ЧАСТЬ ПЕРВАЯ (Лепёшки)
Самые ранние детские воспоминания связаны с бабушкой. Трудно поверить, но я помню, как ещё не ходил, а ползал, не на четвереньках, а сидя, поджав под себя одну ногу и бочком-бочком передвигаясь вперёд на руках. А впереди ждала бабушка, протягивала ко мне свои руки и, подхватив, подбрасывала высоко-высоко вверх.
Бабушка Мотя. Матрёна Гавриловна. После ранней смерти мужа, в возрасте двадцати девяти лет осталась с тремя детьми, тремя девочками на руках от года до шести лет от роду. Свёкор со свекровью построили себе новый дом и переселились, оставив молодую вдову один на один со всеми её проблемами. Как жить, чем кормить детей, если даже нет возможности ходить на работу в колхоз. На кого оставишь троих малюток? Сегодня, мы с младшим двоюродным братом, вспоминая своё босоногое детство, не можем постичь, как ей удалось в тяжелейшие предвоенные и военные годы выжить самой, вырастить и спасти от голодной смерти троих своих дочерей, а после войны вырастить ещё и двоих внуков, являясь для нас с братом фактически второй матерью. Всё в доме держалось на бабушке. Когда я вспоминаю бабушку, её образ - в душе поднимается волна света и добра. Когда мне нелегко, когда необходимо сделать непростой в жизни выбор, я мысленно советуюсь с ней. Всем лучшим, что есть во мне, я обязан бабушке.
Я стою у длинной, почти во всю стену, деревянной лавки.Тусклый свет от керосиновой трёхлинейки* освещает горницу, которая одновременно является и кухней, и спальней. Почти половину комнаты занимает большая русская печь с глубоким зевом, железной духовкой и высокой лежанкой. Две кровати - одна деревянная, другая железная. Между деревянной кроватью и лавкой стоит большой сундук. На железной кровати спит мама, на деревянной - я с бабушкой, на сундуке - тётя Таня. В сундуке сложено всё нажитое богатство; женские платья, платки, верхняя женская одежда. Из мужчин в семье - я один. Но моей одежды в сундуке нет. Её в доме вообще почти нет. Ещё не нажил. Потому что мне всего полтора года. Я стою на прохладном земляном полу, крепко держась за край лавки. Бабушка печёт лепёшки и подкладывает их мне на тарелочку. Ароматный запах заполняет комнату. Лепёшки маленькие, круглые, тоненькие и очень горячие. Я не могу ждать, пока они остынут и обжигая пальцы, отламывая кусочки и дуя на них, торопливо ем, стараясь не обжечь язык, гоняя кусочки во рту, чтобы они ещё немного остыли. Желание утолить голод настолько велико, что непроизвольно и поспешно глотаю, обжигая пищевод. Бабушка даёт мне кружку с водой - запить и охладить горло.Только с третьей - четвёртой лепёшки удаётся взять себя под контроль и более или менее спокойно есть. Перед пятой - шестой лепёшкой бабушка останавливает меня, чтобы я избежал переедания и не заболел. Вся семья не ела со вчерашнего вечера, надо оставить и другим. Утром, попив пустого кипятка тётя Таня ушла на колхозное поле, мама - на работу в библиотеку, а мы с бабушкой, прихватив мешок, километров за пять в Лесковое - большой дубовый массив, за желудями. Меня бабушка везёт на возке. К обеду возвращаемся, насобирав всего с четверть мешка, - мы не одиноки в этом промысле. По-хорошему, жёлуди надо было бы хорошенько просушить, но вечером надо что-то есть. Бабушка толчёт пестиком жёлуди в ступе. Потом мы отмываем вчерашние картофельные очистки, измельчаем их и вместе с желудёвой массой сушим в духовке. Добавив горсточку прошлогоднего зерна бабушка всё это снова толчёт в ступе. Ещё немного подсушиваем. Через час готова так называемая мука для замеса и выпечки долгожданных лепёшек. Процесс приготовления лепёшек бабушка рассказывала мне позже, когда я уже подрос. Но то, как она пекла лепёшки и как я их ел, все свои ощущения я помню до мельчайших деталей...
Уже поздний вечер. Я не наелся, но бабушка больше есть не даёт, потому что "встанет" желудок. На дворе стоит голодный тысяча девятьсот сорок седьмой год. Никогда после, за всю свою долгую жизнь я не ел ничего более вкусного, чем эти чёрные, жёсткие желудёвые бабушкины лепёшки...
______________________________
* Трёхлинейка - керосиновая лампа с фитилём шириной в три линии (7,62 мм.),
одна линия - 1/10 дюйма (2,54 см.)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ (Обида)
Учить читать меня мама начала где-то года в четыре. К пяти годам я уже бегло читал вовсю. И не "Мама мыла раму", а "Анна Каренина" Л.Толстого, "Мать" М.Горького, "Отцы и дети" И.Тургенева и прочие сочинения отечественной классики. И я ничуть не иронизирую. Маму мою, как гос.служащую, "в добровольном порядке" принуждали делать подписку на русскую и советскую литературу. Поэтому моими первыми настольными книгами были собрания сочинений вышеуказанных и других, не менее значимых писателей. И хоть мало что понимал, но читать мне очень нравилось. Детских книг я вообще не помню. Наверное, потому, что сначала их в доме просто не было. Скорее всего, у мамы не хватало денег на их покупку с месячной зарплатой библиотекаря в тридцать рублей*. Приносить же мне книги из библиотеки было рискованно, так как я имел обыкновение за неимением чистой бумаги разрисовывать форзацы и нахзацы** не только своими фантазиями на прочитанное, но и рисунками на вольные темы. С особым благоговением и пиететом я изображал усатый профиль И.Сталина. Моими детскими художествами отмечены практически все тома сохранившихся с того времени подписных изданий. Конечно, со временем появились и книжки, соответствующие моему возрасту. Маму направили учиться в город и она оттуда присылала и привозила детскую литературу. Особенно мне нравились рассказы Н.Носова, сказы П.Бажова, сказки А.Пушкина.
На хуторе в семь дворов сверстников не было. Из ближайших по возрасту ребят самому младшему - двенадцать. А мне так хотелось поделиться впечатлениями от прочитанного, но ребят это совершенно не интересовало. Бабушка тоже отмахивалась от меня, не имея ни минуты свободного времени от хлопот по хозяйству. Я обижался, не понимая, что она целыми днями, с утра до позднего вечера работала в огороде, носила за двести метров из глубокого колодца воду, поливала, варила, стирала, готовила, кормила.
И всё-таки мне удалось найти благодарных слушателей - живших по-соседству бабу Марию и её подружаку бабу Анну, по-уличному бабу Маньку и бабу Ганьку, примерно ровесников моей бабушки Моти, с которой они были в вечной контре, то из-за межи, то из-за кур, заходящих в огород. Где-то раз в неделю, по выходным я набирал стопку книжек и шёл вечером к бабе Маньке, куда подтягивалась и баба Ганька. И я читал им полюбившиеся мне рассказы. Хотелось, чтобы и они испытывали те же чувства, что и я. Мне казалось, что я несу им свет новых знаний, открываю новые миры и испытывал восторженное чувство удовлетворения от своей "просветительской" деятельности. Время от времени я прерывал чтение, чтобы передохнуть и соседки вели пересуды на злободневные темы. Особенно их интересовало всё, что связано с моей бабушкой. "Что же ты ел на обед сегодня?", - спрашивает меня баба Ганька. Мне не хочется признаваться, что я ел простой кулеш на воде, и я небрежно отвечаю: "Да так, кашу с молоком". Однажды нам бабушкина приятельница, жившая в селе за горой, принесла литровую банку козьего молока. И бабушка сварила на нём пшённую кашу. Какая же она была вкусная! Я долго этого не мог забыть. И чтобы не думали , что мы живём хуже других, на вопрос, что я ел, всегда отвечал: "Кашу с молоком!". "Нет, ты, Маня, только посмотри, - говорит баба Ганька, - коровы нет, а она каждый день варит кашу с молоком!". "Ты знаешь, Ганя, - отвечает баба Манька, - а я в последнее время стала замечать, что моя корова стала меньше молока давать! А теперь думаю, вон оно что! Знать, шастает Мотька по ночам и корову доит! Вчера на ночь оставила её привязанной к яслям, утром смотрю - по хлеву бродит." "А помнишь, - встрепенулась баба Ганька, - на вербное воскресенье у неё ветка вербы из трубы торчала? Вот как она её туда вставила?". "Да как из трубы вылетала, так и вставила. Ведьма она, Ганя, ведьма, точно тебе говорю!". "Похоже на то, Маня!" Я слушал их разговор, затаив дыхание. Да какая же бабушка ведьма, думал я. Она же такая добрая, так любит меня. Да я же сам даю пищу для таких наветов этой выдуманной кашей с молоком. Вот и ветку вербы в трубу большие ребята вставили, когда воробьиных птенцов из стрехи*** вытаскивали. Меня терзает желание признаться, что я наврал про кашу, рассказать правду о вербной ветке, но боюсь, что этим саморазоблачением нанесу удар не только по своей репутации, но и по нашим дальнейшим посиделкам. Пытаюсь читать следующий рассказ, но не могу... Страх потерять своих незаменимых слушателей уступает место обиде за бабушку, возмущению несправедливыми в её адрес обвинениями. Замечаю, что на страницах книги появились мокрые пятна... Вскакиваю со стула и, захлёбываясь слезами, кричу: "Неправда, моя бабушка не ведьма! Вы всё врёте, вы ничего не знаете! Вы сами ведьмы!". И стремглав убегаю из хаты, оставив на столе все свои книжки.
Слушая мой прерываемый рыданиями рассказ о случившемся, бабушка долго утешает меня, нежно гладя по голове и что-то ласково приговаривая. Сидя у неё на коленях я постепенно затихаю и меня обволакивает тёплое чувство защищённости от всех бед и жестокостей окружающего мира. Бабушка укладывает меня на кровать и я изредка всхлипывая, незаметно для себя умиротворённо засыпаю, ещё не ведая, сколько ждёт меня впереди и несправедливостей и незаслуженных обид.
______________________________
* По сегодняшнему курсу - около 2000 рублей.
** Листы чистой плотной бумаги в начале и в конце книги, скрепляющие обложку с книжным блоком.
*** Нижний, свисающий край соломенной крыши, где воробьи делают гнёзда и выводят своих птенцов.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ (Межа)
Кто родился и вырос в деревне, знает не по наслышке, что основным яблоком раздора, источником постоянных распрей между соседями во все времена являлась межа. Земля - основа жизни, кормилица и всегда была под неусыпным хозяйским приглядом. Нередко ссоры из-за межы перерастали в настоящие многолетние войны. И даже если соседи и воздерживались от взаимных козней, то не общаться и не разговаривать друг с другом могли годами, а то и десятилетиями, становясь врагами на всю жизнь. Взаимная ненависть на почве копившихся из года в год ссор и обид отравляла жизнь взрослым, травмировала психику их детей, формируя у них далеко не лучшее представление об отношениях между людьми.
Криничный Яр. Таким названием обозначалось место, где в трёх километрах от села находился хутор из семи дворов, в котором я родился и провёл своё детство. В пяти дворах из семи жили семьи в той или иной мере связанные родственными узами. Наше подворье с одной стороны граничило с хозяйством бабы Марии (Маньки) - вдовы бабушкиного деверя*, погибшего на войне, а с другой - с усадьбой деда Тимофея (Тимохи), брата бабушкиного свёкра. Случилось так, что их хозяйства были крайними и имели межи только с нашим двором, поэтому им не с кем было выяснять отношения, кроме как с нами. Казалось бы, все свои, живи да радуйся, какие могут быть проблемы? Не чужие друг-другу люди, даже все под одной фамилией ходят. Говорят, что основным инстинктом человека является инстинкт размножения. Если так, то следующий - это инстинкт собственника, обусловленный вечной борьбой человека за свою территорию, за своё жилище. Не чужд был этот инстинкт и обитателям нашего хутора. То баба Манька ругалась с моей бабушкой, что наши куры поклевали в её дворе пшено или в её огород зашла наша овца и пощипала ботву, или после весенней вспашки мы сдвинули межу в её огород, то дед Тимоха обвинял нас в том, что мы лазаем в его сад, который разделялся тропинкой - границей наших подворий. Хотя никаких заборов у нас никто никогда не ставил, так что заходи, кто хочет.
После таких обвинений бабушка горько плакала, причитая: " Как же тяжело жить на свете. Никто не поможет, никто не пожалеет. С молодых лет без мужа в холоде и в голоде вырастила одна троих детей и никогда не слышала доброго слова. Как жить дальше ?!" Мне было невыносимо жаль бабушку. Жаль, что не могу за неё заступиться, что я ещё маленький. В беззащитном детском сердечке постепенно копилась нестерпимая обида за бабушку. И как-то раз, после обвинения дедом Тимохой бабушки в том, что она якобы оборвала его вишню, и после очередных бабушкиных слёз я решил, что с дедом надо разобраться. Правда, не знал как.
Несмотря на напряжённые отношения между соседями я всегда был вхож в любой дом. Какие претензии к шестилетнему пацану. К тому же я был для всех своеобразным источником ценной информации о том, какая обстановка в том или ином дворе, кто и что о ком говорит. С наивной детской непосредственностью я отвечал на все интересующие соседей вопросы. Вот и решил пойти к деду Тимохе и поговорить "за жизнь". Жена деда, баба Елизавета долго болела и давно не вставала с постели. Поговорили о её здоровье, о погоде, о том, о сём. В разговоре принял участие и дед Тимоха, поинтересовавшись, не варила ли вчера моя бабушка вареники с вишнями. Я к месту попытался сказать деду, что он несправедливо обвинил бабушку в том, что она оборвала его вишню, но дед Тимоха меня грубо оборвал, что я ещё слишком мал, чтобы поучать старших. Чуть не плача от бессилия я направился к выходу. И тут, выйдя из горницы, я в сенях заметил стоявшую у стены лопату...
Время было обеденное. Бабушка покормила меня вкусным супом-картошничком, заправленным поджаренным лучком. С большим ломтем хлеба, посыпанным солью, я убежал на улицу и до самого вечера игрался в огороде, строя железную дорогу. Солнце клонилось к закату, когда неожиданно я услышал громкий крик деда Тимохи: "Мотька, где твой паскудник? Давай его немедленно сюда!" "Да что случилось, - всполошилась бабушка, - что он натворил?" "Натворил, негодник! Подпёр нас с бабой лопатой в хате. Полдня не мог выбраться. Пришлось окно выставлять! Подавай мне сюда этого поганца, я с него три шкуры спущу!"
Ёлки-палки, а я ведь совсем уже и позабыл про свой утренний визит к деду! Осторожно выглянув из бурьяна и увидев в руках деда Тимохи длинный ивовый прут, я стремглав, огородами помчался к дому моей заступницы Нины, которая лет на десять была старше и всегда защищала меня от ребят-обидчиков. Крича, что дед Тимоха ищет меня, чтобы убить (в чём я ни секунды не сомневался), попросил её меня спрятать. Под кроватью у Нины я дрожа от страха просидел до позднего вечера, слышал, как дед приходил к ней в дом, а потом искал меня по всему хутору. Только ночью Нине удалось успокоить меня и отвести к бабушке.
Не помню, чем дело закончилось. Судя по тому, что память этого не сохранила, наверное ситуацию всё же удалось уладить миром. Чтобы дед Тимоха после этого случая обижал мою бабушку - тоже не помню. Может, он что-то и понял, а, может, я попросту забыл.
Бабушка моя любимая, бабушка Мотя, спасибо тебе за моё детство, которое несмотря на все тяготы и невзгоды ты сумела сделать счастливым, о чём я всю свою жизнь вспоминаю с безграничной благодарностью. Спасибо за всё. Светлая тебе память.
________
* Деверь - брат мужа
23.01.2020