(байки деда Мыколы)
Вы знаете, как пахнет полынь в Украине? Если вы не жили в ней, то и сравнивать не с чем. В Украине полынь непередаваемо ароматная! Глянешь издали, как серебром округа осыпана! И такое от нее летом исходит опьянение, что душа купается в том аромате, словно солнечный луч в густом меду…
Хата деда Мыколы стояла на краю поселка. За одним забором высился вековой лес, за другим простирался пустырь, поросший полынью.
Люди обходили тот пустырь стороной, а я обожал забираться в ее заросли. Тянула меня туда, как тянет мотылька распустившийся в поле цветок. Иногда старик просил принести ему этой травы для своих лекарственных сборов. И я приносил, осыпанный с ног до головы желтой пыльцой.
– Чертогон растет, - улыбнулся дед Мыкола, потрепав меня по голове. Близилась гроза, и молнии кроили свинцовое небо на лоскутья сразу же за железнодорожной станцией. – А черти ох как не любят эту траву!
Налив узвару, приготовленного из сушеных фруктов, он посадил меня к столу, положил в вазочку конфет-подушечек, посыпанных порошком какао, а сам устроился напротив.
– Расскажи еще какую-нибудь байку! – попросил я, отхлебывая витаминный напиток.
За окном поднялся ветер, и крупными полновесными каплями по сухой земле тут же ударил дождь.
–Было это еще до войны, - начал старик. – Довелось мне тогда по работе уехать в Канев – есть такой город на Днепре. А там тоже лес, только поменьше нашего, и заповедный.
Прикомандировали меня к ботанической партии, которая в том лесу по квадратам все вымеряла, да описывала разные растения и деревья. Работа нудная, тяжелая – целый день все же на ногах, но оплачивалась хорошо. И познакомился я в той партии с одним парнем.
Странный он был человек. Если приходилось ему тратить деньги, так до копейки все высчитывал и аж трясся за каждую трату. Приписывал я это природной скупости человеческой, но все совсем не так обернулось.
Как-то наработались мы до усталости, да присели отдохнуть и пообедать на ствол упавшего дерева. Здесь Виталий мне и раскрылся.
Может выговориться ему надо было, может, я чем расположил его к себе, а рассказал он следующее.
– Тут вот какое дело. Можешь верить, можешь не верить, но беда со мной приключилась такая.
Проигрался я в карты, а отдавать нечем.
– Не отдашь через месяц, - предупредили прямо, - жизнью расплатишься.
И такая тоска-уныние тут на душу легла, хоть в петлю лезь. Даже по ночам спать перестал, но в одну ночь все же заснул.
И приснилась мне бабка. Померла она давно – еще по моему малолетству, но о старухе всякое говаривали.
Стоит она в проеме дверей, держит в руках какую-то тетрадь, и мне протягивает.
Задумался, к чему бы это? А потом вспомнил. На чердаке дома среди всякого ненужного хлама и ее сундук где-то стоял. Нашел я тот сундук, открыл его - есть такая тетрадь! В коленкоровой обложке, толстенная, исписанная и изрисованная чернильной ручкой. Бабка долгие годы заговорами промышляла, и их в тетради преогромное множество было. А один – на неизводной рубль.
Сделал я все, как было написано по тому заговору. Дождался полуночи, зажег свечи, нарисовал мелом на полу звезду, куриной кровью ту звезду окропил, слова нужные прочитал. Самому смешно, но дело делаю. И ничего! Хоть бы ветер дунул.
Плюнул я на эту забаву, да и пошел спать. А на следующую ночь слышу, по дому шаги тяжелые, словно кто в сапогах ходит. И половицы под теми шагами поскрипывают. Тут уже по-настоящему страшно стало. Зажег свет, обошел все комнаты – никого. Погасил свет, лег в кровать – снова их слышу. И так несколько ночей кряду.
А на пятую ночь шаги те ко мне приблизились, и силуэт черный остановился у кровати, а потом и присел на нее. Тяжело сел, словно плиту бетонную рядом положили.
– О помощи просил? - усмехнулся ночной гость.
Его лица я не видел, спиной он ко мне сидел, но четко осознавал – ухмыляется тот.
– Так и быть, выполню я просьбу, уважу тебя. Но только дашь на дашь. Я тебе - денег, а ты мне свои минуты взамен. Согласен?
Я бы и ответил, да зубы такую дробь лупят, что всякое слово в горле комом встает.
– Вот тебе рубль неизводной, - кладет он на стол возле кровати что-то, а вот часы – они твое время отсчитывать станут. На рубль покупай, что хочешь – он все равно к тебе вернется. Но как тысячу потратишь, минутка назад и отскочит. И так до тех пор, пока стрелки полный круг не сделают, и не сольются вместе. Тогда ты мой.
Сказал и вышел.
Подскочил я, зажег свет – лежат на столе рубль и часы-луковица с крышечкой. Мне аж плохо стало!..
Виталий доел свой бутерброд, запил его чаем из бутылки и горько вздохнул.
– Видишь, белая прядь в волосах – той ночью она и появилась.
–Кинул я в ящик стола и то и другое, - продолжил он, – и не заглядывал в него неделю, а то и больше, пока страх не поутих, а плата за карточный долг не приблизилась вплотную. И захотел проверить, работает ли всё это?
Пошел на базар, семечек у тетки купил и тем самым рублем расплатился. А как вышел с базара – рубль уже в кармане лежал.
В магазине набрал выпивки и еды столько, сколько никогда не покупал. И снова рубль ко мне вернулся.
Потом долг за карты вернул.
И стала жизнь как бы налаживаться.
Два года пролетели, и не заметил. Дом купил, задумываться стал о женитьбе, а на часы если и поглядывал, то крайне редко. Минутки назад они отсчитывали, да не очень уж быстро. Но так только казалось.
Однажды открыл крышечку, глянул – и сердце в комок сжалось. Двадцать минут осталось до окончания моего срока, когда жизнь придется отдавать за удовольствия. Минуты, как тот песок сквозь пальцы просочились.
Перестал я тратить деньги направо и налево, попытался уже имеющимся пользоваться, да куда там. Затянула эта доступность хуже водки. Вроде и не хочу тратиться, а трачусь.
Когда с пяток минут осталось, решил завязать. Рубль, он завсегда ко мне возвращался. А вот часы я к реке отнес и утопил в самом глубоком месте. Вернулся домой – лежат целехонькие в ящике стола. Под поезд положил - в лепешку их по рельсу раскатало. Пришел домой – вот они, неповрежденные даже. Открыл крышечку – а на циферблате две минутки из пяти как корова языком слизнула – в наказание за самоуправство.
Вот тут я загоревал.
А ночью пришел ко мне тот, чье это добро было, и предупредил:
– Не вздумай в церковь пойти, не дойдешь – или трамваем задавит, или кирпич на голову свалится.
И, рассмеявшись, добавил: «Масло-то уже Аннушка разлила…». Это я потом понял, о каком масле он говорил.
И осталось теперь мне три минутки до самой смертушки. Страшно. И рад бы перестать тратиться этим рублем, да не могу совсем чтобы.
Виталий полез в карман и достал оттуда часы и рубль. Часы оказались старые, хорошо потертые, словно не одного хозяина пережили. А рубль с маленькой дырочкой с краю, как с мониста снятый.
– Часы в обратном направлении идут, - пояснил он, - и заводить их никогда не приходится, сами идут.
Верил я ему или не верил, до сих пор не пойму. Ладно он обо всем говорил.
– Посоветуй, что делать? – умоляюще прошептал Виталий. – Помирать-то ой, как не хочется!
Обед наш подходил к концу, и скоро уже пора было приступать каждому к своим обязанностям.
– Если тебе в церковь ходу нет, - поразмышлял я, - так ты супротив того, кто тебе это все подстроил, и поступи аналогично. За этим лесом есть поле, густо поросшее по краям полынью. Скоро Ивана купала и полнолуние. Вот и пойди в то поле ночью. Только будешь идти, не оглядывайся, чтобы за спиной не творилось, чтобы не слышалось - не отвечай. Зайди в полынь ровно в полнолуние, да и закопай посреди нее и часы и рубль. Черти ужас как эту травку не любят. Зайди с одного края, а выйди с другого. И тикай! Может, что и получится. Хозяин подарка вряд ли сунется в заросли, а бросить свои дары бесхозными поопасается, рядом ходить будет, чтобы кто не украл его добро.
Если сработает, езжай в Лавру, найди в дальних пещерах старца-монаха Амвросия, передай ему от меня привет, и расскажи все как на духу.
Когда наша партия свою работу в лесу закончила, рассчитали всех и потерял я Виталия из виду. Надолго потерял. Уже и забывать стал, когда пришло мне письмо издалека. От него пришло.
«Все сделал, как ты посоветовал, - сообщал он. – Ближе к полуночи на поле то пошел. Пока шел, погода испортилась вконец. Тучи луну укрыли, молнии ожерельями в небе полыхали, гром грохотал, ветер поднялся. Душа от страха в пятки ушла.
Иду, а позади топот, будто кто догоняет меня по дороге. И все ближе и ближе, вот уж и за спиной дыхание тяжелое слышится. И зовет меня кто-то по имени.
– Стой, Виталий! – голос бабки своей покойной слышу. – Не ходи туда, вернись. Не послушаешься, беда тебя ждет. Мне с того света все виднее, ворочайся скорее!
А я иду. И глаза бы зажмурил, да как в темноте ориентироваться? Так хоть сполохи путь высвечивают.
Тут шум мотора позади донесся, словно машина едет. Подъехала, и бибикает, чтобы я с дороги сошел. И сошел бы, да понимаю – наваждение это! Света от фар нет!
Как уж добрался до того поля, не помню. Только глянул на часы наручные, а до полуночи минута осталась. Вмиг свернул в полынные заросли. А позади все как засвистит, заулюлюкает, захрипит – жуть полная! Тут и дождь начался. Под ним я и закопал тот проклятый дар. В железную банку уложил, закрыл крепко, да кинул в ямку, которую потом сразу же землей и засыпал. А дождь хлещет что есть мочи!
Закопал и вышел с другой стороны поля. А там ни дождя, ни грозы – звезды в небе сияют, тишина…
Утром и в дорогу собрался. В Лавре, в дальних пещерах, нашел нужного монаха и рассказал ему обо всем. Что он посоветовал, не скажу, не для чужих ушей то. А только после распродал я все наживное, деньги в церковь отнес, а сам завербовался на край земли, и уехал на Сахалин. Теперь у меня здесь и семья, и дети, и работа. Все как у человека. Тебе больше писать не буду, незачем старое бередить. А за помощь твою низкий поклон ото всех нас».
– Вот такое знакомство в моей жизни приключилось, - закончил свой рассказ дед Мыкола. – Рубль видел, часы тоже, а вот за другое ручаться не стану. Может, придумал все это Виталий. Может, правду сказал, одному ему ведомо. А что до полыни, так хорошая она трава. И траву эту не только моль боится…
Если вы не были в Украине, то и не знаете, как должна пахнуть настоящая полынь! Какой дух от нее исходит! Словно густой терпкий мед пьешь глотками. И напиться никак невозможно…