
Голова разламывалась на части. В созвездии лба сосредоточился источник боли, от которого исходили игольчатые лучи, собираясь в центре вселенной. Инопланетяне говорили на чужом языке. Вряд ли они знали транслингв. У бережка, затянутый ряской, дремал маленький пруд. Он явно имел какое-то отношение к отбойному молотку, бухающему мне в висок, а синяя гладь рябила, в ней отражалось небо и облака.
— Пить. Дайте...
— Дай ему, Угер!
Кто-то оттянул мне губу. В рот брызнула ледяная вода.
— А, с-сволочь!
— Облил?
— Но...
Голоса сливались и резонировали. Такая гулкая перекличка басов бывает в спортзале. И лампочка — нищета, душный матрац, запах пота в казарменной раздевалке...
Я напряг руки. Что-то больно врезалось мне в запястья.
— Сиди тихо, — предупредил Полли.
— Хр-ш, — согласился я.
Под черепом слегка прояснело.
Помещение напоминало кладовку — узкое, четыре глухие стены, выкрашенные бежевой краской, и шнур под потолком. Убирались здесь редко и, видимо, ещё реже проветривали. От оплавленной розетки тянуло гарью. Я моргнул. Глаза щипало и жгло, и стул, на который меня усадили, так громко скрипел, что казалось, будто он сейчас распадётся.
У двери на продавленном соломенном топчане расположился Херменли. Он держал консервную банку и ложку и таращился на меня, как на выходца из могилы. На его покрасневших щеках горели веснушки.
— Ещё... пить.
— Хватит! — возразил Полли.
Очевидно, он был здесь за главного.
Прочие угрюмо молчали. В собравшемся полукруге я заметил двоих санитаров. Остальные, скорее всего, явились из лагеря и ещё не успели переодеться. На белобрысом парне были футбольные шорты и наколенники, мокрые от прилипшей травы. В резком свете пятна выглядели чёрными, как запёкшаяся кровь.
— Оклемался? Тогда пошли.
Они вздёрнули меня на ноги и потащили к двери.
Я не сопротивлялся. Внутри было пусто, и вести себя следовало так, чтобы конвоиры думали, что я оглушён. Где-то рядом пискнула рация. Всё происходило как в плохом шпионском боевике. Только от соседей воняло пивом, и моё избиение должно было состояться не на космической станции, а в альтенхайме — логове ревматизма и старческой плесени.
Короткая суетня — и мы выпали в предбанник с одной-единственной дверью. За ней оказался довольно просторный ангар. Пожалуй, я всё же ошибся. Из окна виднелась лужайка, и сквозь прутья решётки я заметил неизменный ряд турников.
Зал освещали несколько прямоугольных ламп. Их яркости позавидовал бы прожектор. А вокруг сбились в кучу те, кому полагалось быть на улице — те самые незадачливые спортсмены, юнцы, выбритые до синевы, с обнажёнными торсами и плечами, на которых красовались однотипные цветные повязки. Они образовали толпу. Я повертел головой, стараясь опознать голоса, отыскать знакомые лица в этой надсадно дышащей, застывшей человеческой массе; напрасно, я никого не узнал.
Но, в конечном счёте, это было совсем не важно.
Потому что у стены стояла Афрани.
***
— Эрих! — воскликнула она, увидев меня. — Господи, Эрих!
Её толкнули. Она вскрикнула.
— ...! — сказал я.
Полли счастливо засмеялся:
— Ещё.
— ...! — сказал я. — И ... в ... себе засунь.
Я уже говорил, что не могу слышать плач. У меня всё в глазах размывается, и руки начинают дрожать, а это самое гиблое дело для пулемётчика.
Справа у скамьи стоял Фриш. Рядом с ним, мусоля в пальцах чёрный канцелярский планшет, переминался Алек. Локоть директора то и дело утыкался ему в бок, заставляя подпрыгивать. С другой стороны я увидел привратника – человека, открывшего нам ворота. Сперва я даже решил, что это кто-то другой — до того он изменился.
— Ругается, — удовлетворённо заметил Полли.
Он обнял меня за плечи и больно сжал. Левая рука, горячая как печка, нырнула под рубашку, вкрадчиво погладила грудь. Я знал такой тип. Тестостерона у них хоть отбавляй, аж через край брызжет, потому и выламываются в незабудку. Другому бы эти игры дорого обошлись.
— Отлезь, Полли, — сказал привратник.
Уверенный, чёткий голос. Я вспомнил, что написано в его карточке.
— Вы Зоммерс. Но вы не Зоммерс.
— Нет, — согласился он, глядя на меня со спокойным, внимательным интересом. — Моё настоящее имя — Дитрих Трассе.
На его куртке, напоминающей френч, были нашиты два кармана с клапанами. Я сам люблю такие карманы. Волосы его были острижены коротко, а от правого уха остался один обрубок. Осколочное ранение. Футболисты взирали на него, как на бога — со страхом и обожанием.
— Конечно, — сказал я. — Брат?
— Двоюродный.
«Ультерих». Вероятно, они были очень близки. От снимка казнённого Трассе веяло щенячьей отвагой, задором и одиночеством. Я опустил глаза. Он же продолжал изучать меня, как тогда, в комнате и позже, когда я охаял его картошку.
— Мой брат хотел видеть эту страну счастливой. Счастливой и процветающей. И свободной. Вам же знакомо такое чувство?
— Да.
— Я знаю, — сказал он без улыбки. — Вы Эрих Коллер. «Славный парень».
— Нет.
— Разденьтесь.
Это был приказ — не просьба. Я повёл плечами, показывая, что запястья у меня скованы, но гадёныш Полли рванул рубашку так, что посыпались пуговицы. Коротко ржанул и взялся за молнию.
— Достаточно, — прервал Трассе.
В самом деле, достаточно. Он хотел, чтобы все увидели татуировки, которые я давно намеревался свести. Просто руки не доходили.
От дыхания многих глоток в комнате стоял пар. Когда я наступал всей подошвой, бетонный пол едва заметно похрустывал, и мне казалось, что я танцую на битом стекле. Трассе доставал мне до плеча, но сейчас мне померещилось, что я разговариваю с великаном. Сила обожания будто приподнимала его над толпой, а я не мог противиться этому наваждению.
— Страна разлагается. Разве ты не чувствуешь вонь?
— Нет.
— А ты принюхайся.
— Надо помыться, – сказал я. — Мамин рецепт всегда выручает.
Тр-рах! — Полли хлестнул меня по щеке.
— Помни, с кем разговариваешь!
Когда они бьют, то смотрят выше глаз, прирастая на силу удара. Иные даже встают на цыпочки. Вода на подоконнике собралась в мутную лужицу и закапала на пол, а с улицы сочился туман — синеватый и белесый от холода. Лампы шпарили прямо в темя и всё равно казалось, что стоишь в темноте.
***
Фриш засуетился, чихнул — и обернулся.
Задвигался и Алек, давая дорогу тем, кто пробивался сзади, волоча за собой живое и упирающееся. Что там такое? Нас и так чересчур много. Конвоиры подались вперёд и вытянули шеи, разделяя моё любопытство.
Ряды раздвинулись.
— Гуго! — в голосе Фриша прозвучало вежливое удивление.
Парня вытолкнули вперёд.
Он ошеломлённо озирался. На запавших щеках выступил яркий румянец, а губы, наоборот, посерели. Теперь он не выглядел ни покорным, ни заторможенным. Он выглядел как бомба, которая вот-вот взорвётся.
— Поймали на телефонной станции в Грау, — объяснил Хуперт.
Лицо Дитриха осталось бесстрастным.
— Что он там делал?
— Видимо, звонил кому-то. По записке. Этот говнюк её съел. Я хотел отобрать, а он цапанул меня за палец.
Гуго бешено замотал головой. От него разлетались брызги пота, как от взмыленной лошади. Кожа плотней обтянула щёки, а карие глаза с мольбой уставились на меня.
— Ошибка номером! Я сказал, а они говорят: ошибся номером! Понимаете?
— Жаль, — сказал я.
А что тут ещё сказать?
Потрескивающее внимание возросло до предела. Зрачки Дитриха сфокусировались в алмазные свёрла и пробуравили мой лоб.
— Что за номер?
— Девушка. Хотел предупредить, когда приеду. Телефон в гостинице не работал, вот я и попросил выручить. Личный вопрос.
— Личный вопрос?
— Точно.
Занемевшее тело свело от судорог. В ангаре было холодно, как в морозильнике, и только футболисты в трансе могли этого не замечать. Чья-то ладонь погладила меня по спине. Я напряг предплечья и провод ещё сильнее вонзился в кожу, буквально прорезая её. Гуго издавал резкие, хриплые звуки. Он весь трясся и был на грани истерики.
— Я ошибся. Ошибся!
— Да, — сказал Дитрих очень просто.
Он говорил с Гуго, но обращался ко мне. Светлые, без ресниц, глаза смотрели рассеянно, как будто бы в точку, где мы могли найти уединение и обсудить то, для чего не хватало слов.
— Не надо, — произнёс я.
Или не произнёс?
По его сжатым губам скользнула улыбка. Кривоплечий уродец, собравший чаяния тех, кому не светило подняться на вершину горы и похитить солнце. А, может, он думал про молот Тора?
«Помни», сказал Полли. Я помнил, как страшно бывает утром, когда небо ещё черно и медленно синеет на горизонте, истыканном точками бледных звёзд. В этот час даже вещи не имеют названий. Стена, у которой производились расстрелы, выглядела как ростомер. На ней даже имелись отметки. И звёздочки — пятиконечная и шестиугольная, как шутка и как иллюстрация правила, что истинный шутце не должен быть ниже метра восьмидесяти.
Я не дорос всего-то на один сантиметр.
***
Его прикрутили к самому высокому турнику. Навалили топливные брикеты и развели костёр. К концу этой омерзительной процедуры Афрани лежала в глубоком обмороке. Ничего удивительного. Даже я, в общем-то привыкший ко всякому зверству, в какой-то момент пошатнулся от дурноты и смрада, насквозь пропитавшего влажный, туманно-кисельный воздух. И не только я: многие в рядах хвалились харчишками.
— Свиньи!
Трассе задумчиво посмотрел на меня и щёлкнул пальцами.
Мы опять переместились в ангар.
— С ума сойти! — сказал Фриш. — До чего же неприятно всё-таки получилось. Коллер, почему вы меня не послушали? Такой был послушный мальчик.
Наверное, в тот самый миг я и сорвался.
Провод лопнул. Багровая кровь прыснула и разлетелась: калейдоскоп сложился – мозаика. Лоснящийся глаз завращался и выпучился на ножке. Поганый гриб. Споры — пф-ф! — вот они, поганое, мерзость, гнусь! Какая-то шавка уцепилась в загривок, я стряхнул её кулаком. Хватит!
Розовое, багрово-красное, чвакающее, влажно плюющееся осколками... Где там Фриш? Уберите это! Они вставали, как драконьи зубы, а я бил в то место, где шевелилось больше всего, где пульсировало это безобразное месиво. Горох. Дрянь. Всё ничего не стоит и жизнь ничего не стоит дырка спросите меня спросите морица если не верите. Это не кувалда а гвоздодёр. И между прочим сильно. Темно и сильно. Сильно, да...
Я упал.
Удары затихли. Не сразу — так затихает дождь. Капли всё реже и падают прямо на голову.
— Берсерк чёртов, — сказал Полли.
***
Картина переменилась. Видимо, меня прислонили к чему-то наклонному. Иначе не объяснишь эту искривлённость пространства, что возникает после нокаута. Хорошо бы уснуть. Плохо, что смотрит Афрани. Хорошо, что пришла в сознание. Плохо, что Полли. Вообще всё плохо.
Дитрих Трассе приблизился и присел передо мной на корточки.
— Что на тебя нашло?
— Это на вас нашло.
«Бэбо ба баф бафбо» — бубы пдебдадились в бодушки. Бф-ф!
В этот момент я заметил Ланге.
Высокий как циркуль, крахмально-белый. Он встал позади Дитриха, держа руки за спиной, сохраняя выражение безучастного невмешательства. Я попытался в него плюнуть. Губа отвисла, и слюна капнула на штаны.
— И вы... Туда же.
— Куда? — спросил он с интересом.
— «Фарбен», — выцедил я (само-собой получилось «Барбен»). — Гений стирального порошка! И почём у вас нынче серия опытов?
— Дорого, — спокойно ответил он. — Ну а как иначе? Сначала мы ввели правило о забое скота. Затем ограничили вивисекцию. Теперь запрещено варить даже ракообразных. Природа сама чистит животных, мы же, высшие звери, культивируем гниль. Вы вообще в курсе, чем я сейчас занимаюсь, а, Коллер? Брюшной тиф. Унтерменши органически боятся прививок. Обратите-ка на досуге внимание на кривую заболеваемости.
— Вы что же — выводите новый штамм?
— Ха! Новый штамм уже давно пирует и процветает. Скажите спасибо расовой толерантности. Я же тружусь над новым антибиотиком.
— Так вы, стало быть, патриот. А деньги идут... другим патриотам.
— Ну да... так.
Патриоты переглянулись. В моей голове пела труба. Больше всего на свете я бы сейчас хотел оказаться в прохладной ванне. Разбитые в кровь губы жутко саднило. От металлического привкуса к горлу подкатывала отрыжка.
— А теперь что?
— Теперь доктор сделает вам укол, — твёрдо и даже сочувственно сказал Трассе. — Не тревожьтесь, не цианид. Мне нужны люди, Эрих, и вы мне подходите. Позже обратитесь к доктору, и он поможет вам слезть с иглы. Вы это уже делали.
— Что?
От шока я даже сел ровнее. Гудящий туман в голове начал рассеиваться, сменяясь чудовищным пониманием. Невероятно. Потрясающая практичность!
— А... а девушка?
— А девушку мы оставим на утро, — он улыбнулся. Что называется, разрядил напряжение. По бугрящейся человечьей массе пробежали смешки.
Я рванулся.
Сразу же множество рук прижали меня к матрасу. Чей-то локоть сдавил шею, пережимая артерии. Дерьмо! Такое впечатление, что гигантский осьминог одновременно душит и высасывает кишки. Я спикировал с адреналиновой вышки, и парашют хлопнул меня по затылку. Я дрался. Я с бешеной скоростью падал вниз.
Ланге подождал, когда меня зафиксируют, и осведомился как всегда буднично, с оттенком рабочего любопытства:
— Что вам обычно давали, Эрих? Первитин? А ещё?
— Конский навоз.
Он покачал головой.
Сверкнула игла.
В тот миг, когда он надавил на поршень, я снова увидел дом, о котором мечтал недавно. Всего два этажа, двор и галерея. Я чувствовал запах сена. Двор вымощен камнем, а рядом с домом навес и сеновал. Я попытался найти мысль или точку – я мог бы за неё ухватиться; с холмистой кручи я видел речку и Хильдесгайм, и полные слёз глаза Афрани, золотистые и бархатные в серёдке перед зрачком, они смотрели так трагично и пристально, они смотрели на меня, не моргая...
Следующая глава: http://proza.ru/2019/12/14/1811.