ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
ВВЕРХ ПО АМУРУ
Глава первая
ВСТРЕЧА С ГОЛЬДАМИ И ПРОЩАНИЕ С БИЕЙ
В низовьях Уссури ударили первые морозы. Они застали русских путешественников в нескольких днях пути до гольдской реки Мурэ. Как-то вечером проводник из угэдеев Люрла уверенно сказал Фёдору Книге, что на следующий день они достигнут великой реки. Весть, что сплав заканчивается, тотчас взбудоражила отходящий ко сну лагерь. Мужики повеселели:
- Выходит, обошли мунгал! На святорусскую землю двинем вслед за красным солнышком!
Сборы в последнее плавание по Уссури были скоры — нетерпелось увидеть новую загадочную реку, новый северный народ, протоптать к неблизкой Родине по свежему снегу первую тропку. Перед отплытием людям пришлось отдалбливать береговой лёд у плотов и через хрупкое прозрачное крошево выбираться к ещё не покорённой стужей стремнине.
Минул полдень. Зачерпывая холодную воду, мужи и парни с ростовщины степенно перекусили. Их взоры пытались отыскать другую реку, но впереди все было по-прежнему — Уссури тёмной лентой уходила вдаль, скрываясь за очередным поворотом русла. Заснеженный лес обступал водную гладь уссурийской красавицы. Неожиданно с первого плота раздался крик вожака:
- Мурэ, земляки! Исход!
По устью Уссури разнеслось громогласное «Ура!», тревожа сонную первобытную тишину. Тайга на глазах стала исчезать, освобождая место для встречи двух больших рек. Наконец, Уссури закончила свой бег, постепенно растворяясь в многоводной Мурэ.
Противоположная сторона таинственной реки утопала в морозной дымке. Широкая Мурэ у берегов тоже была скована льдом, но её середина с мощным течением не сдавалась на милость зиме.
Размах незнакомой реки поразил русских. Никонор Новгородец восхищённо сказал Ивану Алексеевичу:
- Пожалуй, токмо Волга-матушка подстать могучей Мурэ!
- Верно! — оценивающе ответил Иван и призвал окружающих. — Уговор у нас со сплавщиками был: пристать к дальнему берегу. Браты, давай смаху, покуда ходко плывём!
Плоты с галдящими на них мужиками один за другим выталкивались быстрыми водами Уссури на середину Мурэ. Народ волновался, опасаясь оставаться на стремнине обширной и глубокой реки, где даже длинные сосновые жерди зачастую не доставали до дна. Крик и шум разносились над некогда тихим местом:
- Анафема! Ты почто стоишь, греби живо!
- Сноровистей работайте! Не сплошаем — выйдем на твердь.
Ростовчане отчаянно гребли всем, что было под руками, используя даже щиты. Большие и грузные плоты стали сходу пробивать тонкий лед у северного берега Мурэ, завершая свой речной путь. Радость от окончания путешествия по воде была всеобщей. Её не омрачили и случаи падения людей у берега в реку при толчках и ударах в момент причаливания. Земляки тут же вытаскивали неудачников на сушу, помогали переодеться, по-быстрому разводили небольшие костры, стремясь обогреть несчастных, чтобы не захворали.
На доброе поприще растянулось последнее пристанище речной флотилии. Вдоль берега стеной стоял припорошенный хвойный лес. Немного ниже по течению виднелось какое-то поселение.
Алексеевич с Книгой и Новгородцем, захватив Люрлу и Бию, отправились к местным жителям, которые и сами гурьбой шли навстречу. Когда расстояние сократилось, русские разглядели два десятка вооружённых мужчин, боязливо приближающихся к их стану. Смуглолицые гольды были в меховых одеждах из лосиных шкур ворсом во внутрь, вышитых разноцветным орнаментом. Невысокие, крепко сбитые, черноволосые воины держали в руках деревянные копья с железными наконечниками, а за спинами висели маленькие луки со стрелами.
Люрла и Бия, выйдя к ним, объяснили на вполне понятном для гольдов удэгейском языке, что им нечего опасаться. После этого острые копья туземцев поднялись вверх, а вперед выдвинулся глубокий старец в медвежьей шкуре со всепроникающим взглядом умных черных глаз. Он быстро о чём-то побеседовал с удэгейцами, затем, подойдя вразвалку к ростовскому вожаку, поклонился и заговорил. Фёдор с помощью проводников не замедлил довести его слова Ивану:
- Старейшина Одэха с сородичами сначала подумал, что случился набег степняков. Прошлой зимой те уже нападали на гольдские селения выше по Мурэ и все обратили в пепел. Табунщики обещали явиться вновь, как только встанет лёд на реках. Они повсюду требуют ценную рухлядь, молодых девушек и юношей. Нам же гольды рады. К вечеру Одэха приглашает к себе на ужин.
Алексеевич поблагодарил старика и попросил Книгу:
- Вызнай-ка, укажут ли они места, где держится крупный зверь и водится много рыбы. Нам более ничего не надо.
Гольды не заставили себя уговаривать — враз закивали и что-то залопотали по-своему. Фёдор облегчённо выдохнул:
- Обещают оказать помощь.
Ненадолго расставшись с хозяевами, русские и удэгеи вернулись в свой стан, расположившийся на опушке соснового леса напротив последней стоянки плотов. Проходя мимо ремесленной сотни, где уже началась работа по изготовлению саней, Люрла обратил внимание Ивана, Никонора и Фёдора:
- Гольды делают нарты лучше и управляют ими с помощью веревки и одной тонкой жерди, прибитой впереди с правого бока. Полозья нарт шире. Проще всего запрягать в них ездовых собак, но жаль, что их тут мало.
- Что ж, надо присмотреться к местным салазкам, — размышлял Гаврила Молчун, присоединившись к разговору. — Дивно. Может, и на их лад сробим.
- Как лёд встанет на реке, бдить потребно за округой, - забеспокоился Новгородец, меняя тему. — Неровен час табунщики нагрянут.
- Главное, леса у энтого берега держаться, — рассуждал Иван, — чтобы враз затеряться в чащобе, а там нас не одолеть. С другой стороны, с нашей-то силой разбить пару сотен степных бродяг — не великий труд.
- Не скажи! — мотал головой Никонор. — Ежели кочевники прознают о нас, то передадут, и полетит по степи весть, что в сторону Мунгалии идут чуть не полтыщи бледнолицых ворогов.
- Твоя правда! — согласился Фёдор. — И связываться не след, и здешним я буду говорить о наших путях другое. Скажу — с Мурэ дружина повернёт на полночную сторону, ближе к Родине.
- Так тому и быть, — заключил Иван и тут, заметив двух бегущих к ним гольдов, предположил — похоже, нас в гости зовут на ужин.
- Думаю, рыбки местной отведаем, — сглотнул слюну, вовремя появившийся Семён Огонёк и азартно пояснил — Книга слыхал, что в реке огромные рыбины водятся.
Рыжий сотник не ошибся — в просторной юрте Одэхи им довелось отведать сома и тайменя, щуку и сазана, да и кабанье мясо было отменным. В гостях у старейшины сидел и глава рода гольдов, живущих намного выше по течению Мурэ. Коренастый крепыш лет пятидесяти со шрамом на плоском лице назвался Армой. Он охотно согласился сопроводить путешественников до своего селения и оказать в дороге всяческую помощь. Фёдор Книга после бесед со старейшинами окончательно убедился, что, двигаясь вдоль могучей реки, вольница выйдет через земли дауров[1] к монгольским пределам где-то с севера. Познавательные беседы затянулись до полуночи. Прощаясь до рассвета, русские и гольды расходились как давние друзья.
Трёхдневная стоянка на северном берегу Мурэ была посвящена охоте, рыбалке, изготовлению разборных юрт и саней. На четвёртое утро ростовчане уже торопились выйти в пеший поход по берегу реки.
Вереница саней, гружёных различным скарбом, оружием и едой выстроилась на берегу Мурэ по направлению к её верховьям. На нескольких нартах укрытые шкурами лежали хворые соратники, не способные к самостоятельным тяжёлым переходам. Закончилась тёплая сцена прощания с местным населением, и русские тронулись в путь.
Иван с Фёдором и Бия последними покидали гостеприимных гольдов. Поодаль в одиноком челне, у кромки студёной речной воды, стоял угрюмый Люрла, рукой призывая к себе молодую удэгейку. Она, грустно сказала Книге:
- Пойду, попрощаюсь с Родиной и с ним. Он вчера долго уговаривал меня не идти с вами и даже угрожал.
- Тогда и не ходи к Люрле или пойдем вместе, — обеспокоился толмач.
- Что ты, — я скоро вернусь! — уже убегая, обронила красавица. Поравнявшись с проводником, она что-то быстро ему объясняла. Они долго стояли рядом и громко разговаривали. Вдруг Бия вскрикнула и зашаталась, а Люрла, стремительно сев в долблёнку, отчалил от берега.
Два друга, подбежав к упавшей удэгейке, обмерли: в её груди торчал длинный нож. Фёдор, приподняв голову женщине, старался облегчить её участь, а Иван в бессильи махнул топором, рассекая воздух и сожалея, что его дальнебойный лук остался в санях. Люрла же, совершив подлое дело, удалялся. Он яростно грёб веслом, озираясь назад.
Чёрные глаза Бии открылись, и, увидев перед собой Алексеевича и Книгу, она чуть улыбнулась и с трудом заговорила:
- Я умираю, а вы идите, вас ждут люди и дальняя дорога. Меня оставьте здесь. Одэха с гольдами похоронят по обычаям удэгейского народа. А Люрлу не осуждайте: он убил по приказу Канды, и этот кинжал
--------
[1] Дауры – народ, живший в средние века на Амуре, в верховьях и в среднем течении реки.
принадлежит старейшине...
Бия захрипела и прерывающимся голосом ещё успела сказать:
- Иван, закрой мои глаза и поцелуй на прощанье. Прошу, не откажи!
Растроганный Алексеевич наклонился к женщине и исполнил её последнюю просьбу. К ним подбежали встревоженные гольды b русские. Фёдор передал слова Бии Одэхе, и тот заверил ростовчан, что всё исполнит. А светлорусый Иван, поднявшись, оглядел мутным от слёз взором собравшихся, тихо и печально молвил:
- Отошла в мир иной наша Бия...
Глава вторая
РУССКИЕ НАЗЫВАЮТ ВЕЛИКУЮ РЕКУ
Дни становились всё короче и короче, а лёгкие морозы часто сменялись оттепелями. Зима не спешила предъявить свой суровый нрав, будто нарочно откладывая стужу до декабря.
По северному берегу Мурэ медленно проходила длинная цепочка путников, волокущих сани и нарты. По левую руку от них с несмолкаемым скрежетом и шумом продвигался мощный встречный поток воды и льда. Непокорённая середина огромной реки казалась неодолимой для нынешних морозов.
- Знатная погодка! — закряхтел Семён Огонёк, сравнявшись с Иваном Алексеевичем, и, бросив лямку саней, провёл рукавом армяка по вспотевшему лбу. — Вот Арма молодец — не тащит свои нарты, а сидит в них, да на собак покрикивает.
- Поживи тут — и ты заимеешь, — улыбнулся Иван, глядя на собачью упряжку гольда, но потом заговорил о другом — Зима и впрямь не торопится: — ни мороза, ни пурги. Тишь, да Божья благодать. В такие чудные дни надо поболе двигаться, а в непогоду отсиживаться.
- Так оно, — сняв треух, почесал затылок Семён, — припасы токмо иссякают.
Подошедший Фёдор Книга, услышав эти слова, оживился:
- К вечеру дойдём до посёлка гольдов, где Арма обещал помочь с едой для дружины. Да и днёвку бы сделать — глядишь, на охоту и рыбалку сходили бы?
На это предложение Иван кивнул:
- Добро, без припасов нам беда.
В ближнем селении, где хорошо знали старейшину Арму, русских приняли дружелюбно. Совместная охота удалась на славу — полтора десятка кабанов легли под копьями ростовчан и гольдов. Хотя у нескольких охотников на всю жизнь остались отметины от клыков разъярённых самцов.
В ранних сумерках Фёдор Книга позвал Ивана Алексеевича на окраину здешнего поселения. Они вышли к берегу Мурэ в месте, где от неё ответвлялся слепой рукав[2], далеко вдающийся в сушу.
- Глянь-ка, Алексеевич, как гольды наших учат рыбу ловить, — показывал рукой Книга. — Видишь, — там проруби, рыбаки ставят через них сети. Как стемнеет, погонят сюда рыбу с шумом и гамом.
- Диво! Надо и нам помочь им, да потешиться, — заинтересовался Иван. Но тут он обратил внимание на прибрежный кустарник с какими-то постройками и потянул друга туда: — Фёдор, рыбалка от нас не уйдёт. Пойдём-ка, осмотрим то место.
Подойдя к постройкам, товарищи поняли, что очутились на кладбище. Высоко на сваях с навесами стояли деревянные гробы. Рядом лежали старые нарты, лодки, вёсла и копья.
- У каждого народа свои обычаи хоронить близких. Здесь усопшим дают в загробную жизнь всё необходимое, — задумчиво сказал русский толмач и вздохнул — Где-то мы окончим земной путь...
Со стороны рукава Мурэ вдруг раздался громкий шум, пронзительные крики на двух языках. Иван увлёк за собой друга, который предался грусть-тоске. На льду реки они увидели цепочку людей с факелами и колотушками.
Скатившись с крутого берега, приятели присоединились к рыбакам, и в общем гвалте стал отчётливо слышен громоподобный голос Ивана. Вволю пошумев и постучав по льду, припорошенному снегом, загонщики дошли до прорубей с поставленными снастями.
Каково же было удивление ростовчан, когда сети были вытащены. На скользком льду забились, извиваясь в предсмертном танце — огромные сазаны, щуки и таймени. Бородатые и кряжистые Еремей Студёный и Пахом Полночный с восхищением говорили Алексеевичу:
- Ай-да рыбка! В наших краях такой нет!
Подскочил к Ивану Семён Огонёк с похвальбой:
- Я ведь, Алексеевич, где могу — вымениваю что-нибудь на рыбацкие сети, да моя сотня немного плетёт по вечерам. Скоро с четверть поприща в длину наберётся! Не пропадём!
- Любо! — довольно отозвался Иван, вместе со всеми собирая ценный дар реки. — Мы не промахнулись, когда выдвинули тебя средь мужиков.
--------
[2] Слепой рукав – бессточный речной водоём.
Вернувшись в ночной стан, ростовские рыбаки и охотники вознесли к небу молитву, славя Господа Бога за ниспослание помощи в ловле рыбы и добыче зверя.
Выспавшись, на следующее утро путешественники продолжили свой путь по реке. Легко передвигаясь, скользили по льду гружёные сани. На сытый желудок, да при ясной чуть с морозцем погоде народ тянуло на разговоры. Все взоры, конечно, приковывала Мурэ: наперекор наступившей зиме, великая река так ещё и не замёрзла на быстрой стремнине, неся на восток обломки льдин и шугу[3].
Время до полудня прошло быстро. С головы колонны донеслись голоса: «Роздых!». Люди побросали верёвки и уселись на сани перекусить. Максим Балагур, неугомонный по части выдумок, подбежал к сотникам. Весёлый оружейник, картинно поклонившись, обратился к ним, сняв треух:
- Доколе, воеводы, нам идти вдоль реки и мурлыкать? Оскомину набила энта Мурэ — будто путнего имени ей дать нельзя. Ты бы хоть, Книга, покумекал — ведь учёный муж.
Добродушный смех раздался ему в ответ. Иван Алексеевич с серьёзным видом подыграл Балагуру:
- И то правда, не пристало нашей дружине мурлыкать, величая такую реку. А идти по ней, говорят, ещё цельную зиму. Давай, Фёдор, поразмысли, уважь народ.
Толмач, помолчав, откликнулся:
- Реку называют по-разному: Эмур, Мамур, Мурэ... Мунгалы кличут Хара-Мурень. Выходит, и нам не грех энтой кормилице и путеводной ниточке к Мунгалии дать достойное имя.
Максим, довольный, что озадачил сотников, хлопнул шапкой по колену, взгромоздил её на голову и, уходя, сказал Фёдору:
- Книга, помысли, а то к марту мы котами станем…
Ноги путешественников в тёплых унтах упорно мерили поприще за поприщем. Русский толмач, шагая рядом с вожаком, предлагал ему новые названия реки и почти тут же добавлял:
поблагозвучней. — Вдруг он остановился и, подняв руки, закричал: — Нашёл! Амур!
- Верно! Амур-батюшка! — сразу согласился Иван.
Фёдор взахлёб стал пояснять новое для русских слово:
- Амур — энто бог любви у римлян. Ежели там кто влюбится, то говорит, что амур пронзил его сердце своей стрелой.
--------
[3] Шуга – ледовое крошево.
- Ничего, славное имя, — одобряюще сказал Иван. — Главное, простое и красивое — лучше не придумаешь.
Не минуло и часа, как все сторонники прознали о новом названии Мурэ. Мужики, поглядывая на могучую реку, с гордостью восклицали:
- Ай-да Книга! Уважил нас.
- Амур! Амур-батюшка...
Глава третья
ПРОСЬБА СТАРОГО ГОЛЬДА
Однажды в пути по берегу Амура проводник Арма остановил свою собачью упряжку, прокладывающую дорогу дружине. Сидя в нартах, он дождался, когда подойдут Фёдор Книга и Иван Алексеевич, тащившие попеременно одни сани, и серьёзно сказал, обращаясь к ним:
- Садитесь ко мне, а свои сани привяжите сзади. Впереди лёгкий путь, и мои хазки[4] справятся. Есть разговор.
Два друга не стали себя долго упрашивать и подсели к гольду, который, понукая лающих собак, принудил их тащить больший груз. Немного помолчав и собравшись с мыслями, Арма начал неторопливо объяснять, показывая рукой на юг.
- Там устье реки Сунгари, впадающей в великую Мурэ. В начале прошлой зимы оттуда к нам пришла беда. Жестокие кочевники разорили гольдское селение на этом берегу, где мы едем. Посёлка больше нет, потому что его жители посмели оказать сопротивление. Мужчины перебиты, а женщины уведены в плен. Мой род живёт выше по Мурэ, но и до нас дотянулись степняки: взято много мехов, девушек и юношей. Я лишился дочери и сына, и готов на всё, чтоб отомстить мунгалам. Объехав гольдские стойбища, я возвращаюсь домой. Через неделю старейшины других родов дадут мне своих воинов-охотников, но нет веры в успех боя с табунщиками. Главы посёлков посылают и пушнину для дани, и требуют, если грабителей будет много, склонить головы и не сражаться.
- Сколь их было, той зимой? — задал вопрос Иван.
Старик не сразу смог ответить, что-то подсчитывая в уме и, наконец, сказал:
- Всего-навсего сотни три, но они обобрали немало селений по Мурэ.
- Значит, ныне за данью придут меньшим числом, - убеждённо ответил
--------
[4] Хазки – северная порода собак – лаек.
ростовский вожак, вспоминая горькие события в русских княжествах.
Арма, глядя на Алексеевича, будто порывался его о чём-то попросить, но Иван сам вызвался:
- Мы готовы вас выручить, токмо надо обсудить с сотниками. Но, дружина не может долго задерживаться в гостях. Поохотимся, порыбачим, малость обождём, и далее в путь. Ты уж не обессудь за то.
У жилистого, ещё крепкого старика от обнадёживающих слов на глазах появились слёзы. Он тряс обеими руками тяжёлую богатырскую пятерню и предлагал меха, съестные припасы и многое другое. Алексеевич скромно улыбался и, не выдержав трогательных выражений благодарности, сказал:
- Что дашь нам в дорогу — на том и спасибо, а на степняков у нас и у самих зуб есть.
Не прошло и дня, как путешественники вышли к прибрежному посёлку, где старейшиной был их проводник. Минула неделя, другая. Мирная тишина стояла на гольдской земле. Отдохнув и пополнив запасы рыбы и мяса, ростовчане собирались снова в путь. Иван Алексеевич прощался с добряком Армой, с которым успел подружиться. Вожак искренне выразил ему сочувствие и с жаром сказал прямо в глаза, а толмач перевёл:
- Если бы у нас было время подождать тут завоевателей, мы бы справились с непрошенными гостями.
Старейшина кивнул в ответ и, пожелав счастливой дороги, медленно побрёл к своему жилищу. Он шёл, сгорбившись, словно согнувшись под тяжестью невзгод, выпавших на его плечи. Тепло расставшись с гольдами небольшого селения, русские бодро вышли в дорогу с молодым проводником по имени Саха — сородичем Армы.
Глава четвёртая
БРАТСКАЯ ПОМОЩЬ
Тем же вечером к ростовскому стану, расположившемуся в кедровой роще вблизи реки, примчались несколько собачьих упряжек. Из них выскочили гольды, среди которых русские увидели озабоченного Арму. Старик быстро подошёл к костру, где ужинали предводители. Он упал на колени перед санями, в которых сидели Иван и Фёдор. Алексеевич тут же поднял старейшину, усадил рядом с собой и спросил:
- Табунщики явились? Сколь их?
- Да! В полдень после вашего ухода ко мне прилетела тревожная весть. Она пришла от сторожей, которых я выставлял на Мурэ напротив устья Сунгари. Они сообщили, что с той стороны ещё толком не замёрзшей реки появился отряд степняков, которые остановились и явно дожидаются, когда окрепнет лёд, чтобы перейти к нам.
Кочевники показались в наших суровых краях в то же время, как и в прошлый раз, но просчитались. Нынче зима не студёная, и Мурэ только-только встала. Снег больше не идёт, и, по всем приметам, ночью ударит мороз. Монголы скоро доберутся до моего стойбища. В наших селениях две сотни охотников и рыболовов, а их одна сотня, но без вас мы погибнем.
Пожилой гольд внимательно оглядел лица русских. Как только Фёдор перевёл последние слова Армы, собравшийся народ заволновался:
- Надо помочь! Руки чешутся по аспидам!
- Врасплох бы их взять — как они нас в Ростове Великом!
Когда крики поутихли, поднял руку опытный воин Никонор Новгородец и сказал всем:
- Я хочу отомстить табунщикам за брата. Мыслю, с нашей стороны хватит и двух сотен — моей и Книги.
- Добро! — поддержал Алексеевич и отдал приказ: — Сбираться немедля! Оружие — в сани и в нарты. Налегке пойдём, чтобы к утру на месте быть. В пути обсудим, как сподручней ворога одолеть, да своих не потерять.
К ночи похолодало. Ростовский лагерь провожал на ратный подвиг свои сотни. Иван Алексеевич, уходя на бой, наказывал Семёну Огоньку и Гавриле Молчуну заниматься неотложными делами по хозяйству и охотиться, но первым делом перевести лагерь в лесную чащу — подальше от посторонних глаз, а на амурский берег и вовсе людей не выпускать. Семён, мечтательно вздохнув, предложил Ивану:
- Вот бы пригнать сюда мунгальских коней со всеми пожитками: шубы овчинные...
Алексеевич укоризненно ответил:
- Эх, Огонёк! Делишь шкуру неубитого медведя. Думаешь о пожитках, а на кону наши жизни. Да и как ты в тайге, зимой с большими снегами прокормишь даже неприхотливых мунгальских коней?
- Хоть в чём-то лошадки нам помогут и на том спасибо, — не соглашался рачительный сотник. — В лютую стужу, на худой конец, под нож пойдут — всё не голодом будем.
- Ладно, Семён и Гаврила, прощайте, авось до скорого.
От тёплых лагерных огней в темноту непроглядной ночи стали уходить воины. Провожавшие старались их подбодрить:
- Крепко бейтесь, земляки!
- Всыпьте супостатам за родную землю!
Скрытно, не выходя к Амуру, продвигались гольды с русским отрядом. Шли тайными тропами по густому лесу до самого посёлка Армы.
Плавно кружился снег, падая белыми хлопьями. На привале был совет.
- Все наши прежние следы у реки занесены, — удовлетворённо говорил Никонор, обращаясь к Ивану.
- То нам на руку, — размышлял Алексеевич, — ловушка для табунщиков, мыслю, знатная получится. Место перед стойбищем больно подходящее: с двух сторон непроходимый лес, с третьей — крутой берег Амура, так что зайдут мунгалы к селению по узкой открытой полосе между чащобой и рекой.
- Верно! — горячился Новгородец. — Моя сотня и замкнёт их в ловушку. Фёдоровых стрелков спрячем в снегу за прибрежными кручами.
- Но бой начнут гольды, — предупредил соратников Иван. — Пусть они для приманки выложат на холме разные меха, да пуще кланяются степнякам — тем нравится. Главные силы гольдов схоронятся в лесу и в нужный час ударят по опешившим ворогам.
- Охотникам и рыбакам долго не выстоять супротив воев, — продолжил его мысль Никонор, — значит, грядёт наш черёд.
- Мы с разных сторон выйдем, — улыбался ростовский вожак. — Больше из луков будем бить. Да я тут одну штуку удумал...
К русским воеводам подошёл Арма. Поведав ему план, Иван ещё настоял на том, чтобы русским были переданы собачьи упряжки с возничими. Старик безропотно кивал головой на всё, что ему переводил Фёдор. Гольд уповал на мудрость и силу высоких бледнолицых воинов. Он вспоминал, как они мастерски владели своим грозным оружием, выполняя на стоянках различные боевые упражнения. Вера в чужестранцев не покидала старейшину.
Не доходя до знакомого селения, ростовчане скрытно устроились в лесной чаще. К ним отовсюду стекались вооружённые гольды для долгожданной мести своим поработителям. Стан союзников увеличивался.
Морозный день прошёл в томительном ожидании. Дозорные с устья Сунгари приносили одну и ту же весть: отряд монгол стоит на прежнем месте, видимо, дожидаясь, когда амурский лёд окрепнет. На совместном совете русских и гольдов было решено к следующему утру занять укромные места для ратной встречи сборщиков дани.
Багровая заря высветила верхушки заснеженных елей. Предводители едва начали расставлять людей, как заметили дозорного, стремительно мчащегося на собачьей упряжке. Возничий, подъехав, что-то взволнованно кричал своим сородичам. Иван Алексеевич, глянув на Фёдора Книгу, спросил:
- Пожаловали табунщики?
Тот молча кивнул, тогда вожак обратился к землякам из сотни Никонора:
- Наступает час расплаты степным злодеям. Не посрамим, братья, земли святорусской!
Грозный гул голосов был ему в ответ. Воины спешно расходились по скрытным местам. Вскоре их не было ни видно, ни слышно. Многолюдная округа точно вымерла, лишь около поселковых юрт копошилась кучка гольдов, развешивая на нартах меховые шкурки песца, норки, куницы, горностая и белки.
Спустя час с восточной стороны показался вражеский конный отряд с заводными лошадями. В бодрящем морозном воздухе поднимался белый пар от низкорослых мохнатых коней и их звероподобных хозяев, одетых в длиннополые овчинные шубы.
Смуглолицые завоеватели смело въезжали в узкий равнинный коридор между амурским крутояром и густой стеной хвойного леса. Их алчные взгляды были целиком прикованы к жилищам, у которых им готовили раболепную встречу. Степняки расплывались в улыбках, скаля зубы. Кто-то причмокивал, предвкушая богатую добычу и жестокие наслаждения.
Неожиданно мирные гольды вытащили заранее приготовленные луки со стрелами и почти в упор начали стрелять в монгол. Ближний лес ожил: из-за стволов деревьев выскакивали бесстрашные охотники, осыпая пришедших врагов стрелами и лёгкими копьями. Царившая тишина сменилась отчаянными воплями, душераздирающими криками и лязгом оружия. Крутой поворот событий изумил захватчиков. Этого хватило, чтобы выбить из седла десяток всадников. Белый снег окрасился алой кровью.
Вскоре, оправившись от случившегося, степняки взяли реванш. Их дальнебойные луки в сочетании с меткой стрельбой выровняли положение. А когда кочевники, понукая лошадей, решительно помчались на гольдов, выставив длинные копья и обнажив мечи, успех боя, казалось, уже не вызывал сомнения. Нестройная толпа охотников не выдержала натиска конницы и подалась к чернеющему лесу.
Однако эта удача завоевателей заколебалась, когда сзади от них раздался пронзительный богатырский свист, и рядом с монгольским сотником упал с лошади его нукер, убитый в спину чьей-то стрелой. С изумлением сборщики дани увидели на тропе, где они только что проходили, огромного витязя в сверкающих доспехах. Из большого лука он посылал в седоков одну стрелу за другой.
Ярости табунщиков не было предела. Десяток конных воинов в высоких шлемах устремились на защитника гольдов. Соплеменники Армы при таком послаблении приободрились и вновь мужественно пошли в бой. А скачущие всадники уже брали Алексеевича в полукольцо, и некоторые примеряли чёрные волосяные арканы, пытаясь захватить богатыря в плен. Иван же, убрав за спину лук, взял в руки щит и топор. Как только враги приблизились, он поднял своё грозное оружие и закричал:
- Ростов! Ура!
На глазах, удивлённых монгол взметнулось снежное покрывало вокруг великана, и выросли как из-под земли высокие бледнолицые вой. Такие же вооружённые люди с громкими возгласами «Ура!» выбегали из тёмного леса, и у берега обозначилась живая цепь. Сотни стрел обрушились на мятущихся степняков. Они в ужасе завопили, затравленно озираясь:
- Мангусы! Злые мангусы!
Крылатая смерть витала повсюду. Монголы попали под перекрёстный обстрел ростовчан и гольдов. Отряд кочевников таял на глазах. Осознавая, что обороняться уже бесполезно, обескровленная конница, потерявшая более половины своего состава, пошла на прорыв.
Выбраться из смертельной петли захватчики попытались сначала через реку, но амурский берег в этом месте был слишком крут. Один смелый всадник направил-таки упиравшегося коня вниз и изувечился вместе с лошадью. Тогда непрошенные гости ринулись туда, откуда пришли.
Русские воеводы были готовы к любому повороту боя. На пути отступающих встал густой ряд Никоноровых воинов, которые плотно сомкнули щиты и ощетинились железными копьями. Губительный рой стрел по-прежнему осыпал табунщиков: всадники, пронзённые острыми стрелами, взмахнув руками, летели наземь, а осиротевшие лошади уносились прочь, ища спасения.
Уцелевшие конники, отчаянно крича «Уррагх!», решили смять пеших ростовских воев. Алексеевич и Новгородец устремились на остриё прорыва, сжимая в руках оружие. Молнии разящих мечей, треск ломающихся копий, смертельные стоны, ржание и храп коней — всё смешалось в короткой схватке.
Нескольким монголам посчастливилось проскочить сквозь брешь в строю русской сотни и миновать убийственных ударов двух северных витязей. Радость узкоглазых кочевников, выживших в скоротечном бою, была преждевременной. Не оплошали гольды на собачьих упряжках. Они заранее перебросили часть Фёдоровых лучников по амурскому льду к месту прорыва. Запели длинные стрелы. Со всего маха падали низкорослые кони и их седоки.
Ни один из кровожадных грабителей не ушёл от возмездия. Бой завершился.
Среди гольдов и русских наступило ликование: они обнимались, что-то кричали, хлопая друг друга, не остыв от горячки смертельной сечи. Раненый в руку Никонор Новгородец сиял от радости победы и подбадривал сумрачного Ивана Алексеевича:
- Ой, ладно мы их встретили и уложили!
- Нынче трёх молодцев потеряли, да больше десятка увечных, — с болью отвечал Иван.
- В таком бою энтого не избежать. Вон гольдов во много крат больше погибло.
Тут к двум ратникам, запыхавшись, подбежал Фёдор Книга. Он негодовал:
- Соплеменники Армы добивают мунгальских раненых! Остановите их ради Христа!
Алексеевич молча слушал возмущённого друга, и потом, положив ему на плечо тяжёлую руку, ответил:
- Мы не возьмём полон с собой. Степняки в самое неподходящее время могут сбежать и упредить своих. Мне слишком дорога судьба дружины и тех русских рабов, коих мы должны вызволить. Пойми, наша вольница идёт на столкновение с великой Мунгалией. Лишь токмо ударив врасплох, и то с краешка, у нас будет надежда уйти от мечей свирепых табунщиков.
Но толмач не унимался и вспылил:
- Ты не прав, обрекая беззащитных на смерть!
- А ты вспомни Самарканд и сто тысяч невинно убиенных мусульман! — разъярился Иван. — И энто токмо в одном месте и за раз! Может, тебе про растерзанную Русь напомнить?!
Фёдор замолчал, опустив голову. Иван, немного поостыв и глядя на хмурого товарища примиряюще, мечтательно добавил:
- Пройдёт наше жестокое время, и все на земле будут чтить Божьи заповеди...
Догорал морозный вечер. Похоронены павшие герои. Разделены между победителями немалое добро, оружие и лошади побеждённых. Радушные гольды старались ублажить едой русских, ставших для них защитниками. Скромные русоволосые воины ели, отдыхали и благодарили гостеприимных хозяев, а мысли славян уже занимала предстоящая дорога и далёкая любимая Родина.
На следующее утро обжигающе дул северный ветер. Победные сотни ростовчан уходили в верховья Амура. Их сопровождали многие десятки понурых монгольских коней, везущих различную поклажу. Старейшина Арма, с грустью провожая недавно обретённых друзей, говорил Ивану, Никонору и Фёдору:
- Я не шаман, но чувствую: пройдёт много-много лет — и ваше племя вновь достигнет нашей Мурэ. Я не боюсь за свой народ, потому что вы — добрые и честные люди. Ведь ты, Иван, с воинами мог легко захватить гольдские земли, завладев и добром и женщинами, но вы не как все. Сюда приходили монголы, а ранее чжурчжэни[5], и кто только ещё не зарился на наш край с алчным взором и мечом в руке. Счастливой вам дороги, белые люди, и пусть ваш Бог хранит вас!
- Спасибо, отец, — обнял старика растроганный Алексеевич. — Твои слова когда-нибудь сбудутся. И прощайте — не поминайте нас лихом!
Вскоре могучие чужестранцы скрылись за речным поворотом, и позёмка стала заметать их следы на снегу, но осталась о ростовчанах добрая память в сердцах амурских гольдов.