Гастрольная неделя подходила к концу. Ветлицкий был в этом городе впервые. Объездив столько стран с концертами, он почему-то ни разу не приезжал сюда, хотя звали и неоднократно. А тут жена настояла принять очередное приглашение, потому что, как оказалось, побывать в этом прекрасном прибалтийском городе было её давней мечтой. И Борис уступил, что делал крайне редко, но тут почему-то сразу пошёл навстречу. Как всегда, всё было на высоте: билеты распроданы за несколько месяцев до гастролей, прекрасная публика, чутко реагирующая на музыку, словом, казалось, придраться совершенно не к чему. Завтра они с женой уезжают в Москву.
Он вышел пройтись. Учитывая, сколько у них друзей и родственников, жена пробегает по магазинам в поисках сувениров добрую половину дня. Борис не любил ходить с ней по лавкам. Так он небрежно называл торговые точки. Да и вообще всё больше чувствовал, что стал порядком уставать от гастролей, от вдохновлённой его музыкой публики, от назойливых журналистов.
То, что раньше грело душу, давало силы, теперь потихоньку превращалось в тягостную обязанность.
Деньги, как это было в молодости, уже не стояли на первом месте - им с женой вполне хватает того, что они зарабатывают, да и пенсия не за горами, а при его заслуженности, регалиях, она будет достаточно приличной. Сын и дочь с семьями давно живут за границей, обеспечены, нет необходимости больше поддерживать их материально.
Всё чаще он вспоминал свои первые гастроли в залах домов культуры, и эту чуткую хрупкую тишину, прерываемую редким покашливанием или скрипом старых кресел. Теперь Ветлицкий выступает на известных сценах, ему рукоплещет солидная публика, его расположения добиваются молодые музыканты, но нет ощущения причастности к этим людям, нет даже страха, что сыграет не так: всё отточено и идеально. Ещё бы! Столько лет сценической деятельности.
Ветлицкий сел за столик уличного кафе и заказал крепкий кофе. Жена слишком строго следит за его здоровьем, не разрешая ничего вредного. На крепкий кофе тоже наложено табу. Ветлицкий его периодически нарушал, когда оказывался где-то в одиночестве. Прикрыв глаза, он с удовольствием сделал глоток.
- Запретный плод сладок?
Ветлицкий обернулся на голос. Позади за столиком сидел мужчина, который совершенно беззастенчиво разглядывал Ветлицкого.
- Ночь, улица, фонарь, аптека…
-Что, простите? – переспросил он странного человека.
Мужчина повторил:
- Ночь, улица, фонарь, аптека…
-Вы любите Блока? – Ветлицкий, прищурившись, смотрел на незнакомца в упор.
Тот явно был одет не по погоде. Слишком тёплая куртка и такой же тёплый шарф, обмотанный вокруг шеи несколько раз. Для начала сентября, пожалуй, слишком.
- Не знаю никакого Блока, - мужчина смотрел прямо на него и не думал опускать глаза.
- Вы только что прочли его стихи, - пожал плечами Ветлицкий, - и я подумал…
-Причём здесь Блок? – невозмутимо ответил мужчина. - Это мои слова.
Он встал и, демонстративно громко задвинув стул, посвистывая, пошёл в сторону набережной.
Ветлицкий недоумённо пожал плечами и посмотрел по сторонам, ожидая реакции посетителей. Мужчина, сидящий за соседним столиком, покрутил пальцем у виска:
- Не обращайте внимания. Местный юродивый! Так сказать, здешняя достопримечательность. Вы не первый и не последний, к кому он пристаёт.
Ветлицкий расплатился за кофе и тоже пошёл в сторону набережной.
Смеркалось. Окружающие предметы в темноте стали ещё выпуклее и ярче, наверное, потому, что всюду зажглись фонари.
Он бродил по прекрасным улочкам, периодически закидывая голову, чтобы разглядеть архитектуру того или иного дома.
Вдруг ему показалось, что впереди мелькнула фигура незнакомца из кафе.
Сам не зная, почему, Ветлицкий рванулся за ним в узкий проход между стоящими машинами.
Мгновение - и мужчина, мелькнув у дома напротив, куда-то исчез, растворился в сумерках.
Ветлицкий огляделся.
«Что там говорил этот странный человек?
Ночь, улица, фонарь, аптека…»
Удивительным показалось то, что он как раз стоял под фонарём напротив аптечного киоска.
Улица показалась знакомой, хотя он и не припомнил, что был здесь в эти дни.
Прямо перед ним оказался подъезд большого дома, над которым красовалась раскрытая львиная пасть. Ветлицкий вошёл, поднялся на несколько ступенек. Остановился. И вдруг почувствовал, что знает, куда идти.
На третьем этаже он позвонил в дверь справа и замер в ожидании.
Дверь открыла худенькая пожилая женщина, которая совершенно не удивилась, увидев на пороге незнакомого человека. Напротив, она улыбалась.
- Это вы? Я знала, что вы придёте. Проходите, пожалуйста!
Ветлицкий вошёл. Женщина жестом руки пригласила в комнату.
- Вы знаете меня? – спросил он.
- Я ждала вас, Борис! Боялась, что не дождусь!
Ветлицкий с удивлением смотрел на женщину.
- Не стойте в дверях, садитесь. Мне столько надо вам рассказать о ваших родителях…
- О моих родителях? – прошептал он. В горле пересохло. Закашлялся.
Женщина быстро налила из графина воды.-
- Попейте, - она протянула стакан.
Отпил глоток. Огляделся. В волнении сжал стакан, отпил еще. Холодная вода бодрила.
Повернулся и остолбенел.
С небольшого портрета со стены, на него смотрело его лицо. Тот же прищур, та же полуусмешка… - Ветлицкий вздрогнул и застыл.
- Это ваш отец, Борис, - сказала женщина…
- Отец? Мой отец умер два года назад, - сказал одними губами Ветлицкий.
- Это ваш настоящий отец. Всеволод Сергеевич Латышев.
Женщина тоже очень волновалась, чувствовалось, как тщательно она подбирает слова.
- Меня зовут Любовь Ивановна. Люба Меркулова. Я была соседкой ваших родителей. Коммуналка, знаете ли… Нас здесь жило три семьи. Потом осталось две – Латышевых и моя. Ваша мама, - женщина запнулась.- Ваша настоящая мама – Вера – она была моим другом, моей учительницей по фортепиано, моим ангелом – хранителем. А потом в её жизни появился ваш отец.
Она вытащила сигарету и протянула пачку Ветлицкому.
Он покачал головой.
-Бросил лет пять назад.
-Тогда, если не возражаете…
Она закурила.
- Что ж вы стоите? Садитесь на диван, так удобней.
На кухне засвистел чайник.
«Когда она успела поставить чайник»? – удивился Ветлицкий.
- Я любила ваших родителей, - сказала женщина, - особенно Севочку… очень любила. Наверное, тогда я была ещё слишком юной, не осознавала этого, но тем не менее…
На небольшом журнальном столике уютно разместился чайный сервиз. В ажурную вазочку посыпались из пакетика «Раковые шейки».
Чай был душистый, вкусный.
Любовь Ивановна, глядя на портрет, застыла с чашкой в руке.
- Севочку арестовали по доносу, - произнесла она дрожащим голосом. - Он был такой талантливый, такой яркий человек! Идеи так и сыпались из него. Архитектор от Бога…Сами знаете, как этого не любит посредственность. Кто-то и настучал. Я уж и не помню, по какой статье. Счастье, что не расстреляли. Верочка поехала за ним на поселение. Как декабристка поехала, на перекладных, тогда по-другому в те места добраться было нельзя. Моя мама готова была забрать вас к себе, но Верочка договорилась со своей двоюродной сестрой и та взяла вас в свою семью. Уж и не знаю, как они всё потом оформили, но, наверное, тогда это было единственно правильным решением. Вряд ли моей семье удалось бы усыновить вас, учитывая обстоятельства…
Она стряхнула пепел в блюдце.
- Вашей новой фамилии я не знала, но увидев афишу, узнала вас сразу. Слишком поздно. Билетов было уже не достать, да и будь у меня этот билет, кто бы позволил приблизиться к вам хоть на шаг? Оставалось только ждать. Почему-то я была уверена, что, оказавшись здесь, в нашем городе, вы вспомните что-то, найдете меня, обязательно найдете. Верила. Хотя на тот страшный момент вам едва исполнилось пять лет, но говорят, что дети запоминают особо важные события жизни.
Она повела плечами, как будто ей было холодно:
- Как сейчас помню тот вечер… Обыск в квартире…, сброшенные с полок книги, перевернутая постель …Вы, дрожащий ребенок, совершенно испуганный шумом и чужими людьми, судорожно вцепились в Верочкины ноги.
Когда Севочку уводили, Вера накинула на вас одеяльце, подхватила на руки и выбежала на улицу. Я бросилась на балкон и видела всё. Она стояла прямо напротив аптеки. Так и запомнилось: Севочка, постоянно оглядывающийся назад и что-то кричащий, что, уже и не помню… Верочка с вами на руках… фонарь скрипит, будто стонет, раскачиваясь в разные стороны… Кстати, сейчас на столбе всё тот же фонарь, с тех времен сохранился. Аптеку чуть-чуть расширили, а так всё осталось по-прежнему. Ночь, улица, фонарь, аптека. Помните, у Блока?
Ветлицкий вздрогнул.
- В кафе я встретил странного мужчину … Он тоже говорил про улицу и фонарь…
- Это Коля…Он живёт в нашем доме. Коля помнит Севочку. Все считают Колю сумасшедшим, просто у него своя горькая история, чем-то похожая на вашу.
-Почему мне никогда ничего не рассказывали…- голос Ветлицкого дрогнул, - я даже предположить не мог…
Любовь Ивановна посмотрела на него сочувственно.
- Я хорошо вас понимаю. Время было такое – страшное. Если всё это слишком тяжело для вас, я могу остановиться, но мне кажется…
-Нет, нет, простите, продолжайте, пожалуйста, продолжайте! – нервно перебил он.
- Прошло много лет, прежде чем я смогла выкупить эту комнату. Сначала здесь жили мои дети, потом они разъехались кто куда. Мне было важно сохранить здесь прежний дух, чтобы однажды, когда вы переступите порог этой комнаты, вы смогли бы почувствовать и понять, какими были ваши родители.
- А потом, что с ними случилось потом?
Он давно так не волновался, даже тогда, когда по ошибке ему поставили не те ноты, и он играл по памяти.
- К сожалению, никто не знает. Оттуда писать не разрешалось. Хотя Вера всё равно находила возможность передавать маленькие записочки родным. Её очень волновала ваша судьба.
-Моя мама общалась с вашими, - она откашлялась, - приёмными родителями. А потом что-то изменилось, и они срочно увезли вас в Москву. Мамочка пыталась что-то узнать, но безуспешно, да и в то время это было небезопасно и для нашей семьи.
Любовь Ивановна посмотрела на Ветлицкого с какой-то особенной теплотой.
- Кстати, ваш талант от Верочки. Она была прекрасной пианисткой. Севочка тоже очень любил музыку, хорошо играл на гитаре. У них собирались такие же замечательные молодые люди. Песни под гитару… Как было весело...
Она вздохнула.
- Но мама ваша была просто виртуозом. Она бы стала очень известной пианисткой, если бы не вся эта ситуация. И так замечательно, - в глазах женщины блеснула слеза, - так прекрасно, что вы смогли продолжить эту традицию…
Она подошла к старенькому потёртому комоду, достала несколько фотографий и что-то ещё - в чехле.
- Это всё, что осталось после обыска, – она протянула чехол,- логарифмическая линейка вашего отца и фотографии. Тогда мало фотографировались. Мне кажется, что это должно быть у вас.
Ветлицкий дрожащими руками принял снимки. Весёлые, счастливые, молодые лица, лица его родителей. Как дальше сложилась их жизнь, как много ещё ему предстоит узнать …
-Еще чаю? – прервала паузу Любовь Ивановна.
-Нет, спасибо, я должен идти.
Он аккуратно пристроил во внутреннем кармане куртки дары прошлой жизни.
Любовь Ивановна пыталась совладать с волнением.
-Я всегда буду рада видеть вас. Приезжайте ещё. Обещаю, что здесь, пока я жива, всё останется по – прежнему…
Ветлицкий шёл по набережной, глубоко засунув руки в карманы, так глубоко, как мог - пытался согреться.
Какая странная штука – судьба, - размышлял он, - если бы Коля не изрек блоковскую фразу, если бы он, Борис, не пошел за ним, если бы Коля не исчез в доме с львиной пастью, не проснулась бы через полвека крепко спавшая детская память, и не было бы встречи, перевернувшей степенную жизнь мэтра вверх тормашками.
Его знобило. Борис ускорил шаг: хотелось окунуться в теплую воду ванны, согреться.
В голове прокручивалась беседа с Любовью Ивановной…
- Ты здоров? – обеспокоенно спросила жена, когда Ветлицкий появился на пороге гостиничного номера.
-Да, совершенно здоров, - не задумываясь, ответил он и понял, что сегодня впервые соврал близкому человеку, впервые за долгие годы совместной жизни. Он был болен, болен прошлым, которое так неожиданно открылось ему, которое так невозможно в одночасье изменило всю его жизнь, и ему ещё предстояло понять, как с этим жить дальше…
Ночь в поезде он провёл без сна. Два раза поезд останавливался для пересечения границы. Ветлицкий показывал паспорт, отвечал на какие-то вопросы, но всё это как бы в полусне.
Когда забрезжил рассвет, он потихоньку, спрятавшись в туалете, судорожно закурил, глотая едкий дым, выбивший слезы. Снова и снова прокручивал разговор с Меркуловой, вглядывался в портрет отца.
Решение устоялось: он будет искать, обязательно будет искать следы дорогих ему людей, чего бы это ни стоило! Теперь, когда он знает имена родителей, сделать это будет нетрудно. Ведь сохранились же какие-то архивы. В конце концов, ещё живы свидетели тех событий, да и при его известности ему, конечно же, будут открыты многие двери.
Он умылся и вернулся в купе.
До Москвы оставалось чуть больше часа.