Солнце близилось к закату. В этом месте оно вставало в море, а заходило за рощицу небольших сосенок, растущих прямо на песке. Пляж состоял из мелкой ракушки размерами не больше десятирублевой монеты. Он казался белым, и скрипел под ногами. По нему было приятно ходить босиком – ступни получали массаж. Зайти в море было еще приятней – на мелкоте в ракушке жили какие-то живые существа, которые начинали щекотать пальцы пловца, заходящего в воду. Они не кусали больно, а лишь шевелились и массировали ступни. От этого казалось, что море – живое. Оно и вправду было живым, потому что вдоль пустынного пляжа, уходящего далеко на восток, сидели редкие рыбаки, пытающиеся поймать кефаль. Они забрасывали в море донные удочки, и целый день сидели в ожидании удачи. Везунчикам удавалось поймать за целый день несколько рыбин. Но, надо отдать должное, это была настоящая еда, и этой добычей можно было накормить небольшую семью. Поэтому они совмещали приятное с полезным. Не чета современным рыболовам, которые едут порой на нижнюю Волгу и каждый день ловят по несколько десятков килограммов рыбы. Столько им не надо, да и рыба быстро портится. Поэтому они в основном едут за рыболовным азартом и адреналином. А рыба – либо выбрасывается, либо коптится за тем, чтобы выбросить потом по приезде домой. Вот несколько кефалей – это нормально. Поэтому у меня к этим рыбакам было определенное уважение.
Я оказался в этом пустынном месте потому, что мы решили с приятелем попробовать катание на виндсерфе по морским волнам. Научившись держать парус на подмосковных водоемах, хочется чего нибудь более существенного. И вот, у приятеля была своя машина, у нас с ним в долевой собственности – виндсерф, и мы рванули на море. Жили в палатке на берегу, за что потом и поплатились. НА третий день у нас ночью украли доску от виндсерфа, оставив только парус. Оказалось, что берег не такой пустынный, и населен не только лишь какими-то мелкими существа в прибрежном песке и несколькими тихими рыбаками, скучающими на берегу. Потом выяснилось, что народу здесь много, и особенно ценным уловом у них считается стащить доску у новоприбывших неофитов, каковыми мы и являлись. Поэтому нам пришлось идти на поклон к тем же местным, в васюковский клуб «Белая ладья», в смысле, «Белая доска». Которые сами были любителями виндсерфинга, но, катаясь по волнам, разбивали свои доски в хлам. Поэтому стащить доску у гостей побережья не считалось у них зазорным делом, а , напротив – это был в своем роде туристический налог. Заплатил – дальше отдыхай спокойно. Поэтому, сходив на поклон, мы получили в виде аренды другую доску, на которой и закончили потом сезон, вернув ее владельцам.
Виндсерф был один, поэтому мы катались по очереди. Да и невозможно было бы кататься все время – от непрерывного висения на гике – такой длинной перекладине вдоль паруса, за которую надо держаться – кисти рук уже болели, на ладонях появлялись не проходящие мозоли, и вообще все тело начинало ломить от усталости. И отдых был крайне необходим.
В один из моментов отдыха я обратил внимание на какой-то комок в морском прибое. Как будто волны мотали серую тряпку, выброшенную уборщицей с проходящего судна. Конечно, на судах, как и на кораблях, уборщиц не было – палубу драили сами матросы – но это явно была половая тряпка. Я подошел поближе, чтобы извлечь мусор из морской пены – не хотелось, чтобы море было грязным. Хотя бы во время нашего отдыха. Но, когда я подошел поближе, оказалось, что это совсем не тряпка. А большая птица! Она была мокрая, безвольно болталась в волнах, и от этого ее белые перья казались серыми.
Я зашел в воду и взял тело птицы. Крылья безвольно свисали вниз. После чего я отнес ее подальше от воды, соорудил из мелкой ракушки подобие небольшого холмика, и положил птицу на самый верх. Возможно, что она была жива, но почти не подавала признаков жизни. А как найти у птицы пульс – я не знал. Потом вернулся на место и стал ждать приятеля с катания, чтобы занять его место на палубе виндсерфа.
Покатавшись еще один раз, я вернулся на пляж. Потом вспомнил о своей находке, и подошел посмотреть, что же произошло с птицей. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что птица – чайка или альбатрос – уже обсохла, и сидела на вершине холмика, гордо подняв свою голову с загнутым к низу острым клювом. И величественно осматривала окрестности. Я подошел поближе. Решил погладить птицу, которая совсем недавно была похожа на мокрую половую тряпку. Поднес руку к голове, чтобы погладить, как кошку. И тут же получил мощный удар острым клювом по протянутой руке. Да такой силы, что даже немного пошла кровь.
- Ты, что, с ума сошла! – вскричал я, отскочив от птицы. – Вот твоя птичья благодарность за спасение!
Я обиделся на нее, и ушел восвояси.
Потом изредка поглядывал, сидит ли птица? Или, может быть, уже улетела?
Но, поскольку вечерело, солнце закатилось за сосновую рощицу. Стало темнеть. Нам пришлось укладываться спать, готовить ужин. Это тоже было не простым делом, поскольку за пляжем начиналось небольшое теплое болото. Видимо, во время осенних, либо зимних штормов море перехлестывало через пляж, и докатывало свои волны до этого болота. А летом оно согревалось и являлось домом для бесчисленного комариного отродья. И готовка нехитрого ужина на примусе сопровождалась неумолчным комариным писком, поэтому приходилось приплясывать джигу, мешая гречку или вермишель в котелке. Потом совсем стемнело, и, после сытного ужина, мы завалились спать в палатку.
А утром, когда я вышел встречать солнце, оказалось, что моей птицы уже не было. Насыпанный ей холмик оказался пустым. То ли она набралась сил и улетела. То ли она стала жертвой какой-нибудь дикой лисицы или бродячего пса. Так я и не узнал ее имени. Но про себя назвал ее «Сушка». Потому, что она осталась сохнуть на пляже. Либо потому, что ее крылья напоминали мне очертания боевого истребителя. В любом случае, я дал Сушке шанс вернуться к прежней полноценной жизни. Воспользовалась ли она шансом, или нет – известно лишь одному всевидящему богу.