Глава 39. ГУБЫ ПАВЛА И РУКА БОГА. ИТОГИ ГОДА
В Подмосковье у Резникова была небольшая дача, которую он очень любил и ни за что не хотел сносить и возводить на её месте двух-трёхэтажную махину, как ни единожды советовала ему Ира. Это был скромный одноэтажный домик, купленный им по случаю вместе с небольшим участком и не подвергшийся никаким ремонтам за исключением разве что установки каминов. Консерватор и ретроград, Павел Дмитриевич, когда только позволяли дела, наведывался в уютную обитель и отдыхал от городской сутолоки в покоях, бывших только несколькими годами моложе его самого. Его взор неизменно прельщали корабельные сосны и зелёная листва берёз летом, снег на кронах величественных хвойных гигантов и тонких веточках миниатюрных по сравнению с соснами соседок зимой; его слух постоянно услаждали шелест зелёных красавиц и щебет птиц, убаюкивающий шум дождя, смывающего пыль и высвечивающего ещё более ярким цветом буйство флоры, или тихое шуршание осыпающегося с веток и иголок снега — в зависимости от времени года; его тело непрестанно холили практически городские условия небольшого жилища.
Несмотря на всё это, в последние полтора месяца Резников почти позабыл о комфортном уголке: слишком сильны были орехово-зеленоглазые чары; тем не менее в конце ноября он вспомнил о загородной обители и решил навестить её вместе со своим русоволосым прелестником.
— Ну вот он, мой реликт, — представил он приземистый особнячок Алёше, выгрузившись из своего резко диссонировавшегося с домом «Мерса». — Ни за что не перестрою, кто бы ни уговаривал.
Алёша был очарован:
— И правильно! Это же такое чудо! В глуши, дубрава, тут ещё, наверное, ручей где-нибудь протекает и бежит в маленькое озерцо, селянки черноокой краткий поцелуй… в общем, XIX век…
— Ну, на две последних характеристики отвод: всего лишь шестидесятые XX, а вместо поцелуя селянки черноокой я надеюсь на более содержательное свидание с зеленоглазым созданием противоположного пола.
— Я тоже. — Алёша остановился, обернулся и лукаво посмотрел на спутника.
— Ты проходи, проходи, а то я тебя раздену у калитки, а сейчас не по сезону.
— Бегу. А здесь даже привратника нет?
— И даже будки для него.
— Не боитесь?
— Да здесь и красть нечего. И, потом, я сюда часто наезжал, только последние два месяца выбился из графика.
Первым делом раскрыли окна в центральной комнате, хотя воздух вовсе не был затхлым: приезжал или не приезжал Павел Дмитриевич на дачу, а убирали здесь регулярно. Пыль была стёрта, деревянные полы блестели, люстра сверкала, холодильник был забит. Алёша присел на подоконник, окно выходило на веранду, надёжно защищённую от осадков навесом под красной черепицей. Даже осенний дождь, обычно не особенно приветливый, казался отсюда мирным и уютным.
— Я всю жизнь мечтал вот так сидеть и смотреть на дождь за городом.
— Здесь летом красота: всё зелёное и можно при открытых окнах весь день просиживать и смотреть на родные красоты, а сейчас надолго не располагайся: окна придётся закрыть, а камины — затопить. — И Резников подошёл к Алёше.
— А разве мы без этого замёрзнем? — Парень как сидел, так и откинулся, прижавшись спиной к надёжной груди.
— Ты просто провокатор…
Павел Дмитриевич нравился Алёше всё больше и больше. У него не было большого опыта для сравнения, но, даже исходя из багажа общения с Женей, нынешний любовник явно обыгрывал бывшего. Женька вечно суетился и выглядел довольно нелепо, когда разоблачался и смотрел, не помял ли он, бросая на кресло, своё драгоценное одеяние; всё ему нужно было поскорее и прежде всего — себе самому; он всегда болтал и измышлял нелепицы в такие моменты, когда лучше всего было бы помолчать; он практически ничего не читал, зато слушал всякую ерунду, а от смрада клубов с крашеными девками и бритыми уродами, в которые редко, но затаскивал приятеля, Алёшу просто тошнило. Это не имело значения, вернее, на это можно было не обращать внимания, когда Алёша считал, что любит; теперь же он всё это припоминал и брезгливо передёргивал плечами. Разве так ведёт себя Резников? Нет. Когда он раздевается, он пристально смотрит Алёше в глаза, концентрируя и его взгляд на своём лице, и оставляет за кадром в общем-то постыдную церемонию обнажения, не прыгает смешно с брючиной на одной ноге. Даже одно это движение — откинуть в сторону пиджак — резкое и в то же время неуловимое, мгновенное, изысканно-небрежное… А все остальные — Алёша их не видит, потому что его топят в глубоких поцелуях и в этих ласкающих касаниях глаза сами собой закрываются. И Павел Дмитриевич наверняка не заморачивается, не помнётся ли его итальянский костюмчик, по отношению к которому он так невежлив, несмотря на то, что прикид этот на порядок ценнее Женькиного. И целуется лучше. И так ласково подныривает, проведя по промежности, под попку мягкими ладонями…
Конечно, у стажёра с владельцем холдинга был дисбаланс в потенции, в силу разницы в возрасте Резникову в постели нужно было меньше, чем Алёше, но широта души и чувство сыграли здесь благую роль, справились с проблемами и сохранили гармонию. Недостающее добирали французскими изысками, Павел Дмитриевич срывал дополнительные оргазмы Алёши минетом, действуя смотря по обстоятельствам — в середине, начале или конце сессии. Алёша возбуждался быстро, ещё до настоящего вступления, лишь только гас свет или Резников тянул его к себе на колени, только над ним нависал тёмный силуэт или к нему простиралась зовущая рука. Желание зашкаливало, плоть требовала своего и заставляла судорожно прижиматься к любимому телу; обтираясь об него и чувствуя ответ, просила об освобождении. Вот и теперь, раздевая его, партнёр успел сыграть пальцами быстрые гаммы по спине вслед за снимаемой рубашкой. Алёша тихонько поскуливал, напряжённый член мечтал вырваться из гнёта тяготящих джинсов на волю, а когда это произошло, ещё быстрее и стремительнее стал наполняться кровью. Тело вибрировало в расходящихся от центра, от средоточия страсти волнах возбуждения. Как несколько лет назад, ещё в первых опытах мастурбации, стремление к контакту сводило с ума, на взбухшем, переполненном кровью стволе резко обозначились вены. Алёша и рад был бы прикоснуться к нему руками, крепко обхватить его пальцами, но Павел Дмитриевич, предугадывая это, отводил его руки; Алёше нестерпимо хотелось подвести свой член под мошонку партнёра, всунуть его между ног и ощутить на нём сомкнувшиеся, сведённые бёдра, но Резников подхватывал его руками под низ ягодиц и оттягивал назад — это и его самого заводило изрядно.
— Терпи, терпи… — И Павел Дмитриевич поднимал Алёшу на руки и кидал на кровать. Женька так никогда не делал: наверное, силёнок не хватало…
… И вакханалия продолжалась. Губы Резникова вступали в дело и оставляли то влажные следы, то нежные сухие касания на своём пути от мягкой шейки. На груди выписывались зигзаги и кривые, соски заключались в кружки, твердели и сами подставлялись под поцелуи; Алёша извивался в постели, то ловя лобзания и касания, то имитируя половой акт, желая хотя бы кончиком головки поймать плоть, тело — поверхность, пусть только точку, но Павел Дмитриевич проворно уворачивался и играл далее, ему ещё оставалось так много пройти и отметить по дороге к главному: натешиться с сосками, облизать пупок и внимательно обследовать его языком, поцеловать выступающие косточки полукружий рёбер на груди, погладить рукой и пару раз посильнее прижать плоский живот под ними, перейти к выступающим горбикам тазобедренных суставов, потеребить пальцами курчавые волоски тёмно-золотистого треугольника. С губ Алёши срывались стоны, член исходил смазкой.
— Терпи, терпи…
Как и полагается строителю, после проектов и смет Резников продолжил дело, приступив к фундаменту. Он очень любил обводить основание мошонки и члена, обозначая нажатием пальцев и языка границу их смыкания с промежностью и лобком. Он захватывал мошонку в руку и подталкивал языком то одно яичко, то другое, чувствуя, как они, спружинив, снова возвращаются на место в подобравшемся кожаном мешочке; осторожно перекатывал их в пальцах, разделял, проводя языком посередине, и накрывал губами, всасывая то левое, то правое, — и только потом переходил к самому члену, держа и осторожно поглаживая его по бокам и сильно надавливая языком на примыкающую к основанию часть, как и всё остальное, уже практически не поддающуюся сжатию. Рука отводила ствол вниз и отпускала — он ощутимо ударял венчиком головки по животу — и снова, и снова. Приступая к завершающему этапу, мягкие захватывающие движения губ и сильные, с нажимом — языка — доводили Алёшу до исступления; у него звенело в ушах, темнело в глазах; дыхание перехватывало. Он ловил воздух рваными вдохами — Резников ловил губами его головку, практически вытягивая на себя движение парня навстречу. Определённо, Алёша был вкусный, чертовски вкусный — и язык упоённо скользил вниз за губами, ласкал уздечку и спускался далее, а когда направление менялось на возвратное, обводил на верхней точке траектории головку целиком. По поджимавшемуся животу и замиравшим на губах стонам-вскрикам чувствовались и приближение оргазма, и его неотвратимость, Павел Дмитриевич освобождал член партнёра из плена, легонько хлопал пару раз по промежности — и Алёша эякулировал горячими взметавшимися на полуметр струями.
Так Резников в начале, середине или конце обоюдных удовольствий расправлялся с излишками семнадцатилетней прыти — и ныне это свершилось на уютной даче, в тепле основательно прогревшего помещение камина.
У Павла Дмитриевича продолжалась светлая полоса. Участок земли в Ростовской области обустраивался фермами и мясокомбинатом, местные с удовольствием нанимались на работу, рассчитывая на продление контрактов, когда дело выйдет на производство: можно было не срываться в мегаполисы, не обивать пороги, не искать грязную работу посудомоек и уборщиц в городских ресторанах, не наниматься домработницами и кухарками в зажиточные дома и квартиры. В то же самое время бизнес г-на Меньшова-младшего влачил скромное существование и ещё не покрыл вложенных денег: люди не хотели связываться с рассылкой по интернету того, что можно было купить и на месте, когда разница в качестве и в цене не была ощутимой и явно выгодной. Алина молчала, может быть, надеялась на то, что пронесёт и откровения сына останутся тайной для них двоих, не ведомой никому более. Иру удалось довольно легко изолировать от возможных контактов с Сергеем: охрана на подступах к особняку мадам Меньшовой-Резниковой встречала его с чудовищной вежливостью и раз за разом перекрывала доступ к скучающей молодой миллионерше, не давала подступиться к ней и вовне, как в институте, так и по дороге в него или домой. Ни мобильный, ни e-mail не пробивались, Сергей приходил в бешенство, сатанел, сыпал матерщиной и немерено курил, а в выходные Алины, встречаясь с ней, вымещал на матери злость на свои неудачи и ежеминутно шпынял её. Домоправительница ничего не могла поделать. Ира вняла внушениям отца и не изливала воспитательнице свои печали, не доверялась ей более. Алину терзали нехорошие предчувствия, здоровье начало серьёзно пошаливать — так она и промаялась с месяц до конца ноября, до свидания Резникова с Алёшей на даче, а за пару часов до него снова отправилась в очередной незапланированный выходной — вразумлять сына и выслушивать от него очередную порцию гадостей. И закончился этот день весьма неординарно…
Отдых после оргазмов прервал звонок на мобильный. Резников скорчил недовольную мину и взялся за смартфон.
— Надеюсь, не строители напортачили. Хорошо, что не раньше. Ого, Алина. Интересно, по какому случаю? — и включил связь: — Алло!
— Павел Дмитриевич, Павел Дмитриевич! — Женщина зарыдала.
— Ну и что случилось? Холодильник сгорел?
— Павел Дмитриевич, какой холодильник! У Сергея инсульт!
— Ого! — Резников не смог сдержать злорадного блеска в глазах. — Я-то тут чем могу? Скорую вызвала?
— Да, они и диагностировали. Я в больнице сейчас. — Алина назвала номер лечебницы. — Он в коме! — и снова разрыдалась.
— Хорошо, считай, что ты пока в отпуску. Я сегодня в город не вернусь, завтра поговорим. Колю пошлю, если не спит ещё. Держись.
Павел Дмитриевич прервал разговор и, связавшись с Колей, послал его в больницу, наказав выведать все подробности до самой последней мелочи, а потом откинулся на подушки, блаженно растянулся в постели и с наслаждением закурил.
— Рука бога.
— А что это значит? Ну, если не тайна, — донеслось с соседней подушки.
— Это значит, что твой кухонный философ оказался тысячу раз прав. — И в припадке откровения, злорадства и сознания справедливости свершившегося возмездия начальство поведало подчинённому перипетии двух последних месяцев.
— Ого! — только и выдохнул возлюбленный. Слов у него не было.
— Вот так. — Павел Дмитриевич встал, подошёл к столу и взял бутылку сухого красного.
— За возмездие!
— За справедливость!
— За вашу победу!
— За нашу победу!
Отдав дань господу и его произволу, парочка обнаружила, что дико проголодалась, и, натянув опять-таки итальянские, но не пиджачные пары, а спортивные костюмы, отправилась на кухню разжиться съестным.
— Икра и телятина, не возражаешь? Я готов твоему Грише ноги целовать. Он тысячу раз прав, — повторил Резников. — ТАК бы с предателем никто не расправился.
— А вы дайте ему десять тысяч евро — он вам по гроб жизни будет благодарен.
— Да хоть десять миллионов…
— Не, десять миллионов он не возьмёт: ему их некуда тратить.
Диалог о вечном прервал звонок телефона. Звонил Коля с новостями, первые же слова которых сладчайшим нектаром разлились по сердцу: инсульт произошёл вследствие кровоизлияния (apoplexia cerebri); причиной же последнего явилось перерождение сосудистых стенок с их истончением и утратой эластичности. Повышенное давление, постоянно упоминаемое Алиной ещё в ту пору, когда она часто и подолгу беседовала с Резниковым, сыграло решающую роль. Вероятно, пострадавший сильно по какому-то поводу разволновался — и поплатился за это (о Сергее, хоть и нечасто появлявшемся в последнее время в особняке Павла Дмитриевича, охрана успела составить мнение явно не в его пользу, в целом его не любили). В данное время больной лежит в коме, и только по длительности и глубине коматозного состояния можно будет понять сложность и величину поражения. Её продолжительность более суток и чейн-стоксово дыхание — весьма неблагоприятные признаки, и, хотя первые объективные выводы можно будет сделать только по истечении двадцати четырёх часов, лечащий врач уже сейчас намекает на тяжёлую инвалидность и пожизненную, но малорезультативную реабилитацию. Лечение сложится из двух моментов: лечения основного заболевания, то есть hyperthonia esientialis, с проверкой наличия артериальных поражений сердца, особенно nephrosclerosis, и лечения симптомов выпадения функций, которые чаще всего выражаются hemiplegia — проще говоря, параличом.
Резников практически никогда не напивался — ни от горя, ни от счастья; не удалось сделать ему это и в знаменательную ночь возмездия, дошедшую до опустошённой баночки икры, последних ломтиков телятины и дна второй бутылки сухого красного. Молодой возраст тоже не ставил себе задачу перепить преклонный — и в самых радужных чувствах и исключительно целомудренных намерениях счастливая пара вернулась в постель и использовала её по самому прямому назначению, то есть завалилась спать.
Павел Дмитриевич испытал такое огромное облегчение от двух полученных звонков на свой смартфон, что никакого плана разговора с Алиной не успел составить: это ему в голову просто не пришло; он не знал даже, поедет или нет в больницу. Алёша сладко посапывал, уткнувшись под мышку начальства, и стал поваркивать, когда Резников начал его будить, но быстро прекратил сетования, и партнёры занялись полюбившимся делом. После приятной физзарядки всё же пришлось перейти к неотложным занятиям, само собой, без особого энтузиазма. Правда, при хорошем настроении зерно удовольствия можно было найти во многом: бесспорно, интересовали и вид Алины, и её предисловия о том, что спровоцировало инсульт Сергея, и то, решится ли женщина на горькие откровения. Павла Дмитриевича особенно интересовал последний момент. Естественно, домоправительнице понадобится серьёзная материальная помощь: у сына, конечно, не было никакой медицинской страховки, а один день в больнице наверняка обойдётся не дешевле стоимости среднего гостиничного номера; примерную цену реабилитации с более чем сомнительным результатом только предстояло измерить. Брать сиделку или увольняться, еле-еле сводить концы с концами или броситься в ноги хозяину — что она выберет? До вчерашнего вечера у Резникова было два варианта: уволить Викентьевну, если она замкнётся и будет молчать, и оставить её, если признается, покается и назовёт сына своим проклятьем; сегодня прежде всего надо было услышать, как она сама изложит причины удара, и сопоставить это с тем, что ляжет на его стол от тайного агента. Хочешь не хочешь, но надо было ехать в город, в офис, за информацией, да и день был будний — Алёше тоже надо было в школу. Ничего, в следующий раз они приедут сюда на выходные. Павел Дмитриевич и так много получил, оставив своего ангелочка на ночь (родителям молодой Королёв наплёл что-то о пикнике по расширенной программе на даче у близких друзей; что-что, а дача была чистой правдой).
Отвезя Алёшу в школу, Резников позвонил Алине и отчеканил, не дав ей вставить ни слова:
— Не знаю, когда смогу освободиться: на работе завал. Постараюсь во второй половине дня. Не звони, SMS не пиши, в курс дела войду на месте.
Сообщения от детектива, поступившие, как обычно, в обеденный перерыв, холдинговладельца не удивили. Именно это он и ожидал: Сергей поносил всё и вся, начав ворчанием, выразившимся не парламентским, но относительно приемлемым сленгом, и перейдя к ору благим матом с использованием абсолютно непечатных формулировок. Страстный монолог о превратностях судьбы, ниспославшей ему жестокосердую дочь, к которой невозможно пробиться, и необходимость немедленных крупных финансовых вливаний, не был завершён: лицо всё более и более багровело, очередной перл красноречия закончился сдавленным хрипом, правдоискатель рухнул на пол с перекошенной физиономией.
— Что и следовало ожидать, — с удовлетворением отметил Павел Дмитриевич, закрывая ноутбук.
Он хотел, чтобы после слёзных приветствий, с которыми встретит его Алина, она, плача и вздыхая, поведала ему о том, что узнала: «собиралась с духом», «месяц страшилась», «решилась наконец», «держать в себе силы нет» — он бы простил её. Это было бы по совести и по чести, по их доверительным отношениям, по справедливости, но что-то говорило ему, что дело пойдёт не так. Уверенная в том, что Резникову ничего не известно, домоправительница притворится (ведь целый месяц она ничего не говорила), как притворялась и раньше, и, давя на жалость, станет выбивать из него деньги на лечение и восстановление, в пределах которого реабилитация возможна. И на строителя-капиталиста наплывали попеременно то волны признательности за вероятные откровения, то чувство гадливости к корысти и лжи — в этом состоянии он и поехал в больницу.
Худшие опасения Резникова оправдались: в коридоре женщина бросилась ему на шею и стала причитать: она же говорила, да при его давлении, и курил постоянно, и отношение к собственному здоровью такое наплевательское, и, как назло, период сейчас у него такой тяжёлый, ох, и разволновался он вчера, и тут как раз…
— Ладно, это лирика. Подожди, пусть специалист выскажется.
Специалист высказался очень коротко: положение прояснится тогда, когда пациент выйдет из комы, затем последует определение степени поражения, а вообще близким надо мужаться в ближайшее время и набраться ангельского терпения на будущее.
— А посмотреть можно?
— Обычно посторонние не допускаются, — засомневался врач.
— Ох, какой же посторонний! — Алина засуетилась. — Чуть-чуть, мы на минуточку.
— Ну разве только на минуточку…
Павел Дмитриевич вошёл в палату и замер, полы медицинского халата колыхнулись от его шага и неспешно сомкнулись снова. Он стоял над поверженным врагом. Сергей лежал с пергаментным лицом, облепленный датчиками и зажимами и обвитый трубками и проводами. «Родился человеком, жил как животное, под конец растением стал». Фигура в белом, настоящая статуя возмездия, с трудом удержалась, чтобы не хмыкнуть саркастически и удовлетворённо.
— Ну, здесь нам больше делать нечего. — И Резников вышел из палаты.
Алина пошла следом, комкая в руках влажный носовой платок.
— Они говорят, что в больнице он останется до выхода из комы… ох, скорее бы!.. Потом обследование, а потом уже домой можно будет забирать. Ну и самое трудное — реабилитация в домашних условиях.
— Как я понимаю, они даже общих предписаний пока не дают. Хотя в интернете наверняка все методики выложены, так что вряд ли при транспортировке домой тебя брошюрами и рекомендациями снабдят, но об этом пока рано. Так как вообще всё это произошло, что такое «разволновался»? Поругались, что ли?
Это была крохотная лазейка для Алины, Павел Дмитриевич как бы подталкивал её: скажи истину, признайся — и душу облегчишь, и моё расположение вернёшь.
Но Алина была далека от этого. Она смутилась: приходилось выдумывать на ходу. А ещё надо было выстроить разговор так, чтобы хозяин уверил её в том, что и пребывание в больнице, и дальнейшее наблюдение, и сиделка будут оплачены, чтобы инициатива шла от него, по его доброй воле. Только вот почему он, обычно обговаривающий все материальные и финансовые вопросы, не поинтересовался у врача, куда и какую сумму нужно переводить?
— Да нет, его возмутило что-то, я толком не поняла, он уже такой раздражённый пришёл… Какая-то несправедливость… или чёрная неблагодарность…
«Кто бы говорил!.. Просто охрана у дома Иры в очередной раз от ворот поворот дала. Ну, Алина, ты меня разочаровала, могла бы за несколько часов и измыслить какой-нибудь сюжетец, но тебя и на это не хватило».
Женщина беспомощно умолкла, её продолжал терзать один-единственный вопрос: почему собеседник не заговаривает о деньгах, не успокаивает её тем, что по крайней мере с финансовой точки зрения всё будет в порядке? Или он молчит из тактичности и молча, без всяких разговоров оплатит всё разом после выписки? А когда Сергей выйдет из комы? А выйдет ли? О боже!
— Ладно, я к себе в офис. Тебя домой подвезти?
— Что вы, я пока здесь. Вдруг он выйдет из комы…
— Тебе позвонят. Впрочем, как знаешь.
— Мне ещё насчёт оплаты надо узнать…
Алина подняла на Резникова умоляющий взгляд.
— Я думаю, в ближайшие часы всё решится. Если не выйдет, аппаратуру придётся отключить. Если выйдет, отправят домой. В любом случае всё станет ясно в самом ближайшем будущем, поэтому оплата чрезмерной не будет. Жалованье ты получила недавно, его должно хватить.
«Сегодня ты выбрала это сама. У тебя остаётся ещё месяц до Нового года. Если даже это тебя не подвигло на признание, я умываю руки».
Павел Дмитриевич пристально посмотрел на Алину, как бы пытаясь донести до неё свою мысль — то, что он ещё не хотел озвучивать.
Уже сев в машину, Резников постарался разобраться в ситуации. Оклада Алины действительно должно было хватить на оплату пребывания Сергея в больнице, но во что выльется остальное? Не попробует ли она одолжиться у Иры? Нужно ли ему в этом случае огласить дочери тайну её рождения? — пусть сама решает, помогать ей такому отцу или презрительно плюнуть на ходатайство новоявленной бабушки.
Зазвонил смартфон, Павел Дмитриевич посмотрел на вызов. Звонила Ира, но её интересовала собственная жизнь:
— Папа! Я тут краем уха слыхала, что у моего свёкра неприятности. Какие-то махинации, расследования, допрос в качестве свидетеля… Это только пока в качестве свидетеля? Ты не в курсе?
— Честно говоря, нет, но я наведу справки.
— Да? Тогда постарайся поскорее. Я думаю, что, если он окажется коррупционером, мне стоит подать на развод, на кой чёрт мне такое родство…
— Это тебе решать. Я не хочу давать тебе советы: пусть твои действия исходят только из твоих собственных соображений. Какое у тебя отношение к Жене? Вы почти месяц живёте раздельно. У тебя было к нему серьёзное чувство или просто очарование внешностью?
— Не знаю, но поразмышляю на досуге. А ты чем-то озабочен? У тебя из-за проделок господина Меньшова-старшего могут быть неприятности?
— Нет, я же тебе говорил, что мои планы его участие теперь исключают. Тут другое. У Алины сын в больницу с инсультом попал.
— Фрр, доигрался. Довели кабаки да бабы… И что, Алина на твой кошелёк и твои хлопоты снова нацелилась?
— Да, и получила отказ. Возможно, теперь на тебя будет давить — как бы в оплату за свою диверсию.
— Не дождётся. Она и так у тебя достаточно набрала, меня ещё на неё не хватало! В общем, ты сообщи, как прознаешь про Меньшова.
— Хорошо.
Сергей вышел из комы на следующее утро, теперь он сознавал, что обездвижен, парализован и нем. Алине действительно удалось расплатиться за медицинскую помощь, но сразу же встал вопрос о найме сиделки: уходить с тёплого места в резниковском особняке она не хотела, да и видеть сына в таком состоянии было мучением. Пессимизм врачей, скрытый за осторожными формулировками, не оставлял надежды даже на то, что сын когда-нибудь заговорит или сможет двинуть рукой. Алина с ужасом представляла, сколько лет ей надо будет ждать хотя бы невразумительное слабое мычание или попытку перемещения мизинца на полсантиметра. Впору было вешаться. Если бы кто-нибудь был виноват в этом, если бы кого-нибудь можно было призвать к ответу! Но во всём виноват был один Сергей со своей неуёмной страстью к дармовым деньгам — и, за неимением лучшего, мать стала ненавидеть Анну: ей казалось, что именно мадам Резникова совратила её драгоценного сыночка и подсадила его на халяву. То, что интерес был взаимен, а тело и банкноты брались с удовольствием, Алина Викентьевна старалась не принимать во внимание и вообще не вспоминать. Анна, Анна — во всём виновата она, а доказательство этому — её дочь: гордячка и слушать не стала просьбы о помощи, как будто отстегнуть ей сто тысяч евро воспитательнице, фактически кормилице и на самом деле бабке было чёрт знает какой жертвой! И это её внучка, вот ведь повезло с роднёй, вся порода резниковская… то есть не резниковская… то есть… а как же покойницу величали?.. а, не всё ли равно, вся порода её такая!
Лежачий Сергей требовал много забот: его надо было кормить, мыть, одевать, ему надо было давать лекарства, протирать тело во избежание образования пролежней. Сиделка запрашивала много и требовала выходных, Алина моталась между особняком Резникова и своей квартирой и стала исполнять свои обязанности так плохо, что Павел Дмитриевич мог с чистым сердцем уволить её без дальних разговоров, сам же он при этом мало что терял: за последние годы хлопоты домоправительницы сводились к небольшим услугам по кухне, для остального вызывалась служба быта из агентства, так что роль почтенной дамы сводилась в основном к функциям диспетчера; за последние дни она стала запутываться даже в этом, потому что голова всё время была забита посторонними мыслями. Резников, ценящий порядок как своё второе «я», присматривал другого дворецкого и с нетерпением ждал конца декабря — истечения самим собой самому себе положенного срока.
За это время определилась и ситуация с Артемием Денисовичем: ему удалось избежать уголовного преследования, но денег во спасение своей собственной шкуры было вбухано столько, что семья оказалась практически нищей (пришлось задействовать даже выделенный сыну капитал). С работы изгнали с треском, огласка пошла немалая — и Ира, не желая иметь ничего общего с казнокрадами и мздоимцами, подала на развод. Шла уже третья неделя, как её воображение пленил голубоглазый блондин, похожий на отставленного мужа только субтильностью фигуры и возрастом.
— А вы что думали: это на веки вечные? — услышали подружки по группе. — Ха-ха, как бы не так: я же даже паспорт после свадьбы не переоформляла — и теперь не надо связываться с этим повторно. Оказывается, я влюбчивая. Представление номера два на следующей неделе.
Таким образом, Женя оказался на свободе в конце декабря — даже раньше, чем обещал Алёше.
Но подлый изменник не отвечал на телефонные звонки, только через Оксану Витальевну удалось узнать, что сразу же после Нового года сын улетает в командировку в Париж. Вместе со своим начальством. Для изучения характеристик новых стройматериалов.
— Мне очень жаль, Алина, но контракт с тобой на этот раз я не продлеваю, — сказал Павел Дмитриевич тридцатого декабря, призвав домоправительницу в кабинет. — Вот деньги за истекший месяц — и желаю всего самого лучшего.
У Алины отвисла челюсть.
— Я н-ничего н-не п-понимаю, — женщина запиналась на каждом слове. — С-с ч-чего это…
— Сын требует твоего усиленного внимания, и ты путаешься на работе. Я решил, что в этой ситуации функции диспетчера следует передоверить более молодой и энергичной особе с отменной памятью, не отягощённой никакими задними мыслями, — иронию владелец «XXI Строя» даже не счёл нужным скрывать.
— В-вы шутите, конечно? — Алина скривила физиономию, пытаясь выдать гримасу за улыбку.
— Нисколько. Тебе уже пятьдесят семь исполнится скоро, ты забыла? Это пенсионный возраст.
— А ведь вас до сих пор всё устраивало…
— Полно. Ты сама прекрасно понимаешь, что в последние годы не работала, а просто сидела на телефоне и вызывала уборщиц, садовников, прачек и прочих. Эта синекура не может быть вечной.
— Павел Дмитриевич, я вам не верю.
— Как будто я; тебе могу верить…
— Что вы имеете в виду?
— То, что даже инсульт Сергея не заставил тебя признаться, кто приходится Ире биологическим отцом. Я ждал твоих объяснений и извинений за сына с того момента, как ты сама об этом узнала. Ты предпочла молчать. Боялась потерять место? Напрасно: выслушав, я бы понял и простил, тем более что твоя вина не была прямой. Но ты сделала свой выбор — и я сделал свой. У каждого своё право на предательство.