Чужая тайна

Священник Владимир Русин
Терпение лопалось. Анна Гавриловна лежала на больничной койке лицом к стене, но страдала она вовсе не от боли.

Тот диагноз, который баба Нюра сама себе поставила, не подтвердился. А с теми болячкам, которые у неё обнаружили врачи, она привыкла жить. Впрочем, от лечения не отказалась. Конец зимы. Огород ещё в снегу. Надо же чем-то заниматься.

Анна Гавриловна Сарахванова появилась на свет в сороковые-роковые годы в селе Большие Могилки, где безвылазно и проживала до добровольной госпитализации.
В последние времена, начавшиеся с постперестроечного передела собственности, жизнь в Больших Могилках замерла. А Малые Могилки совсем захирели. Из всех общественных учреждений там одно кладбище осталось. На нём и можно наблюдать признаки жизни. И то только два раза в год – на Пасху да на Радоницу.

На первый праздник приезжают проведать могилы предков атеисты и суеверы. На второй - едут помолиться священник из Больших Могилок и профессиональные верующие. Или, как их ещё называют, воцерковлённые. По правде сказать, молящихся на кладбище бывает не так много, как пирующих.

Но Клавка – соседка бабы Нюры – молитвенница настоящая. По всем деревням батюшку сопровождает. Раньше с нею можно было трещать по полдня, перемывая косточки односельчанам. Теперь Клавка – отрезанный ломоть. Днюет и чуть ли не ночует в церкви.
 
Клава по жизни - ударница. Были силы и колхоз – она передовой дояркой была. Нет сил и колхоза – она в религию ударилась.

Баба Нюра тоже – не безбожница какая-нибудь. В храм наведывается по праздникам. Повидать, кого сто лет не видала. Оценить, как продвинулся ремонт церкви. Поставить две свечки. Одну - за покойного мужа, другую - за беспокойного сына. Она верит в Бога, но в разумных пределах. Без фанатизма.

А Клавка, как моджахед какой-то. Станет на этот клирос и «бу-бу-бу». Аж голова болеть начинает. Не даёт ни с кем толком поговорить.

Анна Гавриловна не из тех, кто за словом в карман лезет. Однако на исповеди её, словно парализует. Язык не слушается ума, а ум понять не может, чего от него хотят. Про грехи юности рассказать? Так тогда все так жили. О сегодняшних грехах поведать? Да какие могут быть грехи в нашей глуши на старости лет на такую пенсию? Другое дело – в Москве. Вот там люди грешат на всю катушку. Каналов в телевизоре не хватает, чтобы обо всех грехах рассказать. Интернет пришлось изобретать, чтобы телевидение хоть чуть разгрузить.

Хотя в общем и целом баба Нюра осознавала, что и она грешна. И на вопрос батюшки: «Готовились ли к причастию?», честно отвечала: «Нет».

Вот и в больнице отказалась от причастия, когда записывали желающих. Когда же пришедший в палату священник предложил пособороваться, Анна Гавриловна не на шутку перепугалась. Неужели врачи утаили от неё истинный диагноз? Соборование – это же, когда ВСЁ. После него одна дорога.
 
В последний путь баба Нюра не спешила отправляться, потому покинула палату, пока батюшка раскладывал на тумбочке содержимое своего чемоданчика. Соборовались две соседки. Третья оказалась сектанткой и ушла ещё раньше, бубня себе под нос какие-то цитаты и потрясая серым томиком Библии с торчащими из книги разноцветными закладками. Батюшка тоже не удержался и немного хулигански послал вослед ворчунье пространную цитату: «Болен ли кто из вас, пусть призовёт пресвитеров Церкви и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь».

Раздражённая сектантка прикрыла за собой дверь, толкнув её сильнее, чем требовалось. Дверь вернулась в исходное положение и больно стукнула зазевавшуюся женщину по упрямому лбу. Религиозная диссидентка вопросительно посмотрела на православного священника. Мол, как это понимать? Вы тут не только с персоналом спелись, но и со зданием?

Батюшка упустил из виду конфликт сектантки с дверью и расценил вопросительный взгляд по-своему. Потому и ответил победно: «Послание Иакова. Глава пятая. Стихи четырнадцатый и пятнадцатый».

Баба Нюра ушла вежливо. Без обиды. Ближайший час она провела в комнате психологической разгрузки перед экраном телевизора, по которому транслировали нервнопаралитическое ток-шоу.

Кроме Анны Гавриловны, в комнате находился тихий старичок, занявший кресло в непосредственной близости к телевизору. Однако он давно безмятежно спал, поэтому баба Нюра была единственным зрителем телевизионного шоу. Большинство больных и изрядная часть медработников городской больницы в эту пору уткнулись в маленькие экранчики и зависли в соцсетях.

Участники ток-шоу, убеждённые, что их видит вся страна, истерично вопили, не давая друг другу вставить слово. Одновременно звучало несколько монологов. Анна Гавриловна сначала слушала грузного усатого эксперта, напомнившего ей районного парторга, к которому её в молодости приревновал муж.

Эксперт-парторг говорил бархатно, уверенно, убедительно, но непонятными словами. И баба Нюра переключилась на хриплый басок, принадлежавший «независимому политологу» в вязаном свитере и похожий на голос покойного супруга, страждущего от похмельного синдрома. В этом состоянии муж Анны Гавриловны бывал не в меру словоохотлив. Выбалтывал жене кучу секретов, делился забавными наблюдениями, давал дельные советы по ведению хозяйства. И всё это лишь для того, чтобы сказать одну фразу: «Гавриловна, ну налей грамм сто хоть!». И растаявшая Гавриловна наливала.

Политический болтолог у бабы Нюры ничего не просил. Он сам наливал себе в бокал минералку и глушил так, как покойный муж свои вожделенные сто грамм. Минеральная вода выплёскивалась на раскалённые непрерывной болтовнёй голосовые связки и с шипением испарялась, не доходя до желудка.

Ещё одно отличие нашла Анна Гавриловна, сравнивая мужа с политологом. Первый после стакана на время унимался, а второй после минералки, как с цепи сорвался. Залаял своим басом так, что под его уханье можно было приплясывать. Минералка ли была в его бокале?

Баба Нюра сделала попытку уловить в общем гомоне голос ведущего. Это оказалось непросто. Во-первых, ток-шоу вели двое. Во-вторых, монтажёр этой передачи пил точно не минеральную воду. Когда в вокальной какофонии доминировал первый ведущий, на экране крупным планом показывали второго. Когда инициативу перехватывал второй ведущий, зрители видели его коллегу, тяжело дышащего, словно большая рыба, выброшенная из воды на прибрежный песок.

Но и ведущие вели всё это действо не к миру и согласию, а к новым и новым ожесточённым схваткам. Едва участники шоу нащупывали общие точки, модераторы резко меняли тему, выбрасывая на проблемное поле очередное яблоко раздора.
Странное дело: Анна Гавриловна была абсолютно не в теме обсуждаемых вопросов, не смогла бы и приблизительно пересказать суть разговоров, но и не находила сил оторваться от экрана или переключить канал. Кудесники телевидения лишили её воли. Скажи ей сейчас парторг или политолог: «Гавриловна, сигай в окно!», сиганула бы.
Клин вышибло клином. Стремительно начался рекламный ролик, тихий старичок громко всхрапнул, и баба Нюра вспомнила, что она лежит в больнице и ей надо возвращаться в палату, потому как пришла пора пить лекарства.

Соборование подходило к концу. Отец Сергий, окормляющий лечебницу, уже седьмой (последний) раз помазал болящих женщин освящённым маслом. К двум местным присоединилась пациентка из третьей палаты. Она сидела на разворошенной кровати бабы Нюры. На кровать ушедшей сектантки, свободную и аккуратно (не по-русски) заправленную, гостья не села. Хотя там ей было бы удобнее.

- Всё. Прощаюсь. Помирать никого не благословляю. До Пасхи надо встать в строй, - наставлял батюшка свою больничную паству, собирая требный чемоданчик.

Отцу Сергию очень шёл белый халат. А примерил он его ещё в ту пору, когда учился на ветеринара. Выучился и успел по специальности десять лет отработать. Семинарию закончил заочно. Архиерей определил его после рукоположения штатным клириком собора и настоятелем больничного храма. Правда, храм ещё только предстояло построить. Пока была лишь молитвенная комнатка.

Поначалу не весь персонал принял отца Сергия радушно.  Молодой патологоанатом и старый кавээнщик  Лев Яковлевич не преминул съязвить: «Прислали больничным овечкам ветеринара». Однако после близкого знакомства с новым священником признал свою шутку некорректной и удалил язвительную публикацию со странички в фейсбуке.
И всё-таки отец Сергий давал повод  к шуткам подобного рода. Мог, забывшись, во время соборования попросить больного подставить «лапки», а кого-то ко всеобщему смущению котиком или зайкой обозвать. Тут уж священника одёргивала матушка Людмила, которая часто сопровождала его при обходе больничных корпусов.

Матушка Людмила - простушка по наружности, психолог по образованию - умела ладить со всеми. Батюшка зачастую изъяснялся витиевато, стесняясь делать лобовые замечания и давать прямые указания. Матушка переводила его словеса на общедоступный язык и приводила примеры из их семейной жизни, несколько шокируя откровенностью. За что и получила от того же Льва Яковлевича меткое звание – «компроматушка».

Сегодня отец Сергий вновь попросил болящих перевернуть «лапки», и никто его не одёрнул. Матушки Людмилы рядом не было. Он вообще был какой-то рассеянный. Кисточку забыл на тумбочке.

Баба Нюра, насколько позволили ей груз лет и букет болезней, пустилась за пастырем в погоню. И догнала его удивительно быстро. Батюшка на первом же повороте у лестницы был остановлен Львом Яковлевичем. Бывший кавээнщик обратился к священнику за помощью в разрешении одного сложного духовного вопроса. Когда Анна Гавриловна с кисточкой появилась за спиной отца Сергия, разговор уже подходил к концу. Лев Яковлевич улыбался. Говорил, что вполне удовлетворён ответом, но «компроматушка» обязательно украсила бы духовную беседу иллюстрацией из личной жизни.

И тут баба Нюра услышала то, чего не должна была услышать. Услышала и поспешила ретироваться в свою палату вместе с невозвращённой кисточкой. Теперь вот лежала лицом к стене и изо всех сил крепилась, чтобы не выболтать чужую тайну. Терпела минут десять. Терпение лопалось.

- Гавриловна, тебе поплохело? – спросила её ровесница баба Дуся, которая уже пошла на поправку.

- Мне то что, девки? А вот как теперь батюшка жить будет? – посочувствовала баба Нюра отцу Сергию и заодно заинтриговала своих соседок по палате.

- А что такое? – «девки» были заинтригованы.

- А ничего! – отрезала хранительница тайны. Но выдержав мхатовскую паузу, раскололась. - Ушла от него матушка.

- Как ушла?!

- Да так. Хвостом крутнула и ушла.

- Не может быть?! Она же всегда… Они же везде... Да что же это? - заохали соседки, перебивая друг друга. – К кому?

- К дантисту.

Уточняющих вопросов от окончательно оторопевших женщин не поступило, поэтому баба Нюра была вынуждена развивать тему сама.

- К тому ли, что с певицей Валерией жил, или к какому другому, не знаю. Врать не буду.

- То-то же он какой-то не такой был, - наконец, пришла в себя Валя, самая молодая насельница больничной кельи, попавшая сюда, не успев получить первую пенсию. - Нинку нашу шуганул. На молитвах сбивался раза два. Кисточку забыл.

- До кисточки ли ему теперь? – ожила бабушка Дуся.

- Вот баба дурная, - это Валентина переключилась уже с батюшки на матушку. – Чего ей не хватало? Мужик не пьёт, не курит, в храм ходит.

(Муж самой Вали пил, курил, в храм не ходил да ещё и дрался).

- А этот зубной доктор, - продолжала обеспокоенная Валентина, – поматросит и бросит. Он же каждый день людям в рот заглядывает. Найдёт новую жертву.

- Так и у батюшек есть свои возможности. Перед ними люди души раскрывают, не то, что челюсти, - влезла в разговор со своей кочкой зрения Люська, обиженная на весь мир.

Как она вообще здесь оказалась? Лежит ведь в другом отделении.

- Ну, Вы сравнили! – не удержалась Марина Ивановна, учительница из третьей палаты. Она после соборования ненадолго отходила к себе. Теперь вот вернулась.  – В людских душах такой кошмар, что безобразнее  всяких кариесов и флюсов. Едва ли подобное зрелище способствует развитию романтических отношений. У католиков, кстати, всё духовенство поголовно безбрачное. Вот я читала книгу об одном европейском священнике…

- Да при чём тут ихние батюшки? Нам нашего надо спасать, - вернула учительницу из Европы баба Дуся. – Пропадёт один. Не то, что кисточку, голову потеряет. Молодой же ещё.

- Уж не женить ли Вы его задумали? – вновь встряла Люська и покраснела, косясь на Марину Ивановну.

- Если матушка не одумается, можно подумать, - деловито ответила баба Дуся, которая почувствовала себя совершенно здоровой. – Эх, рано я своих замуж выдала!

- Видали мы Ваших, Евдокия Свиридовна! – повеселела Валя. – Они всю больницу на уши поставили, когда Вам доктор лекарство слишком дорогое прописал. С такими склочными характерами Ваши дочки нашего отца Сергия быстро под монастырь подвели бы.

- На двоих у нас, вроде как, запрещено жениться. У нас же не юг, - наконец вставила свою реплику и позабытая всеми «хранительница тайны».

- А и не надо двоих! – затарабанила Валентина. – Надо нашу сестру-хозяйку Алину за него выдать. Женщина порядочная, только в девках засидевшаяся. Сейчас переписывается с каким-то Али-Бабой из запрещённой в России организации.
Люське тоже нравились комментарии, которые оставлял под её фотопортретами ВКонтакте некий Али-Баба, но она промолчала, снова покраснев.

- Милые мои женщины! - чуть громче, чем раньше, обратилась к участницам стихийного собрания Марина Ивановна, будто примиряя коллег в учительской. -  Если мы женим нашего батюшку, он автоматически перестанет быть батюшкой. Он же не Али-Баба какой-нибудь с юга. Православный священник основной вопрос личной жизни должен решить до принятия сана. Это аксиома, - Марина Ивановна преподавала алгебру и геометрию. – Поэтому единственное, что мы с вами можем сейчас сделать, это…

- Выдать замуж Алину за Али! – догадалась баба Нюра.
 
Все, исключая краснолицую Люську, рассмеялись.

- Не помешаю сеансу смехотерапии? – осведомился отец Сергий, приоткрыв дверь палаты.

Все перестали смеяться, а Люська побледнела.

- Кисточку я не у вас посеял? – спросил батюшка у бабы Дуси с Валентиной.
Те указали на тумбочку Анна Гавриловны. Но искомого предмета на тумбочке уже не было.

Баба Нюра сидела на кровати с кисточкой в руках, как сказочная царевна-лягушка на кочке со стрелой. 

- Простите ещё раз за беспокойство, - оправдывался рассеянный священник. – Сегодня вечером второе соборование в другом корпусе намечается. Надо успеть ещё матушку забрать.

- А со стоматологом уже всё? – воскликнула Валя, не скрывая радости.

- Нет. Со стоматологом ещё долгий роман, - вздохнул отец Сергий. – К нему только попади. Как минимум, три визита надо сделать, чтобы к матушке вернулась голливудская улыбка…

Последней, кто понял, что матушка Людмила «ушла к дантисту» лишь для лечения зубов, была Люська. Сразу видно – человек из другого отделения.


П.С. Нинка-сектантка так и не воротилась в палату. Искала в Библии цитату, с помощью которой можно бы было сразить отца Сергия, и не заметила ступенек. Теперь в травме лежит. Матушка Людмила с новыми зубами её посещает. И, похоже, они находят общий язык.

А Анна Гавриловна с отцом Сергием подружилась. Пришла к нему в молитвенную комнату на исповедь. В чём исповедовалась? Ну, это, друзья мои, чужая тайна.

7-11 декабря 2019г.