В Москве поговаривали об отставке мэра. Новость была неприятной. Ведь это могло привести к смене руководства института. Но все надеялись на то, что директор, столько лет оставаясь на плаву при такой разной власти, и сегодня не потерял свое умение находить с ней общий язык. И сейчас ему удастся, как-то выкрутиться, в случае если снимут правительство Москвы.
Но, при неизменном виде самого корма, кормящиеся из кормушки уже много лет, должны были делиться с новыми, терпеливо стоящими за их спиной, ожидая команды сверху. И вот она поступила.
Началось!
В Москве сняли мэра, и уж заодно, чтобы не обидно было, попросили подвинуться главному архитектору города. Причина, конечно же, была найдена, но не объявлена.
Поговаривали, что мэра сняли, якобы за то, что слишком много воровал, вплоть до создания семейного клана. Ну, а главного архитектора за то, что слишком много строил, причём везде, где только можно. И, слава Богу, не за то, что строил там, где нельзя.
Сашу это мало волновало и интересовало. Гораздо больше его трогала собственная судьба. Он разводился. И это очень сильно давило на него, как инициатора данного мероприятия. Но сделать уже ничего было нельзя. Как и он сам, так и Валентина, стояли насмерть в своей решимости. Она так и не смогла его переделать. Он же, давно потерял надежду на то, что этот человек сможет измениться, поняв его, приняв таким, каков он есть. Неумеющим себя качественно пристроить. Да, да, именно «качественно». Он ненавидел это слово, и не хотел с ним соглашаться, считая, что качество заключается не в умении пристроиться, а скорее в честном каждодневном труде.
- кто его знает, кто это?! Какой-то Райкин из департамента жилищной политики! - сказала Сан Санна из отдела кадров, в ответ на Сашин вопрос.
- И когда?
- Ты меня такие вещи спрашиваешь Саш, честное слово, даже и не знаю, что сказать. Сиди и работай. Тебе-то, что?
- Не Райкин? – спросил Саша с улыбкой.
- Откуда я знаю!? Погоди пару дней, все узнаешь сам!
Саша чувствовал, что незаметно подкрадывается, какая-то новая не знакомая ему жизнь, в которой он может не понадобится, как представитель интересов другой, потерявшей внезапно власть – команды.
Так же ходили какие-то слухи о вторичном Татаро-Монгольском иге и завоевании Москвы Татарами. Во что охотно верилось, так как фамилии всех новых чиновников звучали, как у представителей этой степной цивилизации, срочно слезшей с лошадей и переучивающейся к городскому образу жизни. Ведь на что только не пойдёшь ради денег. Больших, таких, которые в степи не валяются, таких, которые можно подобрать только в крупном городе. Причем не как дань за все годы, что правили здесь Романовы. А, как простое, человеческое наказание всему расслабленному народу, который посмел тут что-то проектировать и уж тем более строить.
Пришло время платить за спокойную и хорошую жизнь, в которой они находились. Но, ведь и не такая уж она была спокойная? Интересная – да, и нормальная, как собственно и у всех, кто старается жить в полную силу.
Нового мэра почему-то тут же за глаза прозвали Собакиным. Главный архитектор был молод и внушал надежду на послабление в отношении современной архитектуры Москвы, которая ранее была запретной территорией для оной и его фамилию не коверкали.
Но, в первую очередь волновало главное:
Что будет со всеми ими? – этот вопрос стоял повсеместно во всех институтских кулуарах. Никто не верил в то, что новый директор будет лучше прежнего. Но, радовало одно, то, что он не из Казани, и почему-то даже из команды прежнего мэра.
Как ему удалось, мало того остаться, так еще и выжить в этом иге? А может быть он, что надо, и создан из такого вещества, что способен выжить в любой среде? Возникали многочисленные вопросы у тех сотрудников, которые способны были на мыслительный процесс. Так, как имелись и другие, не придававшие сему факту особого значения.
Институт тревожно ждал.
И он дождался.
Райкин - появился.
Он явно не спешил с оккупацией, смакуя каждый день после своего назначения. Сначала он приходил пару раз в институт, присматривался, знакомился с Пристроевым, выбирал себе кабинет. Наконец, поняв, что тот просто так не сдастся, освободив свой кабинет добровольно, потому что как, у одного, так и у другого был один и тот же защитник, в лице министра капитального строительства города Москвы, Ефима Хазина. Да и у Пристроева, к тому же в кабинете не было своего туалета. Поэтому Райкин решил, заняв соседний, пустующий в это время кабинет, оставшийся от главного экономиста института, отдав распоряжение переделать его так, как ему бы хотелось. Первым делом, устроив в нём туалет с биде и унитазом, а также душевую кабину. Что было очень сложно, так, как ближайший канализационный стояк находился, как минимум, метрах в двадцати от данного места.
И вот, в один из весенних дней, когда не весь снег ещё растаял, но солнце уже светило в грязные, старые, но такие родные, деревянные, из прошлого века – окна института, одновременно с игом, в город приходила и весна, в свой отремонтированный и свежеобставленный современной мебелью кабинет, вошел Райкин.
- Ну, какой он?! Как себя ведет? – спросил Саша Надеждина, который только что вернулся от нового директора, севшего видимо надолго в таком свежеотремонтированном и от этого необычном для старого институтского духа - кабинете.
У Надеждина собралась большая часть мастерской. Всем было интересно, чем закончился визит к Райкину. Многие думали, что идентичность фамилии с той, что была у великого актера, позволит полагать, что и Сергей Михайлович обладает теми же качествами, что и Аркадий Райкин. Но, как они ошибались, пытаясь делать скоропостижные выводы!
ГАПы, и ГИПы, изображая, что зашли по рабочим вопросам, стояли в стороне от двери и разговаривали на посторонние от работы темы, в надежде на то, что Надеждин сам, что-то расскажет им. Но, тот был немногословен.
- Нормальный такой мужчина, - наконец произнёс Надеждин.
- А, как ведёт себя, как говорит? – спросил Мишарин, ГАП, их мастерской.
О нём говорили, что он сексот КГБ. Шутка это была, или нет, кто знает. Но тот факт, что он ходил по институту, буквально вытягивая из всех свежую информацию, являлся абсолютной правдой.
Мишарин был высокий, полненький и медлительный во всем. Со стороны он очень напоминал актера Моргунова. Как своими манерами, так и речью. Его возраст приближался к пенсионному.
Мишарин, будучи далеко не худым, передвигался по коридорам института, как айсберг по просторам атлантического океана, слегка раскачиваясь на его мелких волнах, иногда притираясь к стенам, пропуская утлые суденышки, проплывающие под флагами чужих стран.
- Говорит нормально, но ведёт себя по понятиям, - ответил Надеждин на его вопрос.
- Как это? – уточнил Мишарин.
- А вот так вот. Сидит нога на ногу, развязно, да и говорит так же.
- Понятно всё с ним. Был барочный архитектор, теперь бандит. Одно другого не легче, - со вздохом сказал Саша.
Надеждин внимательно посмотрел на него пару секунд, как будто его слова произвели на него впечатление, подтвердив возможно его собственные мысли по этому поводу, и присел на рабочее место.
Пристроев продолжал сидеть в своем, хорошо обставленном, как будто он его выломал из какого-то дворца, и перенес к себе в комнату - кабинете. К нему продолжали ходить сотрудники думающие, что занимаются проектированием, на самом деле своими визитами развлекающие постепенно всё больше, остающегося не у дел бывшего руководителя.
Отказаться от процесса проектирования — вот так сразу, окончательно и бесповоротно он не мог, да и не хотел, растягивая удовольствие, получаемое, как адреналин от экстремального вождения – по возможности дольше.
Райкин не терял время даром. Первым делом он провёл ряд совещаний по знаковым объектам для того, чтобы быстрее и качественнее войти в курс дел по загрузке института.
На одном из них, возможно и на самом первом, у него возник конфликт с Суходрословым, который попался на своём фамильярном подходе, который он применял ко всему, что движется, не обращая внимания на то, мужчина это, или женщина. Со всеми он был одинаково беспощадно коварен, своею небрежностью и панибратством, возможно заимствованным им у приволжских кочевников.
Мало того, что он сел, нога на ногу, так еще и позволил себе вольность по отношению к Райкину, заговорив с ним на «ты».
- А, как у нас обстоят, дела с объектами шестой мастерской? – спросил Райкин у Суходрослова, который к тому моменту уже, как пару месяцев руководил этой искусственно созданной лишь для того, чтобы своим номером заполнить пространство между пятой и седьмой, мастерской. Так его попытался спасти в последний момент перед захватом Пристроев, зная очень давно, и относясь к нему по-хорошему, как к своему другу.
- Сережа, у меня всё в порядке. Никаких проблем, - ответил по-свойски Суходрослов.
Райкин изменился в лице, как потом рассказывал Саше Надеждин, который также присутствовал на этом совещании.
- А ты, что со мной на «ты» будешь общаться? – спросил он Суходрослова.
- Серёж, ты меня извини, если я тебя чем-то обидел. Если хочешь, то будем на «вы» - тут же поправился Суходрослов.
Но, было уже поздно.
- Ты кто такой, чтобы позволять здесь так себя вести при мне?! Встал и ушел отсюда!
Игорь Шакурович встал и послушно вышел из кабинета. Он пошёл не обижаться. Он ушёл жаловаться своему другу Артамонычу, веря в справедливость этого мира. Но, что тот мог поделать, и сам лишенный всей власти?
- Послушай Игорь, я тебя предупреждал, что с этими людьми так нельзя. Это другой уровень. Они чиновники! У них нет, чувства юмора! Ну, вот, что я теперь смогу сделать?
- Но, ты пойми, мне некуда бежать! Мне прямая дорога на пенсию! – продолжал умолять теперь уже бывшего директора Суходрослов.
- А мне есть куда!? Я, если ты забыл, тоже в таком же, как и ты положении! Ладно. Хорошо. Я попробую. Только сам понимаешь.
- Спасибо друг. Спасибо, - совершенно изменившись в лице, произнес Суходрослов, чуть ли не плача.
Так происходил захват института. Но, почему-то сам никто не увольнялся, не бежал. Значит, всё же людям нравились те подвижки, что происходили в институте. Многие ожидали чего-то худшего, но не могли и представить себе тогда, что этому худшему ещё не настало время.
В коридорах постепенно начали появляться новые лица. Как правило, это были девушки, выглядевшие все примерно на двадцать пять лет. Все они, как две капли воды, были похожи друг на друга. Походкой, ростом, лицом, манерами поведения, стилем одежды, и цветом волос.
Пока ещё никто не мог понять, что же за должности все они занимают? И Саша тогда придумал для них название «Ходящие». Ведь все они постоянно куда-то, с чем-то не очень значимым в руках – шли по институту, с загадочными улыбками на лице.
Чем же они могли заниматься во всё то, остальное время, когда им не требовалось куда-то ходить? На этот вопрос пока ответить могли немногие.
В одной, теперь уже общей, на двоих директоров – приемной, помимо Али, появилась вторая, Райкинская секретарша. Одновременно с ней на столе в приемной нарисовалась и большая ваза с полупрозрачными, очень аппетитными на вид сосательными конфетами без фантиков.
Как-то, сидя в приемной и ожидая, когда его примет старый директор, чтобы показать ему очередной свой вариант улучшенной архитектуры, Мандаровская потянулась за одной из них, сказав:
- Ой, какие замечательные конфетки!
- Если я еще когда-нибудь увижу, что кто-нибудь пи…ит эти конфеты, то убью тут же на фиг ! – спокойно отреагировала на это желание начальника мастерской, новая секретарша Райкина.
Мандаровская, не ожидая такого, остолбенела, даже и не пытаясь что-либо ответить.
Светловолосая девушка, с беспощадным выражением лица, напоминающим взгляд лидера детской преступной группировки. И если бы не шрам на щеке, то, возможно эта грубость не была бы такой душераздирающе-угнетающей.
Её звали Лана.
Райкин мог спать спокойно, будучи защищён такими бескомпромиссными людьми.
Одним словом, институт развивался и двигался вперёд, к своему неминуемому… развитию, или чему-то другому. Впрочем, каждый имеет право самостоятельно назвать одним словом то, что ждало проектировщиков в ближайшие годы.
Секретари старого и нового директоров, Лана и Аля, сидели рядом за огромной, недавно смонтированной, изогнутой стойкой рецепшена, таким образом, что из-за неё виднелись только их головы. В приёмную была прорублена дверь из свежеотремонтированного кабинета Райкина, который раньше имел вход из коридора.
Секретари были похожи друг на друга, но не внешне, а скорее типажём, который они воплощали из себя, но Аля была брюнетка. На вид им было около тридцати лет. Обе с пышными формами и выразительными глазами, смышлёные и верные своим директорам. Чем руководствовались оные при их выборе, становилось ясно с первого взгляда на секретарш.
Аля никогда не ругалась, но, могла повысить голос, если этого требовала ситуация.
Лана же не стеснялась выругаться, по обстоятельствам, не брезгуя матерным словечком.