Иду я, значит, по тропинке, любуюсь ёлочками заснеженными, вдруг из-за одной из них — Снеговик. Да только странный он какой-то. Вместо морковки — киви, глядит маслинками, а вовсе не пуговками. Представляешь? Ни ведра тебе, ни варежек, ни шарфика.
— Ну, наконец-то! Пошли скорей! — заговорил, значит Снеговик.
— Куда? — спрашиваю.
— Туда, — кивает в сторону леса.
— Зачем?
— Затем.
— А надолго?
— Как получится.
Ну, вроде всё логично. Наверное, бояться нечего. И пошли, значит, туда. Вышли мы с этим странным снежным созданием на лесную опушку. А там ёлок разных видимо-невидимо! И такие, и сякие, и эдакие. Представляешь? И народу всякого лесного снуёт туда-сюда. Но все, опять же, какие-то странные.
Вот зайки, например, в зубах иголками еловыми ковыряют и зло так поглядывают. Будто звери какие. Ага. Лисички оказывается вовсе не сестрички. Чужие совсем. А волчата прямо плачут. У них бока не серые! Ужас какой-то! Я тут уже не вытерпела.
— Что тут у вас за бардак такой страшный приключился? Новый год же скоро! А тут такое! — говорю и совсем не улыбаюсь.
— Да кто бы знал! — отвечает странный Снеговик. А глаза-маслинки грустные такие. Мне аж заплакать захотелось. Прямо, по-настоящему так. А снежный провожатый продолжает.
— Говорят, вот с этой ёлки всё началось. Твоя?
Смотрю. И впрямь моя! Вот та самая! Из дома. С большими синими шарами, серебристыми лентами, белыми птичками и разноцветными гирляндами. Только она какая-то грустная, ёлочка моя. Шарики помутнели, ленты потускнели, птички крылышки сложили, да головы попрятали. А огоньки вовсе не переливаются.
— Вот это кошмар! — кричу, — кто мою праздничную красавицу испортил? Баба Яга заколдовала, небось?
— Ты чё? Совсем уже ку-ку? Какая Баба Яга?! На гастролях она давно, в турне с концертами, да по корпоративам, пока сезон, — возмутился странный товарищ. — Это всё ты, говорят.
— Как я? Да, быть такого не может!
— Ты как ёлку наряжала? То — не так, это — не эдак, здесь — не там, туда — не сюда. Сплошная чушь невесёлая! Всю традицию поломала! Откуда взяться празднику, если ты радостью ёлку новогоднюю не осыпала, счастьем не припушила, любовью не озарила? Даже не улыбнулась ни разу, когда украшала ель!
Ругается ещё, понимаешь, такими серьёзными взрослыми словами.
— Даааа. Неловко как-то вышло, — согласилась я. И, конечно же, сразу вспомнила тот вечер. Ну, или попыталась. А что? Зачем опять горевать, если надо срочно всё переделывать.
Вот, значит, теперь думаю, мне одной не справиться. А давай вместе считать радости, счастья и любови с тобой? Хорошо? Я буду называть, а ты пальчики загибай, ладно? Итак.
Ну, во-первых — я. А что? Чем не радость? Меня даже мама так называла. Ну, я же ещё и счастье. Так твой дедушка говорит. А ему видней. Согласен? И любовь, конечно же! Ты же меня любишь? Ну, вот!..
В комнату тихо приоткрылась дверь.
— Ну что? Уснул, мама? — прошептал старший сын.
— Слушай, вы бы ему на ночь снотворное, что ли давали, а то так можно весь мозг сломать, чтобы чего-то эдакого внуку сочинить. Да что б ещё и интересно, и вырубало на раз-два, — заворчала я как самая настоящая бабуся, крадучись пробираясь к выходу.
— Баба! Ты же обещала больше не ворчать. А то новый год станет грустный совсем, — вдруг открыл глаза маленький помощник.
— Я больше не буду, Радость моя! Спи, Счастье! Я тебя люблю, Савик! — тут же исправилась я.
— И папе скажи, и маме, и диду, и Никите… А ещё Насте и Тасе... И бабе, и диду, и…— тихо создавал волшебство мой маленький внучок, сладко засыпая с улыбкой на лице.
А новогодняя зелёная красавица опять засияла синими шариками, серебристыми лентами, переливаясь яркими огоньками.