Благочестивый царь Фёдор Иоаннович четыре века назад с покаянным вздохом отказал в одной особой просьбе Джильсу Флэтчеру, посланнику королевы Елисаветы: сей досточтимый сэр передал ему пожелание своей последней из династии Тюдоров безбрачной управительницы предоставить англичанам перед всеми иными заморскими купцами монополию на беспошлинную торговлю в Московии. Получив смиренный отказ, Флэтчер в сатирическом запале написал книжицу «О Русском Государстве». И в ней наши всякие разные нравы да обычаи первым из иностранцев карикатурно представил в живости.
Так родилась русофобия...
Правда, Елисавета не только повелела книжицу Флэтчерову «за перегибы» показательно запретить, дабы не ранить смиренного «брата» Федора, но, более того, в наказание сурово отставила Джильса в его настырном соискательстве заветного звания придворного историографа. Так выше должности городского секретаря в Лондоне злоязычный Флэтчер с тех пор и не поднялся.
Эти факты поведал нам Василий Васильевич, главный редактор воронежского журнала «Лики жизни», вручая нам авиабилеты на рейс Москва-Прага: мне, заму по особым вопросам, а также Вальке Романову, первому аналитическому перу нашей постоянной публицистической колонки «Народ правду знает», и молодому фотографу Илюше Гаршину, стоявшему на пороге мировой известности. Ко всему прочему нам был дан наказ на месте осмотреться, насколько нынешние «флэтчеры» преуспели относительно своего аглицкого прародителя. Чехию Василий Васильевич выбрал для подступа к теме, как одно из достаточно спокойных в отношении путинской России европейских государств. Разъяренные Польша, Литва и Украина были на очереди, с оглядкой.
«На дорожку» Василий Васильевич напутствовал наш спаянный коллектив по-военному коротко и убедительно: «Кто-то активно раскачивает лодку худого европейского мира. Наш журнал не имеет права оставаться в стороне. Тем более в свете предстоящих президентских выборов». А шеф у нас человек особого замеса: бывший командир роты спецназа ВДВ. Дворец Амина штурмовал в декабре далекого семьдесят девятого. И еще у него до сих пор на лице нервный тик с тех пор, как заговорщики в Беловежской пуще Советский Союз без единого выстрела завалили. При всем, при том Василий Васильевич эту свою мимическую аномалию не лечит. Более того, почитает ее как достойное наказание за его личное попустительство в разгроме СССР.
В качестве духовного ориентира Василий Васильевич дал нам на дорожку прочитать в социальных сетях письмо одной известной украинской писательницы: «Все правительства и народы сегодня ненавидят русских. Ими стращают непослушных детей. Как раковая опухоль, русские пускают вокруг себя все новые и новые метастазы путинской агрессивности. Это неизлечимая имперская болезнь. К счастью, украинцы, поляки, болгары, чехи и так далее такого качества лишены. Славянских братьев у русских нет! Белорусы и сербы вот-вот тоже отвернутся от них навсегда! Они отщепенцы на обочине, та поганая овца, что все стадо портит».
– Ну что тут сказать? – глухо проговорил Василий Васильевич, прикрывая ладонью свою судорожную щеку. – Я в семидесятые прошлого века служил на Украине… И уже тогда стал замечать, что там исподволь назревает нечто неладное... – Василий Васильевич напряженно посуровел: – Помню, как в Киеве вечерами в парках над Днепром стали собираться хлопцы в вышиванках, что-то пели, читали вслух... Как теперь понимаю, Шухевича с Бандерой. При встрече и расставании вскидывали руку... На всяких разных общественных мероприятиях флаг России стали нести чуть ли не самым последним. Великого Кобзаря норовили толковать как разоблачителя москалей-завоевателей... А тамошний КГБ и милиция делали вид, что ничего настораживающего не происходит. В свою очередь, украинское лобби в ЦК КПСС блокировало все попытки принять в этом плане должные меры. Лично я не мог молчать и написал рапорт о таких странных политических явлениях. И толку? Меня обвинили в имперском национализме и турнули со службы...»
2
В салоне подлатанного старичка «Боинга», задарма приобретенного на заре перестройки в Штатах по разряду металлолома будущими олигархами, пассажирский народ сидел просторно: с эдакой вальяжностью, как в эксклюзивном кинозале. Мы тоже расположились, словно перед началом сеанса. И он начался, когда самолет взлетел. Это был запоминающийся сеанс. В нем участвовали небо, облака, стюардессы и джин. Кажется, не паленый.
Моим соседом оказался поляк, судя по его приветствию в мой адрес: «Битам…» Так что с первой минуты я стал ждать, что он в духе времени тотчас начнет требовать с меня покаяния за Катынь и гибель под Смоленском самолета президента Польши. Не исключалась и тема Гришки Отрепьева, который с полячкой пани Мнишек некогда вступил в пределы Московские под своими победными красными знаменами для возвращения Руси в пределы цивилизованного мира.
Однако мой сосед спасительно молчал всю дорогу. И его молчание вовсе не было русофобским. Он мирно дремал. Даже когда «Боинг» стал активно снижаться, так что у всех у нас обморочно перехватило дыхание, и сел. С пугающим треском. И по традиции – под бодрые аплодисменты пассажиров в честь мастерства первого пилота. Словно в финале волнующей пьесы, в которой главные герои счастливо избегают гибели.
В Пражском аэропорту я был готов ко всему. Скажем, перетряхнуть свою поклажу или по первому требованию раздеться догола. Однако добродушные таможенники никак не спешили заподозрить во мне русского шпиона. Они даже ни разу не заглянули в мой чемодан с воинственной камуфляжной расцветкой. Они лишь просветили его на бегущей ленте рентгеновской установкой, вежливо предложив мне посторониться подальше от лучей радиации.
В зале ожидания к нам тотчас подошла высокая, полная и красивая девушка в очень открытом платье. Елена, жена младшего сына нашего шефа от его третьей жены. После окончания Оксфорда, молодой человек занялся бизнесом в Чехии, но жил в основном в Лондоне.
– Это – вы? – не столько сказала она, сколько построила фразу, невольно доказывая этим, что отвыкнуть от родного языка в чужих пенатах много времени не требуется.
– Это мы! – вдохновенно сказал я и пожал ей руку, а потом, как спохватившись, еще и поцеловал. Из-за суетности куда-то в середину предплечья, почти в то место, откуда берут из вены кровь на анализ.
Со стороны это могло показаться признаком скрытого вампиризма русского человека, но на нас, к счастью, никто не обратил внимания.
Только Елена в момент поцелуя гортанно воскликнула «О-о-о!!!» и откинула голову, показав нам всю прелесть своей красивой, полной и ровно загоревшей шеи.
Валентин и Илья тотчас повторили мой жест, но с большей галантностью и естественностью. Тем не менее, стало очевидно, что никто из нас не умеет это делать как следует. Однако все искупала наша искренность. Илья так тот даже трижды поцеловал руку красивой и очень обнаженной Елены.
Вообще-то в той сутолоке, которая возникает в аэропорту, когда трехсотместный самолет опустошается от своих пассажиров, мы держались достаточно неплохо. Валентин явно превзошел сам себя и после того, как все мы пожали и поцеловали красивую полную руку Лены, еще и порывисто обнял ее. И хотя он был на две головы ниже Лены, это не показалось очень смешным и ничего не испортило в теплой ауре нашей встречи.
– О-о-о! – лишь снова вскрикнула юная родственница шефа.
На этом всем нам следовало бы остановиться. Но мы как заведенные потянулись каждый обнять ее в свою очередь. Словно это входило в некий международный код толерантности, и мы должны были его исполнить во что бы то ни стало, чтобы ни на йоту не уронить собственное реноме. Скорее всего, этим приступом жарких объятий мы на бессознательном ритуальном уровне решили немедленно и по полной программе продемонстрировать широту русской души. Хотя я был в смысле национальности украинцем, Валентин белорусом, а Илья евреем.
Как бы там ни было, тотчас после Валентина девушку обнял Илья, а потом и я. Но так как я внешне был самый крепкий и крупный в нашей группе, и вообще выделялся в масштабах многолюдья пражского аэропорта пропорциями истинного русского медведя, Лена как бы нечаянно отстранилась. Я было по непонятке вновь настойчиво сунулся к ней со своим борцовским захватом а ля Иван Поддубный, но она ловко увильнула и на этот раз. Правда, достаточно неуклюже. Могла даже упасть.
– Остыньте, мужики! – первым спохватился, как придя в себя, наш Романов. – Совсем девку затискали. Что же с вами через два дня будет? Опасный народ, эти русские!
Я покаянно склонил свою мощно улыбающуюся голову и развел руками.
– Лена, а как вы так сразу узнали нас?..
– Это трудно объяснить… Не знаю… Только русские за границей всегда чем-то особым отличаются в любой толпе… – покраснела она.
– А вы – русская? – хмыкнул Илья.
– Да… – чуть ли не до слез смутилась Лена, в которой явно преобладали армянские черты с возможными вкраплениями бурятских генов.
Вскоре возле ожидавшей нас черной «Татры» она простилась с нами, и я машинально отметил, с каким облегчением это было сделано. Она явно без сожаления распрощалась с соотечественниками.
Водитель «Татры» строго обошел машину и бдительно проверил, как мы закрыли двери. Он явно беспокоился за нашу безопасность. В его стиле была езда жесткая, атакующая. Ведь нам подали ту самую знаменитую раритетную «Татру-613» образца конца девяностых прошлого века. Длинная и крупная. Седан с итальянским дизайном, похожий на лифтбек благодаря просто фантастическим «плавникам» вдоль заднего стекла. Плюс две выхлопные трубы для огнедышащего ста семидесяти сильного движка. Крейсерская скорость – сто девяносто. Это не автомобиль для ежедневной езды. На такой тачке представительского уровня в СССР в свое время барражировал только заместитель Председателя КГБ СССР генерал-лейтенант, фамилию которого все-таки лучше и посейчас не поминать всуе.
– Гагарин Гагариным, но ваши знаменитые «волжанки» того времени ни в какое сравнение не могут идти с этой нашей «Татрой»! – сносно по-русски, но с чешской правдолюбивой логикой гордо объявил водитель.
Люксовая машина взяла дорогу без каких-либо намеков на тяжеловесность, с первых секунд объявив свою задорную мощь. Разницу наших и чешских дорог нельзя было не почувствовать с первых метров езды, но мы патриотично не стали обсуждать эту тему.
Мы проехали Прагу с ее темноскальными пиками соборов, и вышли на трассу, ведущую к пригородному поселку. «Татра» реально хватко управлялась с отличной дорогой.
Мы по пути несколько раз порывались заговорить с нашим водителем, но из этого так ничего и не вышло. Хотя вряд ли он уже потратил весь запас своих знаний русского языка.
– Мне очень не нравится ваш язык… – рывками вздохнул водитель и закурил. – Длинный, многозначный… И всегда путаюсь в ваших хитрых выражениях: «Руки не доходят», «Да нет, наверное», «Спал без задних ног»…
Мы около часа уважительно поглядывали по сторонам на чешские пейзажи. Сейчас это были в основном матерые лесистые горы. Если промелькивала какая-никакая пегая березка, мы радовались, словно весточке из дома. Хотя здешние представители семейства Betula невольно казались нам поплоше наших, неказистей. При всем, при том мы хорошо знали, что и у нас растут всякие оные. Как, скажем, прямо под моим окном в микрорайоне Березовая роща, – донельзя тонкая и скорченно кривая. Просто-таки болящая. Так что разница, которую мы видели сейчас в чешских березах относительно русских, скорее всего, была вызвана первым, пусть еще достаточно смутным толчком ко грусти по дому и материализацией такой сложной духовной субстанции, каковой поныне для многих является такое загадочное чувство как патриотизм.
Да, это был именно он. Объявился, спасибо чешским березкам, натурально, а не в бодрых речах, не в статейке какой-никакой разэтакой. На потребу дня сварганенной. Честно говоря, я впервые испытал такое свежее, явное чувство любви к Родине, и был благодарен ему, что оно посетило меня в обход полудиссидентских размышлений о низком уровне зарплат, зарвавшейся коррупции и раздутом донельзя чиновничьем аппарате в купе с неуклюжей, мягко говоря, пенсионной реформой. Уже ради этого хотя бы иногда стоит оказаться вдали от родного дома.
Кстати, тем, кому чувство патриотизма еще неведомо за житейской суетой, рекомендую с ним познакомиться поближе. Оно стимулирует самоуважение. Стоит только раз убедиться, что оно у тебя есть, как ты осознаешь, что с тобой, значит, все в порядке. Это нечто типа духовной биопсии.
Возле отеля водитель достал из багажника наши чемоданы. Мой он выхватил первым. Как только водитель поставил чемодан возле «Татры», тот куда-то исчез. Следом исчез чемодан Валентина. Я это понял по выражению его лица. Он в свою очередь все понял насчет моего чемодана по моему лицу. И водитель понял. Это тотчас доказал его благодушный хохот: более чем шустрый швейцар уже входил в вестибюль с нашими чемоданами. Другой швейцар проворно, но, тем не менее, торжественно снял с асфальта чемодан Ильи.
Мы поднялись на свой седьмой этаж пешком потому, что не сразу разобрались, как пользоваться лифтом. Ничего удивительного: его кабина напоминала космический модуль ни мало, ни много для марсианского полета. Особенно своим многоуровневым хромированным пультом. Кажется, в этом лифте на ходу до верхнего сорокового этажа, над которым на крыше расположился самый знаменитый местный ресторан, можно было выпить чашечку кофе, посмотреть новости, заказать билеты на ипподром или сделать прическу. Кажется, его функции были бесконечными. Может быть, вплоть до оказания квалифицированной помощи при деторождении и подачи заявки на участие в ближайшем гей-параде. Даже лучшие московские лифты, неплохо известные нашей команде, перед ним напоминали, в лучшем случае, веревочные лестницы с подсветкой.
Мы с нашей отечественной дерзостью рискнули-таки прикоснуться на сияющем пульте к кое-каким выпуклостям, но даже двери не закрылись. Лифт удрученно бездействовал, если не равнодушно игнорировал нас.
Валентин предположил, что надо опустить куда-нибудь монету. Типа дать на чай. Однажды в Париже, где ему как-то пришлось быть с двухдневной поездкой, он попал в кабине городского туалета в самую настоящую ловушку. Зайти он в него зашел, но вот выйти никак не получалось. Пока не нашелся парижанин, который на жутком русском так-таки смог в ответ на его печальные стуки в дверь объяснить, что вход в туалет бесплатный, но выйти из него можно только за конкретную денежку.
В общем, Валентин с самым что ни на есть умным видом достал металлическую крону, но ему так и не удалось ее втиснуть ни в какую щель не только на пульте лифта, но и на его стенах, полу и даже потолке.
В итоге мы с национальной гордостью, как ни в чем не бывало, вышли из ярко освещенной зеркальной кабины, и пешком отправились восвояси на наш седьмой этаж. Казалось, лифт снисходительно усмехается нам вслед.
К вечеру мы вполне освоились с этой запредельной лифтовой техникой. И только Валентин за все дни принципиально ни разу не воспользовался им. Наверное, он не очень навредил себе. Не самое худшее для здоровья несколько раз за день взойти на седьмой этаж самоуверенной походкой.
Ждали мы какого-то подвоха и от нашего номера, хотя он всем нам с первого взгляда очень даже понравился. Даже Валентину, несмотря на его печальный французский опыт. Пусть и двухдневный. Все равно это что-то. Я скоро убедился в полезности французского опыта Валентина.
Я раскрыл холодильник: на полках стояли и лежали в строгом иерархическом порядке разных калибров бутылки с коньяком, виски, шампанским и пивом. Пиво, конечно же, было чешское. Знаменитое чешское пиво. Вернее, более чем знаменитое! Высший пилотаж, а не пиво. Я много слышал о нем. Те из моих знакомых, у которых был чешский опыт, без труда убедили меня в его особых достоинствах. Из их рассказов мне больше всего запомнилось, какая на чешском пиве сочная тяжелая пена: самая настоящая сметанная пробка, если иметь в виду не нашу магазинную, а рыночную «бабушкину» сметану. Мне знатоки называли много сортов чешского пива, но чаще всего «Старосмиховское». С ароматом Богемского хмеля, собранного вручную. Все, что говорилось о нем, я хорошо запомнил. Хотя мне пришлось многое что запоминать: и про особый моравский ячмень, и мягкую здешнюю воду, а также верность старинным технологиям. Об этом правильном пиве можно писать поэму. В общем, во мне уже загустела заочная жажда на «Старосмиховское».
«Старосмиховского» в холодильнике оказалось предостаточно!
Еще имелось в наличие пиво «Кристалл» и «Козел». Тоже вовсе не второразрядное, но куда им до «Старосмиховского».
– Это более чем дорогое удовольствие… – многозначительно сказал Валентин, явно опираясь на свой французский опыт. Он заключался в печальном знании того, что стоимость бутылок в холодильнике нам явно не по карману с нашими суточными.
В это время, вознамерившись зажечь в номере свет, Илья случайно нажал какую-то кнопку. И опять нам пригодился двухдневный французский опыт нашего товарища. Оказывается, Илья, не ведая, вызвал в номер официанта. Который, ничтоже сумняшеся, востребует с нас за такую изысканную услугу, неподъемную плату.
– Мы можем отказаться! – мудро заметил я. – Еще, надеюсь, не поздно? Не будем паниковать. В крайнем случае, обратимся за помощью к принимающей стороне. Или закажем что-нибудь простенькое. Скажем, по сардельке.
– И по стакану кипятка без сахара… – вздохнул Илья.
– Само собой, чего-нибудь подешевле.
– Так не годится! – хмыкнул Валентин с высоты своего парижского опыта. – Не будем же мы гонять человека взад-вперед из-за такой ерунды? Что о нас здесь подумают? О России!
– Действительно! Вывернемся! Но флот не опозорим! – бодро заверил я и чуть ли не под аплодисменты дерзко предложил заказать в номер к «Старосиховскому» пиву блюдо со знаменитой здешней ветчиной и жареной телятиной, а также еще более знаменитые чешские кнедлики. Каждому побывавшему в этой стране известно, что если их не попробовать, то можно считать, вы ни в какую Чехию и не приезжали. Этой их кулинарной изюминке несколько сотен лет: отварные клецки с овощным гарниром, мясным гуляшом или жареным луком с солеными огурцами. Вариантов добрая сотня. Может быть несколько сотен.
И куда только делась наша недавняя растерянность? Мы точно флаг над собой торжественно подняли. Ценю это качество моих соотечественников. Из огня да в полымя.
Мы гордо ждали официанта. Да хоть целую их когорту с переполненными подносами. Ждали с обостренным предвкушением. Только что руки не потирали. С нас, русских, станется, если войдем в раж. А мы были на грани в него войти, пинком распахнув все двери. Последний парад наступает!!! Или что-то вроде того.
Валентин даже надел галстук. Мы проветрили номер и включили телевизор, чтобы поднять градус праздничного настроения в связи с прибытием в дружественную Чехословакию. Извините, в Чехию.
По здешнему каналу показывали нашего президента, депутатов и ракеты, стартующие с подводных лодок в сторону сирийских террористов.
– Знаешь, что подумает официант, когда войдет к нам? – прищурился Валентин.
– А если войдет официантка?.. – уточнил Илья с такой интонацией в голосе, которая убеждала, что мы, кажется, реально начали приходить в себя после перелета.
– И она, и он подумают одно и то же! – покивал Валентин. – Они подумают, что русские ни дня не могут обойтись без обожествления своего Путина и бряцания оружием. А отсюда один шаг до русофобии.
– Они уже его сделали, братцы-кролики… – внятно проговорил я, напряженно вслушиваясь во взвинченный голос диктора и напрягая все имеющиеся крохи знаний славянской созвучности слов. – Мельдоний… Украина… Агрессию против Литвы… Крым зацапали… В Черногории готовили переворот… Вмешивались в выборы американского президента!
– Да, парни, туго нам тут придется... – умно вздохнул Валентин. – Во Франции я тогда такого ни разу не слышал. Механизм русофобии набирает обороты. Рекомендую на улице реже использовать русскую речь. Если что, смело переходите на украинскую мову. Говорите, что попало: «Дивлюсь я на небо Та й думку гадаю: Чому я не сокил, Чому не литаю»…
– Прорвемся… – усмехнулся я.
– Где наша не пропадала! – поддакнул Илья. – А на иврите можно?
– Можно… – снисходительно вздохнул Валентин.
Мы были полны оптимизма. Ведь мы с нарастающим нетерпением жаждали «Старосмиховского» со здешними раритетными кнедликами. Занимавшими в кулинарном пространстве нишу рядом с такими знаменитыми блюдами, как, скажем, литовские цеппелины, украинские галушки и русско-китайские пельмени.
Тупое провальное ожидание растянулось до двух часов. Наконец оно стало нестерпимо. Выражение «Жалобная книга» уже все чаще вспыхивало в наших головах. Того и гляди, мы перейдем к самым настоящим грозовым разрядам и начнем метать громы и молнии.
Ни официант, ни официантка и даже никакой хрен собачий так и не поднялись в наш номер на седьмом этаже, куда то и дело возносится самодовольный и самодостаточный лифт, похожий разве что на корабль для полета на Марс. А может быть и далее того. Лифт, высокомерно проигнорировавший нашу смятенную растерянность.
Или кнопка была неисправна? Или там в администрации опытно решили, что русские сделали вызов официанта по ошибке, а нам он, судя по размеру чаевых, выданных нами швейцару и носильщикам, вовсе не по карману. Возможно, они ждали повторный сигнал, но его не было. Повторять звонок мы не стали.
В итоге мы возненавидели эту элегантную светящуюся кнопку. Как писал знаменитый российский поэт Владимир Гордейчев: «У советских собственная гордость». Несмотря на достаточно давний срок кончины СССР, в каждом из нас, даже в Илье, родившемся уже в новой России, мистически оставалась его частица. Своего рода социологический геном. Скажем, на квантовом уровне. Энергетический след, оставленный некогда бродившим по Европе и наконец добравшимся до Российской державы призраком коммунизма.
Мы спустились в ресторан своим ходом, еще не рискуя пользоваться лифтом.
Я нашел метрдотеля. Перед поездкой я старательно проштудировал в Интернете «Кодекс хороших манер по-чешски» и кое-что запомнил. По-крайней мере, я, как здесь принято, поздоровался с ним за руку, хотя мы первый раз видели друг друга. Узнать, кто конкретно передо мной, мне помог бейдж метрдотеля.
– Здравствуйте, пан Горак, – оптимистично проговорил я. – Чешская пунктуальность не уступит немецкой. Однако мы, вызвав официанта в номер, безрезультатно ждали его целых два часа.
– Вы ждали его ровно один час тридцать семь минут, – грациозно изысканно улыбнулся метрдотель. – Виновный официант уже уволен. Однако понять его можно. Он сделал это в знак протеста против ввода ваших танков в Чехословакию в шестьдесят восьмом.
– В любом случае, у наших ребят был приказ не стрелять... – вздохнул я. – И они его четко выполняли. Порой ценой своей жизни... К тому же нас тогда здесь не было. Правда, не в силу убеждений, а просто возраста…
– Немцы применяли оружие не раздумывая. Они убили моего отца… – тоже вздохнул, но вовсе не так, как я, пан Горак. – Многие из наших отцов тогда ложились на дороги перед танками оккупантов. Чтобы остановить их. И он лег. Немецкие танки проехали по нему не сбавляя скорость…
Я понял, почему его вздох был совсем иной, чем у меня.
– Болгары и поляки тогда тоже особо не церемонились с нами… – строго добавил пан Горак. – Однако теперь делают вид, что их там вообще не было тогда… И не было никакого военного союза стран Варшавского договора.
– Может быть, нам переехать в другой отель?.. – сдержанно предложил я.
– Не самое мудрое решение, – почти официально сказал пан Горак. – Там может быть то же самое. Или еще хуже. Я же предлагаю мировую. А в качестве сатисфакции вам подадут ужин с заглавным блюдом от нашего шеф-повара.
– В ресторанном обиходе оно называется «комплиментом»? – невольно щегольнул я своим знанием этой изысканной стороны не бюджетной жизни.
На самом деле моя осведомленность в этой области была достаточно поверхностной. Она полностью исчерпывалось этой одной фразой.
– Именно так. А вот во Франции сие блюдо звучит как «развлечение для рта». На один зубок... Но мы накормим вас от пуза! – многозначительно улыбнулся Горак.
«От живота…» – мысленно поправил я его, но озвучивать правильный вариант, тем не менее, не стал.
– А хотите поесть на свежем воздухе? С ветерком! – вдруг совсем раскрепощено, по-свойски заговорил с нами пан Горак. – У нас на крыше самый популярный в городе ресторан.
Я поднял глаза. У моего лица сейчас явно было ни мало, ни много выражение человека уровня бомонда. По крайней мере, воронежского – наверняка.
– Он называется «Сорок первый этаж»? – прищурился я, смахнув слезу, вызванную напряжением взгляда.
– Да! А как вы догадались? Или успели побывать там? – радостно удивился Горак.
– Просто сосчитал этажи… – вздохнул я.
С обеих сторон уже было достаточно сказано слов «натощак». А это не самое лучшее состояние, даже если ты находишься за границей. Пусть и с особым заданием. Мне никогда не симпатизировала поговорка «Жрать – дело свинячье». Горак это опережающе понял.
Горак тотчас дал знак, кому надо, что пора обслужить русских гостей. Лучше него здесь вряд ли кто мог оценить тайные пожелания и настроение клиентов из России. По крайней мере, с нами он не промахнулся.
3
Утром нас повезли на экскурсию. Рядом со мной сел здешний известный писатель Иржи Дворжак. Его представили как нашего куратора. Я все время ошибочно называл его «Дворжиком». Он ни разу меня не поправил. Кажется, он бы не стал этого делать, называй я его даже «Дворником». Вряд ли он знал русскую поговорку «Хоть горшком назови, только в печь не сажай», но неплохо ей следовал. Несмотря на мое неправильное произношение фамилии Иржи, мы с ним почти подружились. Вернее, между нами установилось нечто вроде некоего энергетического контакта. Кстати, он в свою очередь называл меня не Сергеем, а Сергием. Получалось имя как бы на церковнославянский манер. Недоставало только существительного «отец». Совсем не в смысле определения родства с кем-то из присутствующих.
На этом мы и сошлись. Я тоже не стал его поправлять. К тому же мне в таком случае пришлось бы поправлять и сопровождавших нас вместе с Иржи Йозефа и Яна, для которых я также был «Сергий», и никак иначе.
– Вы вчера смотрели передачу про вашего Путина, Сергий? – добродушно поинтересовался Иржи.
Илья и Валентин настороженно посмотрели на меня.
Я усмехнулся.
– Смотрели, смотрели… – многозначительно сказал я.
– Нам все интересно, что связано с вашим президентом! – просто-таки восторженно подчеркнул Иржи. – У нас многих это интересует. Нам хочется знать, что у вас происходит на самом деле. Взять дело с якобы отравлением Скрипалей по линии ваших спецслужб. Только идиоты могли бы затеять такое накануне выборов своего президента. Нашим СМИ мы не верим. Нам кажется, что против вас организована самая настоящая травля. Просто вы или кому-то явно наступили на хвост, или перестали слушаться некоего старшего брата. Расскажете об этом?
– Сергий все вам по полочкам разложит! – оживился Валентин. – Он у нас самый большой специалист по русофобии.
Я вздохнул. Не нарочито.
– Нам не могут простить, что Россия не развалилась на части вслед за СССР…
– Мы, простые чехи, восхищаемся вами! – вскрикнул Иржи. – Знаете, что недавно меня восхитило? Черногорские сербы из села Кралье предложили свои наделы российскому государству. Чтобы вы построили там военные базы или что-то другое – на усмотрение. В пику вступления их страны в НАТО.
Мне оставалось только вздохнуть.
Нам показали город настолько, насколько его можно показать из окна автомобиля. И все-таки какое-то представление мы получили: это была средневековая крепость, начиненная достижениями научно-технической революции XXI века. Вернее, почти XXII-го.
В конце обзора нас привезли в самый настоящий древний готический замок. Он венчал тяжелой каменной короной один из здешних лесистых холмов.
У ворот замка нас встретил экскурсовод и аккуратно поинтересовался у Иржи:
– Ru;t; turist;?
– Оно, – сказал Иржи, смущенно оглянувшись на нас.
Мне стало явно не по себе, когда экскурсовод своим наметанным глазом определил нашу национальную принадлежность. Правда, никто, кроме меня и Иржи, на это не обратил внимание. Так что это подтверждало: у нас с ним реально имелась некая энергетическая славянская общность.
Впору было спросить экскурсовода, как он догадался, что мы русские туристы. Однако я спрашивал его о толщине здешних стен и высоте башен, но только не о том, о чем хотел. Что-то сдерживало меня. Есть такие вопросы, на которые лучше отвечать самому себе. Или вовсе промолчать. Этот явно был из них.
Как бы там ни было, я теперь машинально приглядывался ко всем группам, которые попадались нам в залах просторного замка, начиненного антикварной резной мебелью и коллекцией оружья 13 века. Людей здесь было предостаточно. Особенно в Рыцарском зале. И я, в конце концов, кое-чего достиг. У меня тоже стало получаться отличать наших туристов ото всех остальных. Я уже почти не ошибался, особенно, если они шли группой. Не знаю, как и за счет чего это мне удавалось. Я долго не знал этого. Лучше бы я не знал этого никогда.
Теперь я повсюду с одного взгляда тренированно отличаю соотечественников. Вернее, отдельных представителей той их мизерной части, которые получают нормальные зарплаты, а не пособия по безработице. Неспроста в России прижилась поговорка: «Кто работает, тот не разбогатеет».
В общем, избранные представители наших среднего и выше оного социальных классов со своими жизнелюбивыми яркими эмоциями ловцов сувениров и невероятных забавных впечатлений невольно бросались в глаза на фоне сдержанных, отменно вежливых чехов со скромным, умным выражением на лице типа: «все идет помаленьку, хорошо, почти отлично». Ко всему у них лица много читающих людей, а у наших, увы, такие, словно они еще алфавит не усвоили. Россиян серии «богатенький Буратино» невозможно не заметить еще и потому, что они здесь напоминают детдомовских малолетних воспитанников, впервые волею судеб оказавшихся в гипермаркете игрушек. Отсюда чумная трата невесть как настриженных у народа денег направо и налево на все, что нужно и не нужно, лишь бы очень дорого и блестело. Они жадно хотят взять от жизни все, то есть не «дать себе засохнуть». И об этом тотчас известить по Инту весь мир «фотками» своих жизнерадостно сияющих малограмотных физиономий. На разрыв улыбающихся по американской традиции. Со стороны такие раззявленные улыбки наших нуворишей скорее напоминают провинциальную рекламу мастерства отечественных стоматологов.
Скоро такому зрению научился и Валентин. Однако ему это рентгеновское видение тоже не доставляло удовольствия. Мы с ним отныне были обречены на негативное настроение. Илье повезло больше: он всю поездку постоянно путал наших с американцами, французами, испанцами и чуть ли не африканцами. Непонятно, как последнее ему удавалось. Но ведь удавалось. Везет людям.
В конце экскурсии нас пригласил на кофе директор здешнего музея. Пока мы пили (вернее, лизали) достойную «каву» из крохотных чашечек, разговор шел в основном об особенностях архитектуры сказочного замка, который вполне рыцарски выглядел даже на фоне остальных почти двух тысяч, которыми по праву гордится Чехия.
Мы коснулись за кофе красоты живописных предгорных окрестностей, мощных суровых крепостных стен и рвов, некогда политых кровью героев, здешних пахнущих вечностью таинственных подвалов, нашпигованных застенчивыми привидениями, а также роскошно сияющих хрустальных люстр и изящной росписи потолков старинными итальянскими живописцами школы византийской традиции великого Эрколе де Роберти.
Когда нам подали семидесятиградусную сливовицу, разговор сам собой переключился на связанные с замком легенды о разбойниках, авантюристах и несчастных влюбленных. Недостатка в изысканно куртуазных легендах не было. Я и Валентин их жадно записывали. Илья ненасытно фотографировал, неистово вращаясь вокруг оси, стремительно наклоняясь и изумительно подпрыгивая, как самый настоящий звездный болеро. В объектах для съемки недостатка не было: здесь на каждом шагу блистало мужественное рыцарское оружие, глыбы рукописных средневековых книг на белом пергаменте с бесценными иллюстрациями, явно выполненные по заказу утонченных знатоков, и роскошная фарфоровая посуда с поэтическими пейзанскими миниатюрами.
В сливовице недостатка тоже не было.
И вообще человек, который ее делал, знал толк в том, за что взялся. Как видно, он хорошо усвоил дедовские рецепты. С кондачка такую душевную золотистую радость не приготовишь: мягкий протяжный вкус с шаловливыми нотками спелой густо-фиолетовой сливы и готовый вот-вот вспыхнуть в вас зажигательный букет живого празднично-весеннего аромата цветения, и горьковатый, дымчатый аромат дубовой бочки не менее чем двухгодичной просушки.
Сливовица отменно сочеталась с сентиментальными легендами замка, местами разбавленными такими образцами крутой средневековой чувственности, перед которой тот же звездный порнофильм «Эммануэль» есть сериал шаловливых простодушных историй для наивных девственниц.
Благодаря сливовице легенды рыцарского замка становились все трогательней и эротичней. Илья принялся прыскать. Почему-то у этого молодого человека чувственные истории всегда вызывали смех.
Я заметил, что с помощью нежно-загадочной сливовицы самая рядовая история становилась похожа на легенду или даже становилась самой настоящей легендой. Поэтому каждый старался сегодня рассказать что-то особенное. И этих волнующих, почти поэтических рассказов нам хватило надолго. Ровно настолько, насколько нам хватило здешней отменной сливовицы. Кажется, это была моравская сливовица. Именно тамошняя имеет ту мировую славу. Несмотря на свои семьдесят градусов, наша моравская сливовица нисколько не была «безбашенной». Позже я убедился, что если спросить любого чеха, какой крепкий напиток считается национальным достоянием его страны, он, не задумываясь, ответит со всей своей чешской вежливостью и здравой рассудительностью: «Сливовица». 3
Когда мы вернулись в гостиницу, после кофе и сливовицы есть хотел один я. Вызывать официанта в номер я не стал. Танки стран Варшавского договора, введенные в Прагу в 1986 году, тут были не причем.
В ресторан я спустился один. Меня подсадили за столик к какой-то пожилой паре. Кажется, я им сразу понравился. Они с вежливым восхищением посматривали на меня и аккуратно улыбались. Я не смог толком прочитать Napojovy listek, то есть меню с напитками, так что с помощью интернациональных жестов, по возможности сдержанных, заказал себе тоже самое, что было перед моими счастливыми соседями. Старики решили, что у нас приятное совпадение вкусов и теперь еще более радостно смотрели на меня. Вообще они смотрели на все вокруг с нескрываемой лучезарной детской восторженностью.
Старик угостил меня вином. Вино было очень дорогое и безвкусное. Наверное, после вдохновенной моравской сливовицы любой напиток покажется никудышним.
– Вы из России? – аккуратно сказал старик, и я нисколько не удивился такой его догадливости. Она была в порядке вещей, хотя я за столом еще не произнес ни слова. Ведь это зрение было открыто и мне. И еще Валентину. Вообще, наверное, многие обладали им. Скорее всего потому, что отличить здесь россиян среди остальных людей, как я уже писал выше, не составляло большого труда. В чем-то это все-таки являлось плюсом для нас. Как говорится, «один ноль» в нашу пользу.
– Мы – американцы, – сердечно засмеялась старушка.
– Горбачев! Ельцин! Путин! – вдохновенно сказал старик. – Трудная дорога к демократии.
– Хорошего мало… – кивнул я.
– Сирия, Украина, Иран, гей-парады… Наш Трамп… – тревожно вздохнул старик.
– Проблем много… И у нас, и у вас… – тупо кивнул я, не понимая толком, что ем. Но выбора у меня уже не было. В любом случае, я теперь хотел побыстрей очистить свои тарелки, переполненные неизвестного происхождения снедью, и уйти.
– Вам надо западные ценности… – горестно произнес старик.
– Я их уважаю… – сказал я. – Но позвольте нам оставить себе свои?
– Вы – сталинист? – уважительно ужаснулся старик.
– Я – человек… – радостно-нагло открыл я его в себе.
Это было не самое проходное открытие. Но отношения к словам «Человек – это звучит гордо!» отношения тоже не имело. Просто человек. Разве такое не имеет право на жизнь?
Я торопливо проглотил последний кусок чего-то, при всем притом, весьма вкусного и ароматного. Возможно, мне принесли мясное ассорти. По крайней мере, на стоявшей передо мной деревянной досточке еще минуту назад лежало более чем достаточно исключительно вкусных колбасок, ветчины и бекона, украшенных загогулистым стручком маринованного алого перчика, соленым изящным огурчиком и щекастой помидоркой. Большинство вокруг, как я уже под конец сориентировался, ели так называемый «тартар» из говядины с тостами и чесноком. Одно название уже несколько настораживало меня. К тому же я не любитель сырого мяса, даже искусно приготовленного. А «тартар» из другого не делают. В общем, с ужином я не промахнулся.
– Я хочу фотография товарищ человэк! Боже, царя храни! – восторженно объявил старик и попросил официанта снять нашу дружески настроенную компанию.
Старики лучезарно улыбались. Это была одна из самых лучших искренних улыбок, какие мне только приходилось видеть. И я имел к ней некоторое отношение.
Провожая меня, старики встали. Они перекрестились, как это делаем мы, православные. Я на прощание поклонился им. Это и вовсе привело их в неописуемый детский восторг.
4
Утром Валентин настойчиво растормошил меня.
– Вставайте, граф! Вас ждут в соседнем магазине моднючие кеды на высокой подошве с металлической фурнитурой! Самое оно для вашей очаровательной супруги и дочери! С крутейшей надписью на подошве: «Позитив и драйв!» Спешите, пока наши туристы не расхватали весь товар! Там уже начинается ажиотаж!
– Такая обувка была в моде для уроков физкультуры в школах в эпоху Гагарина… – попытался я тщетно отвоевать лишнюю минуту в постели.
– Мода возвращается. Как бумеранг, – рассудительно объявил Илья.
Даже непродолжительное пребывание в Чехии, кажется, вполне положительно повлияло на его формирующийся молодой характер. У национального характера чехов есть чему поучиться.
За гламурными кедами стояла длинная нервная очередь. Это была первая очередь, которую я увидел в здешних магазинах. Она говорила по-русски, хотя время от времени звучали фразы на армянском, таджикском и казахском. Может быть, еще и на других языках бывших народов СССР говорила эта возбужденная эксклюзивным товаром очередь, но я особо не прислушивался.
Продавщицы тоже говорили по-русски. И делали это достаточно сносно. Мы как дома оказались. Тем более что очередь была взвинченная и обидчивая. Казалось, что кто-нибудь из наших сейчас по старой памяти обязательно крикнет: «Больше одной пары в руки не давать!!!» А один из счастливчиков, уже зажавших под мышками по коробке с заветными кедами, вдруг круто объявил, что чешская продавщица будто бы на самый что ни на есть российский манер обсчитала его. В общем, он на весь магазин громыхнул об этом таким матерым голосом, каким разве что говорили крутые российские парни на «стрелках» в лихие девяностые.
– Русьськи-и! – тыкая в нашу сторону пальчиком, просюсюкал чешский пацаненок лет пяти и росточком как раз по красивую коленку мамы, которая зашла в магазин в донельзя застиранных дырявых джинсах. И ко всему еще и босиком.
Я вышел с пустыми руками. Только чтобы поскорей выйти. Прощайте, гламурные кеды…
К этому времени Валентин на высоком градусе покупательского спроса прикупил жене натуральную кроличью шубку. Она была очень хорошего фасона и сшита из очень качественного меха. Правда, он почему-то (шика ради?) был выкрашен в фосфорирующий зеленый цвет. Шуба выглядела экзотично. В ней только между африканскими пальмами щеголять, если бы не тамошняя жара. В конце концов, Валентину лучше знать, что нужно его жене.
На обратном пути мы с ним решили зайти в собор. Как раз шла служба. В глубине собора утробно гудел орган. Казалось, там рождается нечто мощное, космическое. Стремясь высвободиться из земных пут, оно свободолюбиво давит на стены собора, и оттого его готические формы так напряженно удлинены ввысь. Музыка поднималась и опадала, продолжая свою скульптурную работу с камнем. Если ей было под силу справиться с ним, то можете представить, что она сделала с нами.
Тем не менее войти внутрь мы не решились. У нас было слишком много свертков, ни имеющих никакого отношения к созданию божественного настроения. Особенно зеленая кроличья шуба в охапке у Валентина.
Кстати, сегодня он долго не засыпал, однако орган собора был тут ни при чем. И ни при чем была сказочная, изумрудно-фосфорическая шуба для его жены.
Не просто заснуть в отеле, где днем жизнь прозаична и незаметна, а к ночи, напротив, раздвигает свои горизонты до немыслимых границ. Особенно доставал нас ресторан на крыше «Сорок первый этаж». И не своей музыкой. Ее с такой высоты почти не слышно. Зато на столе у нас соблазнительно лежал проспект услуг этого ресторана, и мы, благодаря ему, были хорошо осведомлены, что там сегодня можно съесть, выпить и посмотреть. Так, скажем, можно было прямо из ресторана вызвать машину и поехать на дегустацию редких вин в погреба европейской известности, или совершить вертолетную экскурсию над ночной Прагой. С низким пролетом над легендарным Карловым мостом. Однако благодаря проспекту мы также были осведомлены насчет высотных цен в этом высотном ресторане.
Из раскрытого окна сладко-духовито наносило пивом и горьковатым табачным дымом. Но к этим просто-таки рекламным запахам ночной ресторан «Сорок первый этаж» на крыше нашего отеля отношения не имел. Чад был прозаичен и достаточно груб. Пивным ароматом и табачным дымом сочился одноэтажный трактир «У извозчика» напротив нашего отеля.
Высокий рыжий молодой мужчина в майке с портретом Че Гевары неторопливо вышел из него на середину пустой полутемной улицы. В явно сильной, натруженной руке он держал кружку, полную пивом. Держал с такой профессиональной основательностью, с какой на работе держал свой инструмент.
Мужчина остановился и поглядел куда-то вверх. Может быть, он поглядел на роскошно-яркое сияние «Сорок первого этажа» или на звезды, если они были видны, что вообще-то маловероятно. Ресторанные огни работали с прожекторной силой, явно гася небеса.
Через некоторое время возле мужчины остановилась девушка на велосипеде, и он угостил ее пивом. Она выпила всю кружку и засмеялась. Он тоже засмеялся. Они о чем-то громко поговорили, а потом девушка уехала, старательно налегая на педали своего вихляющегося велосипеда. Вполне вероятно, что эта кружка пива сегодня была у нее далеко не первой.
Мужчина что-то крикнул ей вслед, и они снова засмеялись. Это был замечательный смех. Так смеются люди, которые живут в полном согласии со своими личными представлениями о счастье и не позволят никому заставить их жить хуже. С ними такое не выйдет. Я никогда не слышал такой смех. Оставалось позавидовать ему.
Он пошел назад с пустой кружкой в торжественно вытянутой вперед руке. Она как бы служила ему стрелкой компаса. Само собой, весьма своеобразного. Компасы действительно отличаются уникальным разнообразием своих конструкций. Почему бы и такому не быть?
Возле входной двери этот молодой, улыбающийся мужчина с гортанным счастливым криком наотмашь метнул кружку в бревенчатую стену трактира. Взрывчато пыхнули веселые осколки. Он дождался появления официанта, заплатил ему за кружку и за услугу по подметанию ее игриво-звонких остатков, и в самом прекрасном настроении отправился, по всей видимости, домой.
Эта сценка вдохновила нас. В это время часы на ратуше пробили девять вечера. Это был тот же звук, что некогда и при короле Вацлаве: нечто благородно рыцарское слышалось в сдержанном гуле старинного мощного металла.
У нас оставалось ровно два часа до закрытия трактира.
Через минуту мы были в его полутемном добродушном зале. Нашими соседями счастливо оказались уже знакомые Иржи и Ян. Вскоре появился Йозеф, идущий показательно твердым шагом. Основательно выпив перед нашим появлением, он ходил домой принять холодный душ и переодеться в свежий костюм. Это говорило об особом уважении посетителей к трактиру «У извозчика», где они жили своей неповторимой жизнью.
Мы тоже как бы подключились к ней, напрочь забыв о поручении Василия Васильевича. Мы забыли, что нам следует сейчас бдительно внимать здешним раскрепощенным пивным разговорам о России, Сирии, Украине, Донбассе и санкциях против нашей страны. Однако никакого проку не было бы, даже помни мы об этом. Здесь говорили обо всем, но только не о геополитике. Как ни удивительно, нами тоже не было сказано о ней ни слова. Мы словно забыли, что это такое и с чем ее едят. Это были очень счастливые два часа. Я со смаком вдохновенно выпил четырнадцать пол-литровых кружек легендарного «Старосмиховского» пива. Со здешней чешской неповторимой матово-розовой ветчиной, которую нам подали на огромном сияющем фарфоровом блюде тончайшей работы.
– Пан Пивак! – восторженно заценил мои далеко не предельные возможности
Иржи Дворжак.
– Пан Пивак!! – празднично засмеялся официант, который совсем недавно заметал у входа в трактир сверкающие осколки разбитой тем рыжим молодым мужиком массивной пивной кружки. Он, кстати, отмечал фломастером на кружочке белого картона каждую мою очередную порцию пива. Для будущего расчета. Я осваивал великолепное пиво с большим уважением. Отметин на кружке было ровно четырнадцать.
Официант в свою очередь восторженно объявил об этом всему залу.
– Пан Пивак!!! – хором отозвался в сочной пивной полутьме душевный трактирный народ.
Все стоя выпили в мою честь еще по кружке неповторимого «Старосмиховского». Иржи шепнул мне, чтобы я раскланялся и тоже показательно выпил еще одну кружку с кудрявой серебристо-матовой вальяжной пенной. Я смог. И очень даже смачно. В общем, за один заход. Чуть ли не залпом. Это было образцово-показательное насыщение достойным пивом.
Когда уходили, Илья и Валентин пытались меня на всякий який случай поддерживать с двух сторон. Честное слово, я в этом нисколько не нуждался. Но отталкивать товарищей не стал. Они же делали это из лучших побуждений.
5
Утром нас повезли на завод, где делали спортивные и охотничьи ружья. Само собой, в случае необходимости, здесь вполне могли собирать и боевое оружие. Шеф наверняка бы поставил «плюс» такой поездке: мнение о России на практически оборонном заводе явно будет иметь для него особый статус. Однако встреча с народом не состоялась: прерывать производственный процесс для нас не стали. Более того, его бы не остановили ни для кого. Просто провели по цехам, а потом мы пили кофе в директорском кабинете. Кто хотел, пил пиво. Кофе подали двойной, пиво – черное. Иржи Дворжак был с нами и предупредил, что оно действует, как пуля в лоб. Образ с пулей здесь на оружейном заводе был особенно реален. Это подействовало на наше подсознание. Мы все попросили себе кофе. Более того, сила образа с пулей оказалась такова, что я за все дни в Чехии ни разу не рискнул отведать черного пива. И все его пули пролетели мимо меня.
Хотя фамилия директора была достаточно говорящей – Vesely, то есть Веселый, Ярослав Веселый, веселого разговора у нас не получилось.
– Политика меня не интересует… – сухо сказал он. – У них свои дела, у нас свои. Лучше поговорим о наших замечательных ружьях, а потом спустимся в тир и убедимся в этом на практике.
– А каково ваше мнение об имперских замашках России? – подал голос наш блистательный аналитик Валентин с царственной фамилией Романов.
Иржи старательно перевел его слова. Кажется, иногда он напрягался, подыскивая наилучший вариант фразы. По всему было видно, что эта тема ему тоже не по душе.
– Мы прекрасно понимаем, что Россия – не Советский Союз. С Россией можно и нужно сотрудничать…
– Но как к этому отнесется руководство НАТО? – не унимался Валентин.
Иржи сдержанно перевел его слова.
– Я не хочу говорить о политике… – поморщился Веселый. – Я хочу делать самые лучшие в мире охотничьи ружья. Наверху ни нас, ни вас никто ни о чем никогда не спрашивает. Ни о введении танков, ни о вступлении в НАТО. Вас вон однажды спросили, хотите вы или нет сохранения СССР, так что из этого вышло? Кстати, ваш Ельцин и Путин тоже вроде как подумывали примкнуть к Североатлантическому Альянсу. Так что давайте добавим в наше кофе славную Бехеровку и забудем обо всем плохом…
В любом случае, для меня этот уклончивый разговор не оказался бесполезным. Более того, он явно заложил во мне начатки космического мышления. Я почти понял, почему землянам не следует искать контактов с инопланетянами. Мы на Земле друг с другом не можем толком объясниться. Даже при помощи лучшей в мире Бехеровки.
Веселый вздохнул с каким-то глухим взрыком и лично нацедил ее нам всем в кофе: знаменитая 38 градусная Becherovka, настоянная на двадцати травах из Карловых Вар. Это нечто, паны, пани и панночки.
Действие сего фантастического напитка позволило нам аккуратно уйти с трудно развивавшейся политической темы. Мы заговорили о недавнем гей-параде в Праге. Оказалось, что каждому из нас есть, что сказать по этому поводу. Как-никак парад собрал больше десяти тысяч человек и был признан одним из лучших в Европе. Градус разговора энергично нарастал. В этой теме мы явно не нашли общий язык.
Чтобы восстановить мужское братство, мы по приглашению директора решительно отправились в тир. Перед стрельбой все выглядели очень мужественно, как и подобает настоящим мужикам.
НЕ без помощи Бехеровки наша воинственная компания быстро преодолела ведущую в тир длинную винтовую лестницу, как бойцы, поднятые ночью по боевой тревоге. Навстречу нам поднимался кисловатый, с хвойным оттенком густой запах пороховой гари. Я машинально подумал, что это был, прости, Господи, аромат ни мало, ни много ладана войны.
Нас бегло проинструктировали и выдали каждому по тяжелому четырехкилограммовому ружью модели «супер» 12 калибра с 720 миллиметровыми стволами. Рукам было радостно чувствовать их ореховые ложа.
Нам отсчитали по три красных патрона и еще раз проинструктировали. Особо было указано, что у ружей тугой спуск. Я предвкушал, какую яростную пальбу мы сейчас устроим. Это будет просто-таки настоящий салют, говоря языком передовиц советского времени, в честь чешско-российской дружбы.
Мы не выстрелили ни разу. И я в том числе. Но Бехеровка на двадцати волшебных травах, выпитая нами перед тем как идти в тир, тут была не при делах. Само собой, как и наши недавние самодельные политические размышлизмы.
Мы не выстрелили по той причине, что несколько служителей тира этому неожиданно помешали. Они суетились на линии огня, срочно снимая с мишеней солдатские робы. Это были новенькие гимнастерки и галифе советских солдат. Возможно, сохранившиеся где-то на складах со времен братской воинской дружбы стран Варшавского договора. Умели в СССР делать качественно, на долгие годы.
Желание «пострелять» как-то союзно пропало у всех нас.
– Это провокация… – сдержанно проговорил Ярослав Веселый. – Не судите по ней обо всех нас. Я не отдавал распоряжение одевать эти мишени в форму ваших воинов. Кто-то за нас постарался.
Когда мы вернулись, портье подал мне записку с номером телефона, по которому меня просили позвонить.
Мы были без Иржи, но с помощью электронного переводчика я быстро составил нужную фразу: «Kdo a pro;?»
– Кто и зачем? – пожал плечами русскоговорящий портье. – Этого я вам не объясню.
– Голос был мужской или женский?
– Мне записку передали по смене.
– Мужики, здесь у меня кроме вас нет никаких знакомых, – несколько напряженно проговорил я. – Василий Васильевич? Маловероятно. Жена? Я предупредил ее, чтобы не беспокоила.
– Если это не ошибка, перезвонят… – хмыкнул Валентин.
– Все это ерунда, – поддержал его Илья. – Забыли, мужики.
Мы переоделись и пошли в трактир «У извозчика». При всем притом я не собирался сегодня повторить свой пивной рекорд и подтвердить звание «Пана Пивака».
Мы вновь заказали очень понравившуюся мне ветчину с розово просвечивающими лепестками и черными оливками – блескучими, словно бы глазастыми. Тот же официант с особой радостью принес нам по кружке охлажденного «Старосмиховского» с седой пенной шевелюрой, а следом принес по второй и третьей. Официанта звали Зденек. Это имя легко произносится русским человеком. Оно очень для нас удобно в произношении и эффектно звучит своим благородным сочетанием звучных букв. «Зденек»! Класс.
Как настоящий «Пан Пивак», я сделал первую паузу только после пятой кружки.
Зденек был счастлив, что пиво нам нравится. И что нам нравится отменная румяная и сочная ветчина с оливками. Он не преминул объявить, что приглашает нас через два дня на местный праздник чешской ветчины, который отмечают здесь с 1857 года. Когда знаменитый Франтишек Звержины создал в своей мясной лавке сей чудесный деликатес.
Ко всему Зденеку, как истинному профессионалу пивного дела, понравилось, что мы, в отличие от большинства русских гостей, не стали заказывать к «Старосмиховскому» соленые сухарики и вяленую рыбу. Здесь это считалось дурным тоном.
Зденек с аккуратной вдохновенностью предложил нам к «Старосмиховскому» еще и маринованные свиные ребрышки, а также жареные колбаски с чесноком, имбирем и сладкой паприкой. Мне показалось, что в них присутствовал также мускатный орех и кардамон, но Валентин с Ильей с таким усердным аппетитом уничтожали все подряд, что никто из них не удосужился ни возразить мне, ни согласиться со мной.
На седьмой кружке, которую мне с восторгом принес наш вдохновенный, азартный официант, что-то меня как за язык потянуло.
– Зденек! – почти торжественно проговорил я. – А как Вы относитесь к России?..
– О! Все в порядке! Мы любим Путина! – как салютуя, вскинул он перед собой в одной руке все наши четыре очередные кружки, запаянные студенистой пеной. Она так шуршала пузырьками, словно тоже норовила что-то произнести шепотом. Я думаю, эта пена, как и сам Зденек, вряд ли имела что-то против нашей страны и нас самих. По крайней мере, его яркая и стремительная улыбка, которая словно сама по себе радостно мелькала одновременно в разных местах трактирного зала, в этом однозначно убеждала.
Вертко отходя, Зденек вдруг зацепил наше блюдо с ветчиной неземного вкуса. Едва зацепил. Тем не менее, он сложил руки на груди и попросил прощения. Еще никто никогда при мне не делал этого с таким достоинством и уважением.
– Все в порядке, Зденек! – смущенно сказал я.
Однако в конце вечера, когда мы хотели расплатиться, Зденек не взял с нас ни кроны. И он был в этом решителен, и явно гордился таким своим фирменным способом достойно оградить реноме заведения. Одним словом, наша взаимная тактичность радостно говорила сама за себя.
В отеле портье снова встретил меня словами:
– Вам опять звонили.
Само собой, даже эти два обычные слова были произнесены им с достойной неторопливостью и особой чешской вежливой отчетливостью, отшлифованной всем образом здешней жизни. Терпеливость и благообразная сдержанность чехов есть черта особая даже среди остальных европейцев. Наш портье явно владел ей на образцово-показательном уровне.
– Придется звонить?.. – задумался я.
Мы уныло переглянулись. В этой ситуации явно не было никакой логики. Тем не менее, проблема набирала обороты.
– Кому потребовалось так настойчиво нас разыскивать? – поморщился Илья.
– Может быть, ЦРУ?.. – хмыкнул Валентин. – А может быть и английская разведка МИ-6? С них станется. Не надо было нам, ребята, вести в общественных местах разговоры насчет НАТО. В любом случае, эта история начинает мне все больше нравиться!
– Я во всем люблю ясность… – строго вздохнул я и решительно набрал оставленный нам номер.
Это был телефон российского консульства. Мне ответил его сотрудник Андрей Волков. Он предложил встретиться завтра в отеле за завтраком. Голос был предельно спокоен, вежлив и предупредителен. Только таким голосом можно разговаривать здесь. Чешский менталитет иных интонаций не приемлет.
– Да, да… Конечно, – тупо проговорил я, даже не пытаясь выяснить, зачем мы ему потребовались. Я как бы взял под козырек. Чисто наша черта при общении с вышестоящими госинстанциями и спецслужбами.
6
Утром официант как всегда радостно-галантно провел нас к свободному столику. Проживание в отеле заботливо включало в себя бесплатный завтрак. Как было отказаться от такой любезности, явно заранее оплаченной нами же. Этот утренний гастрономический ритуал будто бы за счет заведения включал кофе, кстати, достойный на вкус, двойной, но в чашечке емкостью едва ли более столовой ложки. Ко всему, несмотря на то, что сами чехи едят мало салатов, предпочитая реальную сытную еду, – нам приносили с видом презента с царского стола щепотку какой-то нежной витаминной травки со следами присутствия очень хорошего сыра. Иногда он был со слезой, что нас по-своему забавляло. Мы каждое утром внимательно оценивали наш «утонченный» завтрак: не плачет ли сыр? Своими слезами или их отсутствием он, по нашему общему мнению, предсказывал качество предстоящего дня. Кстати, название салата не могло не вызывать уважение. Однако сытности оно нисколько не прибавляло. То бишь греческий салат с сыром Фета и черными оливками. Плюсом было то, что мы благодаря этому салату еще имели возможность каждое утро вербально разминать и тренировать свое чувство юмора разнообразными, пусть и не всегда удачными, а то и вовсе дурацкими вариациями поговорки насчет бесплатного сыра в мышеловке.
Одним словом, дармовой завтрак функционально являлся для нас не более чем игривой затравкой, легкомысленной прелюдией к основному произведению. После него мы сразу же уверенно шли через дорогу в трактир «У извозчика» и радостно заказывали Зденеку или его сменщику с не менее замечательным именем Франтишек всякий разный харч, соответственно нашему аппетиту и вкусам. Скажу сразу, пиво утром не входило в нашу гастрономическую карту. Да и вечером я как-то стал смущенно уклоняться от подтверждения своего олимпийского звания «Пан Пивак». В общем, в трактире «У извозчика» по утрам мы чаще всего добавляли к изысканному тощему европейскому завтраку отеля жареный шницель из свиной шеи с лимоном, запеченное свиное колено с горчицей, хреном и кислой капустой, а также медальоны из свиной вырезки. Блюда из говядины здесь кусались по цене, не говоря о дичи. На гарнир нам нравились дольки холодного картофеля по-деревенски. Но иногда мы заменяли его популярной здесь чечкой. Никто из нашей троицы толком не знал, что это такое, но она нравилась нам и очень нравилась всем, кто приходил в трактир. Особенно, если компанию чечке составляли копченые свиные колбаски с добавлением козлятины, баранины и маринованной крольчатины. Одним словом, редко кто здесь не брал чечку. Если это случалось, то все понимали, что этот человек очень сыт. В противном случае чечку ели все, как и все пили «Старосмиховское».
За столиком с уже выставленным на нем скудным диетическим завтраком сидел молодой мужчина в отличном белом костюме и сосредоточенно, энергично ел что-то весьма мясное и достойное. Оно выглядело почти экзотически. Некое творение изысканной гастрономической архитектуры. Это вполне могла быть ножка фазана, приготовленная на можжевельнике и беконе или лопатка ягненка в маринаде на чесноке. На самом деле это были говяжьи щечки в вине. В конце концов, какая разница. Мне показалось существенным именно то, как этот ел незнакомый человек за нашим столом. Это был классический образец элегантного употребления достойной мужской еды. Так едят, разве что, на приеме у английской королевы. По крайней мере, возможно, что так. В конце концов, я ни разу не был свидетелем того, как на самом деле вводят в себя пищевые продукты явно не последнего достоинства за королевским столом. Хотя, думаю, даже обычную манную кашу королева Англии Елизавета II употребляла бы соответственно своему высочайшему сану.
Мы не ошиблись, предположив, что за нашим столом уютно расположился тот самый Андрей Волков. Своей особой вышколенной импозантностью и более чем шикарным белым костюмом он вполне тянул на офицера ФСБ из службы внешней разведки, работающего под прикрытием. Я даже придумал на ходу, какой у него мог быть служебный псевдоним. Например, Дымов из одноименного чеховского рассказа, или Бендер. Бендер – реальней. И вкусней! Кстати, белый цвет в одежде всегда есть признак внутренней свободы и элегантности. Андрей вполне соответствовал всему этому. К тому же не все умеют носить белый костюм. Он делал это без сучка и задоринки. Вот бы услышал эту мою фразу наш водитель с легендарной «Татры». Белое следует носить раскованно и чуточку вызывающе. Андрей показался мне самой лучшей иллюстрацией к этой непростой теме.
Он легко, спортивно привстал и сдержанно поклонился. Он так это сделал, что меня потом еще не раз подмывало именно так вставать и именно так исполнять поклон, как этот человек. Он многое что умел, чему невольно хотелось подражать. Манеры этого человека и даже, возможно, мысли были заразительны. Однако у меня ничего не получилось и не могло получиться, как у него. Я всегда был плохим учеником в смысле хороших манер. И это, наверное, хорошо. Быть двойником не лучшее призвание.
Мы представились и сделали по первому глотку утреннего двойного кофе. Того самого, от которого уже после первой же чашки начинаешь чувствовать, будто у тебя на лице проступает особый кофейный загар: оно темнеет и приобретает легкий африканский оттенок. У меня лицо от кофе начинало сугубо краснеть. При этом вернуть ему натуральный цвет могло только «Старосмиховское». Если, конечно, заказать не менее пяти кружек.
– Я уполномочен передать вам просьбу вашего Василия Васильевича! – сказал Волков свежим радостно-деловым голосом человека, который легким ужином, отличным сном и чудесной пробежкой по утреннему росному парку идеально подготовил себя к блистательному выполнению любого количества дневных дел. – Василий Васильевич отменяет свое намерение поднять на страницах своего журнала тему русофобии. Он понял, что для вашего провинциального журнала это неформатная тема. К тому же ваш повышенный интерес к вопросу мнения славянских народов о современной политике России переполошил всех здешних резидентов иностранных разведок. В первую очередь, само собой, засуетились американцы и англичане. Более того…. Из одного компетентного источника нам стал известен настораживающий факт… Западные спецслужбы готовятся скомпрометировать вас. И знаете, какое у этой провокационной операции кодовое название?
Что-то вдруг озаренно торкнуло меня изнутри.
Нарушая все здешние кофейные традиции, я одним махом опрокинул в себя чашку с двойным кофе. Вернее, не чашку, а наперсток. Из легендарного чешского стекла.
– Кодовое название?.. – загадочно произнес я. – «Пан Пивак»!
Волков сдержанно, почти строго усмехнулся.
– В точку. У журналистов специфическая профессия! У вас какой-то особый путь проникновения в чужую душу и мысли. Да, так. В общем, день-два мы вам оставляем на туристические радости, но потом рекомендуем срочно собирать чемоданы. Антироссийскую тему вам все равно не разгрести. Только огня по неопытности подбросите.
Он протянул нам уже оформленные и оплаченные обратные авиабилеты.
– Неужели все так плохо?.. – вздохнул я.
Волков не ответил. Вернее, он словно и не слышал мой вопрос.
– В Славков ездили? – свежо улыбнулся он. – Это бывший Аустерлиц.
– Нет еще.
– Обязательно побывайте напоследок. Оно стоит того!
– Большое спасибо! – сказал я. – Мы обязательно попросим нас туда свозить.
В это время возле нашего столика виртуозно остановился официант. У него в руках не было ничего, кроме блокнота и ручки.
– Пожалуйста, оплатите свой завтрак, – негромко, скучно сказал он.
Я торопливо достал портмоне.
– С вас сорок одна крона.
– Хорошо, хорошо. Конечно, я заплачу, – покивал я, точно разминался перед тем, как боднуть головой этого официанта. – Хотя у всех у нас бесплатные завтраки. По крайней мере, так было до сих пор.
– Извините, я что-то напутал! – громко сказал официант с некоей достаточно фальшивой смущенностью. – Извините, дорогой русский гость. Извините, дорогие русские гости.
Это начало сбываться предсказание Волкова насчет провокаций?..
Когда мы вышли, я увидел возле отеля своих американских стариков. Только сегодня он и она были какие-то скучные и несколько как бы настороженные. Кажется, они не узнали меня. Или только сделали вид? Я хотел окликнуть их, но почему-то сдержался. Возможно, помешало присутствие Волкова-Бендера. Хотя причем тут он?..
Наверное, я напрасно не заговорил со стариками. Они бы улыбнулись. Наверняка. Они умели это делать. Я упустил возможность поднять им настроение.
Мы решили вернуться в номер и обсудить перемену обстоятельств. Волков радушно простился с нами. Мы только что не обнялись с ним.
Некогда непослушный лифт упруго причалил у наших ног. И мы вознеслись в его супер-кабине, словно совершили космическое путешествие. Каждый этаж отеля был как некая планета со своим особым миром.
С порога я решительно направился к холодильнику, который все эти короткие дни выглядел обиженным из-за отсутствия нашего интереса к нему. Помня про все предупредительные параграфы двухдневного французского опыта Валентина, я, тем не менее, извлек на свет белый все, на что лег мой глаз. А лег он на все сразу. В первую очередь я вытащил из печально ждавшего нас холодильника благородный гаванский темно-золотистый ром «Havana Club». Мы радостно осмотрели бутылку, в которую словно бы некий волшебник упрятал цвет заходящего, уже низкого густого Солнца.
Я взволнованно объявил, что истинные ценители пьют ром только в чистом виде, ничем не закусывая.
Это экстремальное предложение очень понравилось Илье и Валентину. Мы заранее почувствовали себя настоящими знатоками рома. Я выбрал из крепких напитков самую лучшую бутылку. Уже скоро это восторженно признали Илья и Валентин. Они даже хотели переименовать меня из «Пана Пивака» в «Пана Рома», но не смогли найти такому достойному имени подходящего благозвучного словосочетания. «Пан Рома» как-то не прокатывало. В какой-то степени, именно наш отличный ром помешал реализации их остроумия.
– В общем, с сегодняшнего дня всем нам следует быть вдвое осмотрительней… – строго вздохнул я.
– Может быть, мобильники отключить? – сурово напрягся Валентин. Кажется, он при этом чуть-чуть побледнел. Хотя это могло быть и следствием внутреннего усваивания легендарного кубинского рома. Казалось, еще рюмка, и мы запоем, пусть и нескладно: «Слышишь чеканный шаг? Это идут барбудос. Небо над ними – как огненный стяг…»
Кажется, такая тревожность нашего нынешнего положения даже приподняла нас в собственных глазах. Наверное, в каждом из нас еще не был изжит пацан, не наигравшийся в шпионов. На волне такого подъема самооценки я объявил, что сам оплачу ром. Сколько бы он ни стоил. Это своего рода дань уважения с моей стороны моим спутникам за их смелое участие в такой непростой поездке. Будем говорить открытым текстом. Мы попытались прикоснуться к теме за семью печатями.
Точно уловив высокий накал нашего героического настроения, позвонил из Воронежа сам Василий Васильевич.
– Мое задание отменяется, ребята… Сворачиваемся. Миссия невыполнима… – каким-то особенно бережным голосом проговорил шеф, тем самым невольно давая нам понять, что эта наша поездка в Чехию стала там у них предметом нелицеприятного обсуждения на достаточно высоком уровне. Если не на самом высоком в масштабах Воронежа, а то и самой Москвы. – Всем огромное спасибо! Молодцы. Вы со своим поиском истоков русофобии, не загадывая, многих там, кого следует, нормально поднапрягли. Из тех, кто эту русофобию в спешке стряпает. Родина не забудет своих героев. Жду вас, мужики!
Не знаю, была ли какая-то связь с нынешним неожиданным развитием событий вокруг нас, но за ром мне платить не пришлось. Ни за первую, ни за вторую и ни за третью, а потом еще и четвертую бутылку. Дежурная по этажу деньги за ром из холодильника с меня не взяла. Я обратился к старшему официанту. И он тоже не взял с меня ни кроны за ром. Я уперто дошел до администратора отеля «Сороковой этаж». И уже он пояснил мне, что ром оплачен. Оплачено все содержимое нашего холодильника. Тот, кто это сделал, просил не называть его. 7
Ехать на Аустерлицкое поле лучше зимой. Даже есть точная дата для такой поездки – 20 ноября. Обычно в это время весьма приблизительный европейский снег уже метит белыми пятнами здешние суглинки. Или, в подтверждение гипотезы о всемирном потеплении, сыплется печальная смесь дождя со снегом. Но главное состоит в том, что 20 ноября вы еще издалека поймете, что поступили правильно. Это когда вы услышите со стороны Праценских высот густой пушечный залп и блеснет вам в глаза зеленовато-желтым пороховая вспышка. Все это тотчас подхватят частые выстрелы кремневых ружей. Прорежется хлесткая морзянка барабана. На Праценских высотах у костров – кивера, треуголки, папахи и каски с плюмажами. Это гусары и кирасиры, артиллеристы и казаки. Кое-где видны шляпки маркитанток. И сами маркитантки тоже видны. Их нельзя не заметить. Они умеют бросаться в глаза. На то они и маркитантки.
Мы приехали сюда задолго до дня реконструкции сражения – двести двенадцатой годовщины битвы «трех императоров». Тогда тысяч пять «солдат» будут азартно «биться» часа полтора, потратив около тонны черного пороха, и завершат действо праздничным фейерверком и парадом на улицах Брно с кружками прекрасного «Старосмиховского» в руках.
Сейчас в уютной, смиренной тишине шел бесшумный на здешних мягких кровлях, размеренный дождь. Точно деловито выполнял какую-то порученную ему в небесах работу. Я не могу объяснить, почему, но в силу каких особых признаков в моих глазах это был самый настоящий, истинно чешский дождь.
Угрюмое Славковское поле. Ряженых и муляжей боевых знамен еще нет. Как и высокого и бесконечного неба Аустерлица, увиденного князем Андреем. Тем не менее, среди здешних пологих пустынных холмов, включая наполеоновский Журань, с перелесками и прудами в низинах обостренно чувствовалось, что именно в таких просторных, распахнутых местах устраиваются битвы, в которых не имеющие никаких претензий друг к другу и вообще незнакомые десятки тысяч людей разных народов и племен ценою своих жизней отстаивают амбиции вождей. И все же тогда в Аустерлицком сражении двум императорам не удалось поставить на место третьего, который им не нравился. Возможно, им не хватило для этого еще тридцати-сорока тысяч убитых мужиков, но такова селява. На нет и суда нет. Император Александр после Аустерлицкого поражения горько оплакал, по-мужицки сидя в раскорячку под деревом, свою невозможность тысячами чужих жизней прижучить Наполеона.
Когда мы после замка Славков поднимались на волнистые Праценские высоты к музею «Битва трех императоров», завыла собака. Суда по хриплости и обыденности ее интонаций, обыкновенная дворняга. Кто знает, что заставило ее заняться сейчас таким душераздирающим делом. Может быть, эта дворняга выла от тоски по тем десяткам тысяч солдат, которые здесь восторженно и храбро умирали ни за что?..
Да, люди могут миллионами умирать без цели, но собака попусту выть не станет. Когда вы стоите на том месте, где ради проблем трех человек, пятьдесят тысяч других под дождем зарезали и застрелили друг друга, такие мысли невольно приходят в голову. И пусть они погибли давно, все равно здесь над вами и посейчас как бы висит облако живой боли. Да, собака выла неспроста. Она старалась, как могла, и была искренна в своих завываниях.
Мы слышали ее голос даже в глубине Мавзолея на вершине Праценских высот. Он сложен из камня, и здесь его многие тонны, однако и они не смогли сдержать собачий всепроникающий траурный вой. Слушая его, даже здешний восковой Наполеон, кажется, переживал муки совести.
Мы стояли у гроба с останками французов, русских, моравов и австрийцев, а до нас доносилось, как раздирается собака у подножия холма. Она явно взялась за это дело не на шутку. Как видно, у нее все-таки был серьезный повод. Не знаю, чего больше мы уже хотели: чтобы она, наконец, замолчала или чтобы продолжала до бесконечности.
Она продолжала и не щадила себя.
В здешнем баре собака тоже была слышна. Мы взяли самый любимый в Чехии травяной ликер «Фернет Сток» не хилых сорока градусов. Его многогранный аромат не поддается описанию, ибо состоит ни мало, ни много из запахов четырнадцати элитных трав, растущих только в Пиренеях, Атласских горах Марокко, Камеруне, Пакистане и Индонезии. Я нанюхал там ромашку, горчичное семя, дубовую густую горчинку и лимонную цедру. Тем не менее, рецепт ликера до сих пор хранится в секрете. Сами чехи обожают запивать Фернетом свое любимое пиво. Будто бы тогда можно на время протрезветь и потом осилить еще несколько кружек на пути к элитному званию «Пан Пивак».
Мы на этот раз предпочли пользовать ярко-рубиновый «Фернет Сток» в чистом виде. Наверное, слова Волкова про некую операцию западных разведслужб «Пан Пивак» подействовали на нас отрезвляющие. Такие обстоятельства я думаю, способны освежить голову кому угодно.
Мы выпили по стаканчику за павших в Аустерлицкой битве. За всех павших во всех боях, кого посылают умирать те, кто не способен сам постоять за себя.
Завывания псины стали еще протяжней. Голос ей позволял. Можно было подумать, что эта собака напрямую общается своим воем с теми, кто когда-то погиб на ноябрьском Аустерлицком поле. И на Прохоровском. Куликовском. На всех полях смерти. Историки насчитали их более пятнадцати тысяч, ставших кладбищами для четырех миллиардов людей, специально выращенных, чтобы умереть в силу особых исторических обстоятельств. Те же историки прикинули, что мирных дней за всю историю человечества у него было не больше месяца.
Так что наша собака никак не могла скоро замолчать.
Бармен, пан Кучера, радостно предложил нам достославные картофельные кнедлики: к ним прилагались не менее знаменитая подкопченная старопражская ветчина из целого свиного маринованного окорока, густой острый соус, тушеная капуста и отварное тесто в одной тарелке. Отварное тесто хорошо впитывало соус. При этом вкус соуса и вкус теста соединялись и давали особенный третий вкус, который иначе не прочувствовать. Сам по себе он не существует. Мясо и капуста тоже отлично сочетаются и отменно дополняют друг друга.
Пан Кучера принес кнедлики и к ним бутылочку сорокаградусного ликера «Фернет Сток» для мужественных гостей. И то, и другое тоже неплохо сочетается между собой, но, к сожалению, до сих пор не имеет какого-то одного, обобщающего названия. Как вариант – пиршество.
Подавая, бармен что-то сказал нам. При этом у него было буквально молитвенное выражение лица. Оно могло иметь отношение как к Богу, так и к вкусу кнедликов или золотистой сочной ветчины.
– Воет и воет! Уж эта собака…Извините, проше Паньства… – повторил нам пан Кучера таким тоном, словно речь шла о чем-то возвышенно мистическом.
Он оказался достаточно русскоговорящим чехом.
– Повоет и перестанет… – философски отозвался я.
– Неделю воет… Atrium mortis! – нахмурился бармен, который, оказывается, был не только русскоговорящим, если судить по этой латинской фразе про суд смерти. – Столько посетителей распугала. Народ сейчас нервный. Всем сразу начинает мерещиться новая большая война. Кому-то она опять край нужна. Вы разве у себя в России этого не чувствуете?
– Чувствуем… – глухо сказал я.
– Под такие мысли много не съешь и не выпьешь. Одни убытки, пан, от этой собаки. И от предсказателей новой войны. Надо попросить сторожа пристрелить ее.
– Не стоит… – вздохнул я. – Это настоящий аустерлицкий пес. Он так по-своему служит, прости Господи, панихиду по всем павшим здесь. Ad perpetuam rei memoriam.
– Переведите, пожалуйста, – в один голос сказали Илья и Валентин.
– В вечную память события… – вздохнул пан Кучера.
Я предложил тост за такую усердную старательную собаку. Настоящий трудолюбивый чешский пес.
Это всем понравилось. Но особенно понравилось бармену. Ему латинская фраза про здешнюю собаку понравился даже больше, чем кому-либо из нас.
Бармен открыл окно и что-то радостно крикнул старательно вывшей собаке по-чешски. Мы за эти считанные дни так и не овладели в достаточной степени этим языком. Но сейчас его знание нам не потребовалось. Нисколько. Мы без труда поняли, что крикнул бармен. Это было само собой ясно. Он крикнул собаке, что мы пьем за ее собачье здоровье.
Как бы там ни было, но после тоста она реально замолчала.
Нам поначалу показалось, что это ненадолго. И мы невольно прислушивались, ожидая, когда собака снова возьмется за свое.
Она уперто молчала.
И тогда мы поверили в силу своих тостов, и последовали новые: за мир, за удачу, чтобы не было в карманах пусто, за женщин, за инопланетян.
– Битву устроили три императора, но сами драться между собой не решились. Людей подставили! Выпьем, чтобы так больше никогда не было! – еще раз подтвердил бармен свое отменное знание русского языка.
Мы выпили за мир во всем мире. Бармен неожиданно пустил слезу.
После третьей бутылочки слегка горьковатого «Фернета» мы вместе с паном Кучерой как смогли спели «Катюшу», а потом еще осилили «Хотят ли русские войны». Ее мы пели особенно звучно, строго. Без нее сегодня было никак не обойтись.
Потом я сольно спел песню, которой давным-давно, когда мне было лет пять, меня научила мама Татьяна Яковлевна. Один куплет до сих пор сидит в моей голове. Точно некий компас.
«Вновь богачи разжигают пожар,
Миру готовят смертельный удар.
Но против них миллионы людей:
Армия мира всех сильней!»
Аустерлицкое небо с нашего холма было зажато серой поволокой дождя. Сеялась прохладная морось. Это было вовсе не то высокое мудрое небо Аустерлица, которое поучительно открылось тяжело раненому князю Андрею. Это было наше небо. Нас и пана Кучеры. И той мудро замолчавшей собаки.
Я долго бдительно смотрел на неуютное небо Аустерлица. Будто в свою очередь ждал откровения. Но небо не спешило. В конце концов, я не князь Андрей. И все-таки я жду это откровение до сих пор.