У этого места всегда была дурная слава. Когда-то здесь была небольшая живописная деревенька, но время не сохранило ни ее названия, ни ее самой. Высокая трава скрывала покосившиеся крыши, накренившиеся заборы, и только проселочная дорога, по-прежнему огибавшая окраину деревни, местами проглядывала через поросль полыни и чертополоха.
Вечерело. Несколько старых осин тихо шелестели листвой, да ворон, сидевший на одиноком покосившемся столбе, прислушивался к приближающемуся шуму.
Машина остановилась напротив поляны: из нее вышли трое мужчин. Ворон с интересом слушал, как они выясняли, кто виноват в том, что они сбились с пути, а потом решали, ночевать здесь или нет, и кому разводить костер.
– Ай, Семеныч, не ворчи. Где я тебе здесь развернусь? Еще не хватало в яму угодить и куковать потом до зимы. Рассветет, обследуем место, тогда и двинемся, – говорил, потягиваясь, вихрастый парень.
– Да я, Вань, боюсь, что мы не успеем бригаду найти. Вдруг они с места тронутся, нас не дождавшись? Вот прям как чувствовал, что не надо было своим ходом ехать. Края-то незнакомые. Федька, ты-то чего молчишь?
– А что тут рассуждать? Ванька прав, где мы тут в потемках плутать будем? И развернемся, так что? Сколько километров отмахали, хоть бы одну крышу увидели. Давайте поищем, чем костер разжечь, перекусим да спать завалимся. Я устал как черт, трястись по этому бездорожью.
Небо заволокло тучами и стало быстро темнеть. Иван и Федор разошлись в разные стороны, пытаясь отыскать дрова для костра, а Семеныч огляделся по сторонам и увидел тот самый столб, на котором сидел ворон.
– Кыш! – прикрикнул старик на птицу и взмахнул рукой, а когда она взлетела, попробовал расшатать деревянный брус. Несмотря на кажущуюся дряхлость, столб не поддавался усилиям, видимо, был вкопан глубоко, да и сухая земля удерживала его крепче цемента.
Сколько времени старик потратил на свои усилия он не знал, но вот столб стал потихоньку крениться. Услышав, что вернулся кто-то из его товарищей, Семеныч, не оборачиваясь, прикрикнул: «Да помоги же!», но в ответ раздался только чей-то глухой и протяжный вздох.
Через полчаса с охапкой тонкого штакетника вернулся Иван. Когда он, пробираясь сквозь заросли травы, неожиданно вышел на деревенскую улицу, он даже оторопел от неожиданности. Нестройный ряд нескольких домишек заинтересовал его, он хотел разглядеть их получше, но сгущающаяся темнота напомнила ему о том, что нужно спешить. Одно из подворьев оказалось огорожено деревянным штакетником и Ивану не составило особого труда наломать охапку сухих и легких досок. Боясь заблудиться в темноте, и осторожно ступая, чтобы не провалиться в какой-нибудь заброшенный колодец, Иван двинулся в обратный путь.
Он изрядно проголодался и надеялся, что костер уже горит, но возле машины никого не было. Выругавшись, парень долго звал товарищей, сигналил и светил фарами, но отвечал ему только ветер, перебиравший густую листву осин и задувавший слабенькое пламя костра, которое никак не хотело разгораться. Тогда Иван забрался в машину.
Эта ночь была бесконечной… Ее наполняли какие-то непонятные звуки, напоминавшие то ли вой, то ли плач. Иван взглянул на часы: пять минут первого. Он быстро перевернул циферблат, чтобы больше его не видеть.
Вскоре ветер стал усиливаться. Иван, с замиранием сердца, прислушивался к равномерным стукам, доносящимся откуда-то справа. «Наверное, ставни в деревне или ворота», – подумал он.
Страшно разболелась голова, стало трудно дышать, но он ни за что не рискнул бы выйти из машины. Чувствуя, как в нем поднимается паника, готовая вырваться диким криком, Иван закрыл руками глаза и принялся вспоминать молитвы, которым его когда-то учила бабушка.
Он вдруг понял, что кричать нельзя, надо сидеть как можно тише, не шевелясь и ничем не выдавая своего присутствия. Холодный страх иглами проникал в сердце, молитв он вспомнить не мог, потому что никогда и не знал их, и только шептал онемевшими губами внезапно пришедшее на ум: «Господи, помоги! Господи, помилуй!»
Чернильная темнота ночи как будто жила. Иван, боясь, что она проникнет в машину, с головой спрятался в куртку. Так он и просидел до самого рассвета.
А едва забрезжило утро, увидел, что слева от машины, по поляне, ходит Федор. Он шел, спотыкался, падал, вставал, разворачивался и снова пытался идти.
Иван бросился к товарищу и оторопел: тот был абсолютно сед и слеп. Федор бормотал что-то невразумительное и непонятное, было ощущение, что он совсем утратил способность говорить. Когда Иван, пытаясь расспросить, взял его за руку, Федор стал отбиваться, крича сорванным и осипшим голосом.
Кое-как Иван довел упиравшегося друга до машины, с трудом усадил его, несколько раз окликнул Семеныча, а, не получив ответа, завел машину и рванул вперед, едва разбирая заросшую травой дорогу.
Их пожилой товарищ смотрел им вслед остекленевшим взглядом: он был повешен на верхней ветви одной из осин...
Ворон прилетел и снова сел на деревянный столб. Наверное, только он знал, что этот столб был когда-то установлен как граница между деревней и кладбищем самоубийц. На этом кладбище не было могил и крестов – нечестивых покойников просто зарывали в землю – иначе было нельзя. Тайком привозили их сюда отовсюду. Но не упокоенные души не могли лежать спокойно: тогда-то деревенские с молитвами и обрядами установили этот столб и посадили осины, ограничивая свободу неправедно усопших.
Много историй об этом месте мог рассказать ворон, но кто станет слушать глупую птицу?
УВАЖАЕМЫЕ ЧИТАТЕЛИ! БЛАГОДАРЮ ВАС ЗА ПРОЧТЕНИЕ РАССКАЗА "О ЧЕМ МОЛЧИТ ВОРОН". ПРОШУ ВАС ОСТАВИТЬ СВОЮ РЕЦЕНЗИЮ, ПОЖЕЛАНИЕ, УКАЗАТЬ НА НЕДОСТАТКИ. ВАШЕ МНЕНИЕ ОЧЕНЬ ВАЖНО. ВСЕГДА ВАШ - ВИКТОР РИН.