Здравствуй, Нинушка!
Долго же от тебя не было писем, но, наконец-то, появились.
У меня сейчас всё время занято и ни минутки нет свободной, так что ждать настроения – не дождёшься и поэтому пишу без настроения.
Откуда ты взяла, что я на тебя всё время злюсь? Нисколечко! Правда, немного вспыхнул в Горицах, но что ж ты хочешь? Разве ты меня оставила спокойного и пресыщенного? Разве двухлетнее мучение было исцелено одним поспешным поцелуем у вагона в щёку? Но ту искру река Шексна погасила, а Белое озеро (мы были в Белозерске и Липином Бору) остудило мои искромётные глаза.
Знаешь, Нинушка, я ещё не осознал всего, что стряслось этим летом. Мне кажется, что это была самая высокая и светлая волна моей жизни. Меня не захлёстывали душераздирающие эмоции как два года назад, но всё вокруг звучало и светилось, и входило в душу так легко! Я принял мир целиком и мне в нём теперь не тесно. Это трудно, наверное, понять, но жить с этим легко. Постепенно я тебе всё объясню.
Хотел бы выслать тебе стихи, написанные этим летом, но не знаю куда и как – там эта идея (в стихах) яснее... В стихах ты узнаешь своего старичка-лесовичка с круглыми глазами из шляпок мелких гвоздиков, с деревянной трубкой в зубах, с суковатой палкой в руке, в длинном плаще-накидке с капюшоном...
Ты узнаешь лесовичка, которого ты разглядела в старых сосновых сучках, творчески собрала в фигуру старца и подарила мне... И теперь он со мной. Он для меня не идол деревянный, а хороший товарищ и мудрый человек.
Почему-то моё воображение связало этого лесовичка с морщинами на худых щеках с известным тебе лесничим – твоим отцом.
Я сидел на «вышке», и вдруг открываются двери, заходит Павел Александрович, да так тихо, что я и не слышал, как он поднялся по лестнице – и доски не скрипнули под его невесомым шагом. У меня аж сердце сжалось от щемящего чувства его беспомощности... Вот послушай:
***
Куда же дальше топать, старичина?
Пустую ветер вздул твою суму,
Но гвозди глаз ты всаживаешь в тьму
Для радости последней иль кручины...
Куда же дальше? Посох суковатый
Стучит, стучит о старую дорогу,
Но всё бесшумней старческие ноги,
Как будто в чём пред миром виноватый.
Куда же дальше, старичок, куда?
Леса тебя не выпустят на волю,
Ты выйдешь ночью в клеверное поле,
Когда над ним засветится звезда.
Но снова ты попятишься во тьму,
Приняв звезду за огонёк болотный,
И там уснёшь, чтобы заботой
Не отягчать вдруг жизни никому...
Но кто тебя отыщет, кто найдёт,
Кто выйдет в лес порою поздней,
Среди болот поднимет старый посох -
И посох этот снова зацветёт.
Н. Чайковский.
Так вот, значит, такой лесовичок у меня...
С твоим каштаном, на котором природа нарисовала сердце, я не расставался в пути, грел его в руках и, – прости мне эту слабость, даже иногда целовал. Ведь этот талисман – залог твоего сердца.
Не называй меня сказочным, не отгораживайся высокими эпитетами. Признаюсь тебе, не чувство восторга испытал я от нашей встречи, а чувство непоправимого бедствия, чувство невозможного и навсегда утраченного счастья – так что, какая уж тут сказка! Но, довольно!
Ты говоришь, что иметь свой отдельный кабинет дома – это здорово. Дался тебе этот кабинет! Да что ты всерьёз что ли принимаешь это за необходимое условие творчества? Почитай у своего земляка-поэта Николая Рубцова: «Стихи из дома гонят нас»... Я лучше объяснить этого тебе не сумею.
Напиши, куда тебе выслать стихи, я насобирал книжечку-сборник и выпустил, но всё не осмелюсь тебе отослать: ты же писала, что муж догадался, - да и не вычитал бы он из стихов того, чего ему знать вредно. Или вообще не высылать. Даже не знаю...
До свиданья. Целую тебя и люблю. Твой совершенно - Н.
Батюшки-сватушки! Да я же чуть не забыл: сегодня день твоего ангела! С днём рождения тебя, моё ты чудо-юдо! С днём рождения, моя светлая!
Ещё раз целую и бессчётно раз обнимаю, потому, что люблю.
Твой Н. 20.09.76.