Детектив Пушкинских времён.
Необходимый словарик.
Маркшейдер, шихтмейстер, берггешворен, гиттенфервальтер и прочее –это не обозначения профессий, это чины служителей горного округа.
Плакатный паспорт – долговременный паспорт. Выдавался на два года и мог регулярно продляться. Обычно его получали купцы.
Бергайер – работник завода, рудника, прииска, служитель кабинета его императорского величества. Фактически – крепостной, принадлежащий императорской семье.
Кавалергары, кирасиры- тяжёлая кавалерия, грудь и верхняя часть живота закрывал металлический доспех –кираса, а основным вооружением был палаш – узкий меч с односторонней острой кромкой. Кавалергарды –элитная гвардейская часть тяжёлой кавалерии.
Коммерц-советник. (Коммерции советник) – почётный титул, которым удостаивались купцы, пробывшие в 1й гильдии не менее 12 лет. Этот титул приравнивался к гражданскому званию 8 класса и давало возможность поступления на государственную службу.
Штафирка –презрительное название штатского человека офицерами царской армии
Убийство на частном прииске
Шёл 1833 год, август месяц, число первое. Илья Фёдорович Сутулов, советник горного правления по третьему военно - судному отделению канцелярии главного начальника Алтайского горного правления пригласил к себе презуса Салаирской комиссии военного суда обергиттенфервальтера восьмого класса Фёдора Богдановича Клюге. Когда он уселся, он подал список дела о ревизии на частном золотом прииске коммерции советников Поповых.
Фёдор Богданович Клюге был поздним ребёнком у Богдана Клюге, горного инженера «саксонской нации», иностранного специалиста, как сказали бы мы сейчас. В камнесамоцветное лето 1786 года маркшейдер Богдан Клюге приискал яшмы, порфиры и белую глину по левому берегу реки Бии, но яшмы и порфиры были слишком далеко от Колыванской шлифовальной фабрики, белую глину для стекольного завода было способней возить с Ажинской деревни и об этих приисках забыли все, кроме самого Клюге. Его сын поначалу хотел продолжить отцовское дело но, повзрослев, понял, что время приискателей давно прошло. Да и слово прииск понемногу стало принимать иное значение. Вот в его руках дело о частном прииске Поповых. Но приискал то золото не Попов, а казённая партия под началом берггешворена 12 класса Александра Ермолаевича Фрезе. Поповы только выкупили у казны право разработки золота, но теперь никто уже не скажет, что это прииск партии нумер два министерства финансов – прииск господ Поповых.
Клюге хотя и сохранил лютеранскую веру и понимал по немецки, но изъяснялся плохо и был, в общем то, совершенно русским человеком и российским чиновником, что было не удивительно – ведь он родился и вырос в Барнауле..
Презус, то есть председатель салаирской комиссии военного суда Клюге углубился в чтение.
«Томский губернский суд обревизовав дело взнесённое томским окружным судом о задавившемся якобы на приисках коммерции советников Поповых поселенца Негоденко с решительным приговором, утверждённым господином Томским губернатором, между прочим заключили: упущение бывшего заседателя Боровкова в не приглашении им к освидетельствованию мёртвого тела Негоденко понятых, в не разыскании причин багровых пятен, на оном оказавшихся и в опросе рабочих не каждого порознь, а многих в один раз». Ну, а далее уже шло о безобразиях в организации госпиталя, который хозяева обязаны были учредить при прииске- это уже не для него, подумал он, а для горного ревизора частных приисков.
Сутулов подождал, пока он закончит чтение и сказал – господин главный начальник заводов, который сейчас исполняет обязанности и гражданского губернатора, попросил нас помочь разобраться в этом деле. Приисковая полиция пока что не создана, а в губернской пьянство и мздоимство. Потому то и Боровков следствие провёл спустя рукава.
Конечно, время упущено, но поезжай, послушай, поспрашивай. Да, и возьми с собой прапорщика Никодимова. Он два года назад закончил тобольское военное училище и назначен к нам чиновником по особым поручениям.
И проведи ревизию дел на прииске, а госпитале в первую очередь. Всё равно это надо делать, да и думая, что вы не убийство расследовать приехали, а госпиталь проверять, вас не так опасаться будут.
На прииск Клюге с Никодимовым приехали в начале сентября, хотя тело Негоденко было обнаружено ещё в конце мая.
На прииске поверенный хозяина разместил их в только что построенной избе, рядом с бараком госпиталя. Изба предназначалась для лекаря и они разместились там почти одновременно с новым лекарем, выпускником московской медицинско-хирургической академии Иваном Молостовым. Молостова здесь все звали доктором, хотя формально выпускники медицинско-хирургической академии, в отличие от выпускников университета, права на такое звание не имели.
Новый лекарь к прошлым приисковым делам был явно непричастен, госпиталь организовывался понову и скрывать, зачем они приехали, смысла не было. Молостов сам предложил выкопать труп и произвести вскрытие. Никодимов при вскрытии присутствовал впервые, но всё оказалось не так страшно, как он предполагал. С момента погребения прошло больше трёх месяцев, газы и жидкость, в значительной мере вышли, в основном были кости, обтянутые кожей. Казалось бы, здесь уже ничего нельзя сделать, но доктор определил, что на затылке кожа, которая в других местах плотно обтягивает череп, здесь отделена от него какой то массой, остатками свернувшийся крови, как он определил, а на черепе явно просматривалась трещина.
-Как такое могло быть - спросил Никодимов. –Ведь при осмотре крови не было, да и сейчас видно, что кожа цела..
-Да очень просто – ответил Фёдор Богданович. – Стукнули по голове мешком с песком. Снаружи следов нет, а сознание человек потерял. А потом в петлю засунули. Так что сомнений нет – убийство.
Поверенный рассказал, что Негоденко был тобольским мещанином, имел плакатный паспорт, выписанный на два года и хотя жил на прииске, но занимался торговлей – привозил инструменты, ртуть, табак для рабочих. Жил он в достатке, но после смерти ни товаров, ни денег не нашли. Дружбы в приисковом посёлке он ни с кем не водил, да и бывал на прииске наездами.
Сомнений не было - убили из за денег, но повальный обыск в бараке, где жили приисковые служители ничего не дал. Допросы тоже мало что прояснили, но вот допрос промывальщика Инютина оказался интересен
«Свидетельская присяга.
Я, нижепоименованный обещаюсь и клянусь вечносущим богом перед святым его образом в том, что хощу и должен в деле сём, к которому от суда призван во свидетельство и в подлежащих мне вопросах в чём меня спрашивать будут ответствовать по самой истине ничего не утая и не прибавив никакого, ни оправдав ни опорочив ни для дружбы ни для вражды своей или склонности ни для подарок или дач ни для страза ради потом паче по свой христианской совести что знаю видел или слышал во всём нелицеприятно объявлю, так как я перед богом и судом его всегда ответствен могу, в чём мне Бог душевно укрепит да поможет. В заключение сей клятвы целую образ спасителя нашего.
Так вот, промывальщик Инютин сказывал ему, что ещё вначале мая сего он выпивал с приписным крестьянином Иваном, как он пишется ему неведомо, сей Иван привозил на прииск дрова. Так тот Иван говорил, выпивши, что работал ещё с казённой партией, видел как они моют золото, а после сам изготовил лоток и стал мыть золото. Намыл малый мешочек и нашёл два самородка. Золото сие он продал поселенцу Негоденко. Сколько Иван за золото получил, Инютину было неизвестно.
Другие служители прииска показали, что видели, как к Негоденко приезжал какой то господин, имени и звания они его не знают, но одет был не по крестьянски, росту среднего. Лицо белое, бритое, волос русый, из особых примет шрам на подбородке.
Искать по таким приметам неведомого господина, приехавшего неизвестно откуда, было бесполезно. Конечно, можно было найти приписного крестьянина Ивана и присудить его к ста пятидесяти палкам или пятиста шпицрутенам за незаконную добычу золота, но Фёдору Богдановичу задерживаться на прииске не хотелось, и он поехал в Салаир, а в Барнаул с подробным рапортом отправил Никодимова.
Бунт на прииске казённом.
А тем временем на другом прииске, казённом, происходили другие события.
Вечером бергайеры Яков Усов и Егор Кузнецов пошли справить малую нужду, и почему то не у своей избы, а у соседней. Из оконца слышались голоса.
-Да загнёмся мы все на этих болотах. Кормёжка хреновая, постоянно по колено, а то и по пояс в воде, а это ещё лето. А осень придёт –чахотка и могила. Бежать надо. Бежать надо на Уймон, к каменщикам, а то и дальше – в Китай. А можно и наоборот, в Расею. Мол, государственный крестьянин, а паспорт потерял. –Попадёшься? Ну и что? Дён двадцать погуляешь, потом суд. Вот промывочный сезон и кончился. По первому разу получишь розог и всё. Мне, в случае чего шпицрутены грозят, и то ничего. Отлежусь и к плавильной печи, всё лучше, чем здесь.
Яков Усов вслушивался в голоса и пытался определить, кто там разговаривает, и о чём. Вот высокий голос Меркула Березовского, вот, с хрипотцой Фёдора Елгина, а это вот Никита Горбунов. А громче всех - Козьма Белов да Иван Терёхин. А ещё в этой избе проживали Трофим Варнаков, Тимофей Гусельников, Антон Печерников да Никифор Захаров.
-Егор, пошли к шихмейстеру, надо доложить.
-Да, ну, не наше дело.
-Пошли, иначе пойду один и скажу, что ты приготовление к побегу покрываешь.
Яков Усов в бергайерах был недавно, никак о том не думал и зол был на весь белый свет.
Год назад со службы в Барнаульском заводе сбежал его родной брат, угольщик Самойло Усов. И не нашёл ничего лучше, как явиться на родину, в деревню Метели Чарышской волости к родному брату. Ну вот зачем, скажите на милость, зачем ему надо покрывать беглеца? Вот он и сдал его сельскому старосте. Поначалу вроде всё хорошо складывалось – Главное начальство Алтайских заводов через Чарышское волостное управление провело повальный опрос жителей деревни, все двадцать четыре крестьянина поступок Усова одобрили и правление просило министерство финансов выделить Усову денежную награду.
Но министерство финансов ответило, что считает достаточным объявить признательность начальства за его похвальный поступок. А вот в селе Якова за глаза иначе как иудой не называли, и как только поступило предписание послать рекрута в заводские работы, общество единодушно выкликнуло Якова Усова. По форме всё было верно –родители его давно померли, недавно овдовел, детей не нажил. А то, что ему глянулась девка в Калмацких Мысах, и он уже сговорился засылать к ней сватов- никому и дела не было.
Выслушав донос Харитонов немедля объявил о том начальнику прииска шихтмейстеру Харитонову, который приказал выставить к избе караул.
Утром он приказал привести всю команду и для начала высечь розгами Горбунова. Он рассудил, что самый шумный и дерганый из всех, Горбунов окажется наименее стойким. По высечении он заявил, что его подговаривали бежать бергайеры Белов, Терёхин, Березовский и Елгин, а промывальщик Старожилов и бергайеры Печёркин и Захаров невинны.
После того, как Абортин приказал связать Белова, Терёхина, Березовского и Елгина, Белов выхватил нож, и стал кричать, что он не даст себя без вины наказывать и зарежет любого, кто к нему подойдёт. Пока пытались отобрать у него нож, Березовский и Елгин забежали в избу, где они квартировали и в которой сидели взаперти ночью и закрылись изнутри. Елгин стал с ножом у открытого окна и закричал: Первого кто войдёт, зарежу! Распустите команду, иначе дверей не отворю!
Абортнев подошёл к окну и спокойно сказал – ну и сидите. Ежели выйдите – прикажу связать и отправлю в суд, а нет – приставлю караул и заморю вас с голоду. Разумеется –поартачились и вышли. А вот Терёхин, воспользовавшись суматохой, сбежал.
Следствие по делу о буйстве на прииске.
Фёдор Богданович Клюге читал формулярные списки бергайеров, дело которых ему предстояло рассмотреть в суде. Свидетели были допрошены, дело было совершенно ясное и можно было выносить приговор, если бы…
Березовский Меркул Васильев из крестьян. Взят в рекруты воинской командой при принудительной отправке крестьян Ояшской волости в заводские работы в 1831 году. От роду 24 года. С марта 1831 года рекрут, до мая того же года запасной служитель, с мая бергайер. В том же 1831 году за первый побег со службы наказан 150 ударами палки. Он был единственный из всех, кто знал грамоту, да и с паспорта выданного ему, где он был ошибочно поименован «казённым крестьянином» начался ояшинский бунт. Видите ли, мужики решили, что казённый – значит государственный, а если государственный, значит и они государственные, к работам их привлекать нельзя, хватит с них того, что платят подати да чинят дороги.
Горбунов Кирилл Петров из крестьян. Рекрутом с 1829 года февраля 16 числа. До 1831 года –запасной служитель. 1831 года декабря 5числа зачислен бергайером. От роду 28 годов.
В 1831 году за первый побег со службы и перемену своего звания прогнан шпицрутен через 500 человек один раз, в том же году за второй побег наказан розгами 50ю ударами, в том же году за третий побег со службы и воровство во время того побега трёх лошадей стоящих 112 рублей, прогнан шпицрутенами через 500 человек один раз.
Елгин Фёдор Ермилов из крестьян. Рекрутом с ноября 22 числа 1828 года. Запасным служителем с февраля 1829 года. Бергайером с 1830 года февраля 4.
В 1829 году за первый побег со службы и перемену своего звания и воровство хлеба из пашенных станков на пропитание прогнан шпицрутенами через 500 человек один раз.
В 1831 году во время второго побега был пойман, назвался посельщиком и под именем бродяги Тихонова отдан был по решительному определению Томского губернского суда в военную службу без наказания, определён был в линейный сибирский батальон № 8, но при провозе через Барнаул признан был за горного служителя. Приговорён к наказанию шпицрутенами через 500 человек три раза с отбытие двух раз. Употреблён в работу.
Белов Кузьма Семёнов из мастерских детей. Рудоразборщик с 1822 года. Бергайером с 1827 года. От роду 30 годов.
В 1830 году за задрание юбки девке Заставиной и срывание с неё двух платков наказан лозами.
В 1830 году за воровство 25 мая у стоящих лагерем близ Змеиногорского рудника рудовозов 10 хомутов, стоящих 25 рублей и трату оных, присовокупив к тому пьянство и невыход на работу 2х дней прогнан шпицрутенами через 500 человек один раз.
За 28 дневный побег со службы и перемену во время того звания прогнан шпицрутенами через пятьсот человек один раз.
За второй побег со службы в 1832 году прогнан шпицрутен через пятьсот человек один раз.
И вот этот самый Белов объявляет, что его замучила совесть, и он объявляет об убийстве в 1830 году неизвестного посельщика совместно с братьями Полыгаловыми Евграфом и Дмитрием. Якобы они вместе выпивали в Змеиногорском кабаке и соблазнились деньгами, кои были у посельщика в большом красном кожаном кошеле. Выйдя из кабака они подкараулили сего посельщика и убили. Денег у него оказалось пятьсот рублей ассигнациями, но Полыгаловы будто бы дали ему только двадцать пять рублей.
Явный самооговор, чтобы потянуть время и пожить в тюрьме на казённых харчах без заводских работ, да наказание отложить на время. Таких самооговоров только в Салаирской комиссии военного суда рассматривалось не меньше десятка в год. По расследованию выяснялось, что тела нет и такового человека, которого самооговорщик признавал убитым, никто не видел. Однажды, правда, один беглец сказал что убил неизвестного крестьянского отрока двенадцати лет, утопил и тело сбросил. Указал место, описал мальчика. Но мальчик оказался жив здоров и показал, что в том месте и в то время, о котором говорил беглый, он действительно видел мужика, но он ему никакого вреда не сделал.
В самом конце октября был пойман беглец, Терёхин Иван Семёнов.
Бергайер Иван Семёнов Терёхин из крестьян, рекрут 1828 ноября 15 дня, запасной служитель 1829 февраля 9, бергайер 1830 июня 18. От роду 34 года.
В 1831 году за побег и прочие проступки прогнан шпицрутен через 500 человек три раза. В 1832 году за второй побег наказан розгами пятьюдесятью ударами.
И Терёхин тоже сознаётся в убийстве. Якобы в последний день перед самой своей поимкой он убил двух господ у села Казённая заимка. Будто бы они ехали в двуколке и остановились близ дороги, развели костёр и грели на том костре чай и жарили мясо. Он выждал в кустах, когда один из них отошёл по нужде в сторону и зарезал его, а потом напал и на второго. Кроме еды он у них ничего не забрал.
Расследование, проведённое змеиногорским отделением военного суда, как и следовало ожидать, выяснило, что никакого убийства не было. Мало того, что Полыгаловы всё отрицали, никто не видел никакого посельщика в то время в Змеиногорске, мёртвых тел так же не находили и признаков того, что братья разбогатели тоже не было. А ведь четыреста семьдесят пять рублей деньги немалые.
А вот с Терёхинским заявление вышло иначе.
Чиновник по особым поручениям Никодимов выехал на место, означенное Терёхиным с утра и тоже на двуколке, которую ему отрядили на заводской конюшне – своего выезда ещё не нажил.
Терёхин место, где он совершил преступление, описал довольно точно. Вот дорога перешла через речку Землянуху, вон справа от дороги огромная ветла с дуплом. Уже выпал снег, но он был ещё неглубокий и Никодимов подъехал к ветле. Да, под ветлой из под снега виднелись обгорелые головёшки. Трупов у кострища, конечно, не было, а одного из убитых, как утверждал Терехов, он оставил у костра. Никодимов уже хотел ехать обратно, но за кустами он услышал карканье и хлопанье крыльев и пошёл туда. К своему большому удивлению -в кустах лежало мёртвое тело, которое расклёвывали вороны. Тело успело подмёрзнуть, поддавалось клювам трудно. Да и, к счастью, лежало ничком, лицо птицы расклевать ещё не успели.
Чиновник по особым поручениям перевернул покойника на спину и замер – на подбородке ниже рта был шрам дюйма в два длиной. Как раз о таком «как второй рот» говорили на прииске господ Поповых.
Дело принимало поворот интересный. Но кроме трупа ничего интересно более найдено не было. Вообще ничего, ни возле кострища, ни возле тела. Может, что и осталось – но ведь снег же.
Никодимов погрузил тело в повозку и поехал в Барнаул. Тело он привёз в госпиталь, но прежде чем им занялись медики, срисовал портрет покойного в акварели. Он был хороший рисовальщик, о его портретах говорили – как живые. Вот и здесь он постарался чтобы этот… со шрамом, выглядел бы как живой. А потом ещё и копию с портрета сделал.
Копию он направил в Салаирскую комиссию военного суда а с портретом пошёл к Ивану Никитичу Мурзину – советнику по 3 военно судному отделению. Тот внимательно посмотрел портрет - видел я этого человека в Барнауле. И видел недавно. Но ты лучше у приставов спроси.
И пристав команды барнаульских заводов вполне определённо сказал, что на квартире у вдовы Архиповой ночевали два господина, вот тот, что на портрете, и второй, постарше, с тонким лицом и волнистыми волосами. Лицо загорелое, а подбородок белый – летом бороду носил. Дворянам борода не по чину, но сейчас многие её отращивают, особенно, когда не в городе живут. Господа сказали, что в Барнауле проездом, едут из Семипалатинска в Кузнецк. Господа показали подорожную, но господа были солидные, он на бумагу глянул мельком и фамилий из не запомнил.
Терехов, узнав, что найден труп, и он может быть и в самом деле привлечён за убийство испугался не на шутку.
Он сидел у костра, кипятил чай в котелке и жарил гуся, и то и другое он украл по дороге. И тут вдруг с дороги свернул возок и два господина подошли к костру и велели ему убираться. Он ушёл, очень на господ обидевшись. .Но он никого не убивал, да и не мог, у обоих господ за поясом были пистолеты. Ну а когда его захватили, ложно оговорил себя, чтобы избавиться на время от заводских работ. Господа явно ехали к парому, начнётся следствие, выяснили бы, что такие господа действительно были, а пока бы их нашли, глядишь, он в тюрьме до весны и просидел.
Кто ж мог подумать, что этого господина – да этот, на портрете, один из тех господ – убьют. Но христом богом – он не убивал. А что до второго господина, то как лик с иконы. И волос кудрявый, но не шибко, волнами.
Стоял на своём он и после священнического увещевания. Да и по всему было видно –самооговор. Обозлился на обидевших его господ и хотел хотя бы в мечтах с ними расправиться, раз наяву не мог. Да и убит был сей господин из огнестрельного оружия, коего у беглеца не было, а не ножом.
И как ни соблазнительно было повесить дело об убийстве неизвестного господина на беглеца, Фёдор Клюге поручил Никодимову продолжить следствие, тем более, что портрет данного господина опознали и на прииске Поповых. Он явно был связан с убийством Негоденко.
Так что следствие по буйству на казённом Сухаринском прииске и побегах было закончено, и пора было выносить приговор.
Бергайера КОзьму Белова, содержащегося в Салаирской тюрьме за буйственные поступки против пристава Сухаринского прииска и ложный оговор братьев Полыгаловых в том, что они совместно с ним убили неизвестного посельщика и забрали у того посельщика 500 рублей, наказать шпицрутенами через тысячу человек три раза и отослать на работы в Нерчинские заводы.
Бергайера Елгина наказать шпицрутен через тысячу человек два раза и по буйному характеру в закованном виде направить на Нерчинские заводы.
Бергайера Терёхина за побег и ложный самооговор наказать шпицрутен через тысячу человек два раза и употребить в работы.
Бергайера Березовского за буйство наказать шпицрутен через пятьсот человек два раза и употребить в работы.
Но приговор был вынесен и исполнен только весной 1834 года. Как и надеялся Терёхин, всё время следствия они просидели в тюрьме без употребления в работу всю зиму. А шпицрутен? Что шпицрутен? Спина заживёт.
Кто такой человек со шрамом?
В Тобольск чиновник по особым поручениям Никодимов был отправлен задолго до окончания следствия по делу на Сухаринском прииске. На место он прибыл засветло и поселился у хозяйки, где квартировал на последнем курс училища, в двухэтажном деревянном доме, который изображал из себя дом кирпичный – бревенчатые углы сколь моно были спилены и стены обшиты тёсом.
Всё было как два года назад, даже клопы, наверное, те же.
Утром Никодимов отправился в «управу благочиния» - так в то время называлась земская полиция.
Тобольск уже перестал быть губернским городом, но управой благочиния командовал ещё полицмейстер, а не городничий. Однако, полицмейстер направил его к частному приставу по уголовным делам. Лет он был неопределённых, может сорок, может уж больше пятидесяти, с седыми бакенбардами и мятым лицом.
Только взглянув на портрет, он сразу сказал – знаю такого. Отставной кавалергардский штабс - капитан Вельяминов. Ссыльный. –Что за человек? Дрянной человек. Вот нам недавно на поселение прислали бунтовщиков, отбывших каторжный срок по декабрьскому делу 25 года. Ну, государственные преступники, но видно же, что благородные люди, а это – прощелыга и подлец.
В ссылку попал вроде бы за дуэль, но я вам так скажу, сударь – убийство это было, натуральное убийство. Якобы дрались без секундантов. Но что это за дуэль без секундантов? Во вторых якобы дрались на палашах. Но петербургские и московские господа это не прусские студенты, которые шпагами машутся. У наших то дуэли больше на пистолетах. Так то бы он на каторгу загремел, да видать, поддержка была в столице, да и вроде бы сам был ранен на дуэли. Но скажите, как можно на поединке получить такую рану? Сам он себе её нанёс, сам! У палаша обух тупой, широкий. Заколол он своего товарища, когда он этого не ждал, а потом взял его палаш в обе руки да тюкнул по подбородку Выглядит страшно, крови много, а опасности от раны никакой.
На что жил говорите? Имение у него где то в Саратовской губернии, да здесь был посыльным по торговым делам.
Даже купцам, состоящим в гильдии, не так то просто торговать за пределами губернии, а у нас ведь и городские крестьяне ведут немалую торговлю Вот он и ездил с поручениями –то предварительны переговоры, от имени купца проведёт, то образец товары предъявит. Имел ли дела на прииске Поповых? Ну, с коммерц -советником он знаком был, а были ли у него дела на прииске – не знаю. Был ли среди его знакомых такой дворянин, как вы описывали – не припомню. Да у него в Тобольске среди дворян приятелей не было, попался он на шулерстве. После этого ему в приличные дома ход был заказан.
Но дал пристав два –три адреса дворян и купцов, которые были знакомы с Вельяминовым, но ничего нового те не сказали.
Обыск, который они провели совместно с приставом, на квартире, где проживал Вельяминов, ничего интересно не показал.
Побывал Никодимов и в Кузнецке. Кузнецк город небольшой, новый человек там на глазах. И видели там господина, похожего на того, что описал Терёхин в начале ноября. Назвался потомственным дворянином, отставным чиновником 12 класса Евграфовым Степаном Семёновичем, из города Екатеринбурга. Но на запрос в город Екатеринбург пришёл ответ, что указанного господина в городе не числится.
Так выходило, что ответ надо было искать в Петербурге.
В столицу чиновник по особым поручением попал только следующим летом. Специальных денег на проезд не дали и он был отправлен с охраной «серебряного каравана».
В полку было уже не так много офицеров, знавших Вельяминова. Прошло шесть лет, была кампания в Польше, где участвовали в подавлении шляхетского мятежа, память о боевых столкновениях была ещё жива, и то, что было до «кампании», вспоминалось с трудом. Но всё ж таки вспомнили историю 1829 года и дуэль подпоручика первого дивизиона Вельяминова с прапорщиком кирасирского лейбгвардии полка Семёновым.
Семёнов проиграл Вельяминову большую сумму и утверждал, что Вельяминов жульничал, нечестно играл в карты и то, что с долгом, он, конечно рассчитается, но Вельяминова надо бить, как шулера, подсвечниками, а Вельяминов грозил, что вызовет Семёнова на дуэль. Потому то произошедшему особо не удивились. Вельяминова давно подозревали в нечестной игре, больно удачлив, но явных доказательств не было, но в полку с ним по крупному уже не играли, а вот до кирасиров его слава, видно не дошла. Однако ни кавалергарды, ни кирасиры не могли сказать, кто бы мог отомстить Вельяминову и никого похожего на описание, данное Терёхиным, не вспомнили.
Вечером третьего дня после приезда офицеры кавалергарды пригласили его на бал, который давал отставной офицер их полка, Дмитрий Бутурлин. Хоть он и достиг чина генерал-майора, и в отставку вышел не из полка, и на штатской службе занимал пост высокий, но полк не забывал.
Никодимов был бог не бог весть каким танцором, но в училище танцам обучали, и уж мазурку то он изобразить смог.
Никодимову сразу приглянулась девушка, которая стояла у колонны с пожилой женщиной –верно, матерью – выше среднего роста, сероглазая.
-Ты знаешь, кто это – спросил он лейб поручика Симонова, который взялся опекать провинциала, знакомить с особенностями столичной жизни.
- А, эта? Екатерина Внукова. Род старинный, некогда были князьями, но захудали, титул утратили, да и приданого за ней нет. Сирота. Отец погиб в 13 году. Вскоре и матушка её скончалась. Осталась деревушка с полусотней душ, но она оказалась на пути движения наполеоновских войск. Розорили, разграбили, а что не успели –свои мужики растащили. И мать вскоре померла. Опекуншей её является тётушка. И здесь она с тётушкой.
-Не представишь?
-Пошли
-Пётр Николаевич Никодимов, чиновник по особым поручениям в Барнаульских заводах. Прошу Любить и жаловать.
Первым танцем традиционно был полонез. Менуэт он танцевал с другой дамой, а на мазурку снова пригласил Катю. Мазурка танец уже как бы неофициальный, можно было и поговорить.
Екатерина, вы, как и я сирота. Мой отец, поручик Томского мушкетёрского полка погиб в 1812, под Смоленском.
-Ну а мой на год позже, под Лейпцигом.
После танца отошли к стенке и продолжили разговор.
Оказалось, у них много общего. Оба сироты, оба были выучены на казённый счёт, но если Никодимов закончил Тобольское военное училище, то Внукова столичный Патриотический институт. И обоим после выпуска приходится зарабатывать на жизнь самим – Петру на государственной службе, а Екатерине – гувернанткой в семье какого то превосходительства, преподавая французский и хорошие манеры.
- Уж что - что, а французский то я знаю. Когда в 1825 году послышалась канонада, нас собрала наша гранддама и сказала, что это наказание за наши грехи, за то, что мы подобно кухаркам, говорим по русски. После этого в институте два месяца говорили только по французски.
После бала Пётр пошёл проводить Катю с тётушкой – они жили неподалёку. Тётушка пригласила его в гости через два дня и он с благодарностью принял это приглашение.
На следующий день в офицерском собрании, когда он подходил к кавалергардским офицерам лейб гвардии корнет Серебряков нарочито громко, чтобы слышал Никодимов, хихикая, проговорил:
- А этот то, барнаульская штафирка, теперь ухлёстывает за гувернанткой. А по мне что гувернантка, что кухарка. Я у себя в имении и тех и других драл во все отверстия.
- Петра не то что бы сильно задели его слова – ещё в Тобольске он привык к тому, что к тем, кто служит не потому, что так принято, а потому что так надо зарабатывать на жизнь, богатые, а тем более, богатые и знатные, относятся с презрением. Однако, и спускать это было нельзя, иначе он бы стал изгоем в дворянском обществе а дурная слава и до Барнаула докатится.
Он подошёл к Серебрякову и сказал –он сам удивился – сказал спокойно – В Барнауле я бы вам морду набил, а здесь вынужден вызвать на дуэль.
-Без вопросов –даже вроде радостно сказал Серебряков. – Сегодня вечером, на пистолетах, дистанция десять шагов. Место выберут секунданты.
Секундантом Никодимова вызвался быть Симонов, у Серебрякова, конечно же, тоже нашёлся секундант.
После того, как все условия дуэли были обговорены и место выбрано, Никодимов пошёл в свой номер. Дрался он первый раз и вроде бы положено написать прощальное письмо, но кому? Матушка года три как померла, с Катей ещё никаких отношений не было, так что и писать некому.
Он пробовал читать, но ни роман, ни стихи Жуковского в голову не шли.
Выпить? Но в таких делах рука должна быть твердой. Кое как дождался. Симонов заехал за ним на экипаже. Серебряков с секундантом были уже на месте.
Дистанция была уже отмерена и обозначена воткнутыми в землю палашами. Секунданты выдали заряженные пистолеты и велели становиться к барьеру. Серебряков выстрелил первым. У левого виска шевельнулись волосы. Он только потом понял, что пуля пробила его оттопыренное ухо.
-Ваш выстрел, прапорщик.
Петру очень хотелось выстрелить в обидчика. Спешить было ни к чему, время прицелиться было, но застрелить этого прощелыгу –значило сломать карьеру. Конечно, дальше Сибири не сошлют, но отставка с должности –это уж сомневаться не приходится. И что потом? Копиистом в канцелярию?
И он выстрелил в воздух.
Дело о фальшивых ассигнациях
Через день его пригласили в третье отделение канцелярии его императорского величества. Принимали его на высоком уровне. Конечно, не главный управляющий Бенкендорф, а управляющий Мордвинов, но всё же…
-Итак, господин Никодимов, в истории с дуэлью вы себя проявили вполне достойно. Ну, а как ваше расследование?
Никодимов доложил о происшествиях на приисках и обнаружении мёртвых тел Негоденко и Вельяминова, а также о том, что следствие зашло в тупик.
-Я думал, что Вельяминова наказали за убийство на дуэли, по убеждению тобольского пристава, а теперь и моему, на ложной дуэли, или за жульничество при игре кто то из проигравшихся, но за убийство Семёнова отомстить было некому, да и проигравших Вельяминову было много, но так что бы кто то разорился вконец не было.
Так что на днях я с обозом возвращаюсь в Барнаул.
-Ну, с обозом тащиться не стоит. Мы вам выпишем подорожную, домчитесь мигом. Мы ведь следим за положением дел на государственных заводах и хотя расследованием вы занимаетесь на месте, копии решённых секретных дел направляются к нам. И вот что интересно года два назад в Сибири появились фальшивые ассигнации. И похоже, ассигнации изготовлялись в Тобольске. А кто их распространял? Никто так часто из Тобольских дворян не разъезжал по городам и весям, как Вельяминов. Так может он и был распространителем? Так что возвращайтесь в округ и выясните, с кем из купцов Вельяминов имел дело, куда и зачем ездил.
На следующий день Никодимов явился в дом к Внуковым и сделал официальное предложение Екатерине. Предложение было принято, и тётушка дала благословение.
Обвенчались, сыграли скромную свадьбу, на которой, кроме тётушки были три подруги Кати да его секундант и пара офицеров, с которыми Пётр сошёлся в полку.
А потом он погрузил на воз, который должен ехать в Барнаул нехитрое приданое жены отправился с ней на перекладных в Барнаул.
Первое, что он узнал в Барнауле, так это то, что дело об удавленнике на поповском прииске получило новое развитие и он решил отправиться на прииск. Конечно, он читал рапорт горного ревизора по частным приискам о том, что приказчик прииска с двумя служителями обыскал воз уволенного с прииска рабочего из поселенцев Непомнящего и нашёл краденное золото, зашитое в льняную ткань и вплетённое в верёвку.
Но рапорт –одно, а рассказ очевидца –другое. И действительно, приказчик Наговицин рассказал, что он давно подозревал, что рабочие Непомнящий и Мезенцев крали золото с прииска – у них появились денежки, каких у рабочих никак не могло быть. В ноябре прошлого года Непомнящий и Мезенцев попросили их отпустить с прииска, получили расчёт, погрузили вещички на лошадей и жёнами и детьми отправились из приискового посёлка. Сначала выехал Мезенцев, а Непомнящий на другой день. Наговицин рассудил, что если золото они действительно крали, то постараются вывезти. Выждав, когда Мезенцев отъехал на достаточно далекое расстояние от прииска, догнал его и обыскал. Точно так же он поступил и с Непомнящим. Обыск Мезенцева ничего не дал, а вот у Непомнящего он нашёл семьдесят два золотника и сорок восемь долей золота. Непомнящий ему сознался, что золота у него было больше, но часть золота он продал Негоденко, но после его смерти на прииске золото сбыть некому, да и настоящей цены за золото Негоденко не давал. Вот Наговицин и решил- Если Негоденко уже упокоился не впутывать его в это дело.
И тут же он узнал о новом деле, связанном с переменой фальшивых ассигнаций на настоящие.
Поначалу фальшивые ассигнации обнаружили у лесовщика Егорьевского золотого промысла Архипова, который заявил, что поучил их от крестьянина деревни Елбанской Меновщикова за покупку у него синего бархатного кафтана, однако при обыске у Меновщикова никакого кафтана найдено не было.
Потом рядовой линейного сибирского батальона № 10 Николай Сергеев с женой пошли на базар продавать шёлковое платье –нужны были деньги для устройства на новом месте, в Змеиногорске, куда Исакова переводили из Барнаула. Платье купил некто Лаврентий Давыдов Богадельщиков, заплатив за него десятирублёвой ассигнацией и получив пятьдесят копеек сдачи.
Когда покупатель ушёл, Сергеевы признали ассигнацию сомнительной и кинулись за Богадельщиковым. Похоже, базар и тогда был на том же самом месте, и супруги обнаружили покупателя сидящим на площади против казённого сада. Потом эта площадь звалась Соборной, а ныне площадью Свободы. Увидав Сергеевых, он выбросил из за пазухи платье на землю и пытался убежать, но был пойман и доставлен в полицию вместе с ассигнацией. Ассигнация сия оказалась фальшивой, 1819 года за номером 6793933. Разумеется, и Богадельщикова и фальшивую ассигнацию разместили в Барнаульской тюрьме.
Далее управляющий Павловским заводом капитан СТрижков, ставши свидетелем торга лошади у жителя Павловска, задержал работника Екатеринбургских заводов Масленникова и мещанина Скорнякова и при них обнаружились фальшивые ассигнации. Здесь уже речь шла не об одной ассигнации. При задержанных нашли сто двадцать четыре десяти рублёвые ассигнации 1818 года и пять двадцати пятирублёвых ассигнаций 1821 года. Все ассигнации были признаны фальшивыми.
При допросе Масленников и Скуратов поначалу рассказывали какие то сказки, якобы при дороге с Ирбитской ярмарки на них напали разбойники, отняли все деньги, велели никому о нападении не рассказывать и вместо отнятых денег дали фальшивые. Но потом всё ж таки сознались, что ещё весной прошлого года, после праздника сошествия святого Духа в деревне Елбань Боровлянской волости от крестьянина той деревни Карпа Максимова Петенёва.
По дороге с Ирбитской ярмарки их ограбили и отняли 1825 рублей, полученных ими от купца Юдина для покупки для него лошадей. В деревне Елбань они пили медовое пиво в доме у крестьянина Тимофея Меновщикова вместе с упомянутым Петенёвым и сыном Меновщикова Парфёне. При разговоре они пожаловались на потерю денег и Петенёв сказал, что потерю можно возместить, если они, Масленников и Скуратов согласятся на перевод денег. Отец и сын Меновщиковы показали ему бумагу, из которой делают фальшивые ассигнации и кое какие инструменты для делания таковых. Тимофей им сказал, что раньше ассигнации делал поселенец, живший в деревне, он научил их делать эти ассигнации и уехал, а сейчас только иногда приезжает, привозит бумагу, краску и другое необходимое. Кто этот поселенец и каков он из себя они не говорили. И они, Масленников и Скуратов взяли фальшивые деньги с условием их где либо переменить, а Петенёву доставить настоящее ассигнации или медные деньги со ста рублей фальшивых по десяти настоящих. В число этого они отдали ему медные и серебро 42 рубля.
Никодимова больше всего заинтересовало упоминание о некоем посельщике, который научил крестьян делать фальшивые ассигнации, а теперь снабжает их бумагой, инструментами, краской. Не без корысти, разумеется.
И вполне возможно, что научил он делать ассигнации не только в этом селе. И за пределами округа в Сибири находили фальшивые ассигнации 1818. 1821 и 1827 годов.
Надо было искать выход на этого посельщика, и Никодимов отправился с предложением к советнику Алтайского горного правления по третьему военно судному отделению Сутулову с предложением послать в Елбань своего человека, чтобы вызнать поболе и о производстве и перемене фальшивых ассигнаций, и главное – об этом посельщике.
Выслушав его, Сутулов хлопнул в ладоши – на ловца и зверь бежит. Только что мне донесли, что содержащийся в барнаульской тюрьме лесовщик Архипов пообещал, если его освободят, он произведёт розыск в деревне Елбанской и установит делателей фальшивых ассигнаций. Ему было выдано сто пятьдесят рублей и он отправился в Елбань .
В Барнаул он воротился 28 апреля и предоставил двадцать шесть фальшивых ассигнаций десятирублёвых и две двадцатипятирублёвых. Он говорил, что видел делателя ассигнаций из переселенцев и имел с ним разговор и уверения в безопасном переводе фальшивых ассигнаций. Однако, дальнейшему разговору помешал Меновщиков, высказавший сомнение в намерениях Архипова и сказал, что надо формы и прочее для сокрытие увезти в тайгу, а делателя в какую ни будь деревню, о которой не знает Архипов. Но делатель сказал, что верит, Архипову, и через него можно наладить постоянный перевод денег в Барнауле и на золотых промыслах. 26 апреля делатель выехал с крестьянином деревни Пещерской Чумышской волости Селиверстовым в Томск, для приобретения покупок для делания фальшивых ассигнаций, бумаги и материалов разных и возвратится оттуда 3 или 4 мая..
Архипов просит дать солдат и разрешения ему, или какому другому чиновнику к захвату всех участников в делании ассигнаций, пока они по наступлению летнего времени не успели удалиться в пасеки, находящиеся в тайге.
Но капитан Быков сказал, что поскольку делатель фальшивых ассигнаций доверяет Архипову, он должен вернуться в Елбань, продолжить перемену денег, а как только вернётся делатель, известить об этом власти. А как Быков по службе должен отправиться на золотые промыслы, посему он должен дать знать о приезде делателя на Егорьевский прииск ему или приставу господину поручику Политику.
А чтобы без сомнения изобличить преступников, выдал Архипову личных денег пятьдесят рублей, переписав достоинство ассигнаций, года выпуска и номера.
Никодимов считал это совершенно лишним. Не такой человек это «делатель» чтобы продолжать верить Архипову, после того, как Масленников выказал ему недоверие. Надо было срочно вести повальные обыски, но это дело полиции. Но что более всего заинтересовало Никодимова, так это то, что сказал, что лицом этот посельщик как Христос с иконы. Но ни четвёртого, ни пятого, ни десятого мая Этот самый посельщик в Елбань не приехал.
Завершение дел о приисках и деревне Елбань
Никодимов снова явился к г. Сутулову и попросил разрешения выехать в Томск для розыска делателя. По описанию Архипова это был тот же самый человек, коего видел беглый Терехов вместе с покойным Вельяминовым. Конечно, он мог только сказать, что едет в Томск, а сам укатил в Тобольск или ещё куда, но крестьяне говорили Архипову, что он и до того уезжал в Томск.
Сутулов подумал и выписал Никодимову подорожную до Томска.
Томск до начала тридцатых годов, хоть и став губернским городом, был дырой ещё похуже Тобольска и Барнаула. Только в самые последние годы, после того, как на Алтае и в Кузнецких горах началась добыча золота, жизнь в городе зашевелилась. Да и новые законы делали выгодным для обывателя возможность записаться в купеческую гильдию. В купеческую гильдию умудрялись записаться даже приписные заводские крестьяне, накопившие денег, не то что вольные городские крестьяне или мещане. И искать злодея верно надо было среди этих новых, враз разбогатевших купцов или торговых мещан. Хотя, и дворян исключать было нельзя.
Конечно, первым делом Никодимов представился в полиции. Положение дел упрощалось ещё и тем, что начальник Колывановоскресенских заводов одновременно являлся и гражданским томским губернатором, и местное начальство получило необходимые указания помогать чиновнику по особым поручениям из Барнаула.
В управе благочиния уголовный и гражданский приставы посовещавшись, сообщили ему, кто из людей, подпадающих под приметы, сообщённые Никодимовым, отсутствовал в указанное время в Томске и вернулся в город в последнее время. Набралось десять более или менее подходящих человек. О спросил у приставов, кто из этих людей подходит под описание делателя.
Оба без колебаний признали в нём некоего Смирнова, хозяина небольшой переплётной мастерской и лавки по продаже бумаги, красок, чернил, гусиных перьев, кисточек и прочего для письма и рисования.
Никодимов то думал, что всё будет просто –пройдётся по лавочкам, посетит типографию, узнает, кто закупал много бумаги и красок и устроит с местными полицейскими обыск. А тут обыск делать было бесполезно – бумага, краска, пресса – всё законно.
Оставалось ждать когда Смирнов повезёт бумагу, краски и прочие припасы для делания фальшивок. А то что он повезёт, Никодимов не сомневался. Дело налажено, денежки текут. Но наверняка он в Елбань не поедет. Возможно, у него и в другом каком селе есть люди, а не то придётся где то всё заново начинать.
Наконец то Смирнов выехал из Томска в коляске, запряжённой парой лошадей. Никодимов, получив коляску с лошадью в губернском правлении, выехал следом, но прежде дождался результатов обыска, проведённого приставом управы благочиния. Конечно, никаких бесспорных доказательств причастности Смирнова к деланию фальшивых денег не нашли. То, что в крестьянской избе могло бы служить таким доказательством, легко могло быть объяснено Смирновым. Прессы, деревянные катки – но ведь он переплетает книги и делает гравюры. А бумагу и краску он продаёт, а будет заказ, сделает и инструменты для гравировки. Не подкопаешься. Но под порогом мастерской нашли тайник, а в нём три мешочка с золотым песком и маленькими самородками, «тараканами», как их звали на приисках.
Теперь можно было выезжать за Смирновым уже со спокойной душой. Он не пытался догнать Смирнова, а именно ехал следом расспрашивая встреченных, не видели ли коляску с таким то вот господином, а если встречных не было – расспрашивал крестьян в деревнях, особенно там, где были развилки дорог. А иногда и этого было не нужно – лужи ещё не везде просохли и следы коляски, отличные от мужицких телег, хорошо просматривались.
Торопиться особенно не следует пусть бумага, краски, штампы, формы – всё заработает при делании фальшивок и тогда можно будет злоумышленников повязать. Один он, конечно, с этим делом не справится, но его задача установить, в каком же селе задержится этот самый»посельщик», умеющий делать ассигнации.
Чиновник по особым поручениям не заморачивался поиском ночлега в деревнях. У него был с собой тулуп, котелок, чайник, кое какая снедь, он искал место для ночлега, варил на костре какую ни будь кашу или мясо, кипятил чай, ужинал и ложился спать завернувшись в тулуп.
За Томском, поначалу, была тайга и вода в речках была тёмная от торфа, но потом тайга кончилась и потянулись бесконечные берёзовые, реже осиновые леса с редкими пятнами крестьянских полей. Иногда дорогу перебегали зайцы и лисицы, в стороне, на озимых зелёных полях, он видел косуль и лосей, а пару раз даже волков, но беспокойства это у него не вызывало.
Волки летом сытые, да и живут не стаями а парами. Разбойников он опасался больше. Конечно, ближайшая шайка Михайло Клепечихина шаталась в окрестностях Сузунского завода, и хоть она не была замечена на этой дороге, но ведь всё могло быть. Но, как говорится, волков бояться, в лес не ходить.
Сначала стало ясно, что Смирнов едет в Округ, потом – что в Барнаульский уезд, а потом – что в Барнаул.
Когда Никодимов доехал до Барнаула, Смирнова уже взяли под стражу.
Когда стало ясно, что «посельщик» в Елбань возвращаться не собирается, в селе были проведены обыски.
На скотном дворе Петенёва под навозом был найден небольшой деревянный каток, которым, по свидетельству Архипова, раскатывались ассигнации. В доме Петенёва были найдены краски неизвестного назначения и две ассигнации в 10 и 5 рублей, оказавшиеся по сличению нумерации из числа предоставленных для розыску Архипову. На пасеке Ануфрия Петенёва в кадке были обнаружены обрезки бумаги, но ничего явно доказывающего его причастность к печатанию денег не обнаружено. Один из крестьян деревни Елбанской доложил, что вроде бы ездил Анофрий Петенёв от деревни Елбанской через полторы версты по речке Еловке. Там, подле речки под еловой лесиной нашли завёрнутый холщовый полог, в котором оказалось 12 листов почтовой бумаги и красного сукна четыре лоскута и дощечки, выдолбленные до глубины в четверть вершка так, чтобы в неё свободно положить двадцати рублёвую ассигнацию. На дне углубления чёрное сукно, такая же дощечка, но без сукна и небольшие чёрные тряпицы, вымазанные чёрной краской.
Петенёв показал, что фальшивых денег не печатал, переменной их не занимался, а бумагу и дощечки ему велел спрятать посельщик, за что и дал ему эти две ассигнации по десять и пять рублей.
В Барнауле и Петенёв и Архипов опознали в Смирнове того самого посельщика, а Терехов – господина, который был в повозке вместе с убитым Вельяминовым.
Так что Никодимову оставалось только доставить арестанта в Томский губернский суд. В помощь ему дали сержанта Иванова и рядового Старостина из Барнаульского линейного батальона. Никодимов со Смирновым ехал в переднем возке, связав, на всякий случай, ноги арестанту и привязав их к возку, а во втором возке, сзади, ехали солдат и сержант с ружьями.
Дорога долгая, разговора не избежать.
- Ну вот зачем же вы связались с этим делом? Ведь человек умный, грамотный. Я вот сирота, а сумел и образование получить, и службу несу.
- Да что вы понимаете! Сирота! Вы потомственный дворянин и всегда будете под опёкой государства. И в училище вы за казённый счёт учились, и место на службе уготовано. А меня просто нет! Я даже не обер-офицерский сын, я байстрюк, сураз.
В 1804 году мой отец служил в Новороссии и сошёлся там с местной казачкой. Обвенчаться хотели, а тут война с Персией. Закончилась война, его по ранению отпустили со службы вчистую. Он к невесте, а та уже родить меня успела. Вот и получился я незаконнорожденным.
Отставной солдат, грамоте обучен, а Сибири таких людей не хватало. Вот он и стал служить. Выслужил личное дворянство, уже до седьмого чина дошёл, дослужился и до восьмого чина, дающего право на потомственное дворянство, а тут скоротечная чахотка – и всё. У отца кроме меня ещё два сына было. Так вот, средний стал вроде как старшим и получил дворянство, и его взяли за казённый счёт в кадетский корпус. Младший – обер-офицерский сын - сейчас вот ещё одно сословие придумали для таких как он – почётный гражданин – ему повторять дорогу отца – служить, может что и выслужит. А меня нет. Я незаконнорожденный. Пошёл рабочим в типографию, грамоту знал, рисовать умел, ну и пришла мысль нарисовать ассигнацию – получилось. Но рисовать долго, да качество... Придумал как печатать. Сначала в Тобольске жил, но недолго. Переехал в Томск, , завёл лавку(денежки то появились) и на месте печатать не стал. В деревне найду людей, снабжаю их бумагой, краской, досками, они мне за это платят деньги, а перемену ведут сами. Ну и с Вельяминовым, дурак, связался. Иногда он по деревням развозил бумагу с краской, а главное – скупал золото. Да всё мало было игроку. На прииске Поповых вздумал расплатиться за золото фальшивками. Но Негоденко то понял обман, стал грозить, ну кавалергард его и стукнул мешком с золотом.
Я ведь думать то умею. О смерти стало известно, я знал, что в это время там был Вельяминов. Надавил я на него, он и сознался. Продолжать с ним иметь дело стало опасно.
Эх чуть чуть оставалось. Я уже и так думал с фальшивками дела не иметь. Застолбил бы на себя я какой ни будь прииск, уже в Барнаул поехал договариваться, под прииск и то золотишко, что скопил продал, и настоящие деньги пошли в дело. Стал бы богачом. А деньги –они сейчас много значат, а потом поди больше дворянства потянут. Но – не успел.
Но это я так тебе от скуки наедине. На судебном следствии от всего буду отпираться.
И в самом деле, вину в убийстве Вельяминова ему не доказали –да, ехал с ним в возке, когда его видел Терёхин, но в Казённой Заимке они расстались и больше он его не видел.
Где то ещё делались фальшивки, но до них не добрались. Единственно, что доказали, что он привёз в деревню Елбань материалы для делания фальшивых денег. Это он признал, но и то – мол не знал для чего, а когда понял, то испугался и попросил мужиков спрятать. Золото? Да покупал у пьяных старателей и только.
Короче, губернский суд приговорил его к публичному наказанию кнутом и ссылке в отдалённые район Сибири.
Точно так же и барнаульский суд не смог доказать вину Петенёва, но оставил под глубочайшим подозрением и повелел сослать дальше в Сибирь.
По настоящему, шпицрутенами и каторжными работами были наказаны только те, кто попался с фальшивыми купюрами на руках. Архипову простили за сотрудничество со следствием, как бы мы сказали сейчас.
А Никодимов продолжил свою службу.
Написано по мотивам судебно следственных дел второго фонда второй описи Алтайского краевого архива