Глава 38. ПЕРЕФОРМАТИРОВАНИЕ
Женя ворвался в квартиру со здоровой сумкой в руках и заорал с порога:
— А! Ну что я говорил! Эта дрянь меня выставила!
Лиза обрисовалась на выходе из своей комнаты.
— О, у нас великое переселение. А по какому случаю?
Отец тоже оперативно выплыл из кабинета.
— Па… па… дожди! То есть как «выставила»?
— Это ты у неё спроси!
— Ну почему? Ты что, у неё денег попросил в невежливой форме? Я же говорил…
— Да плевал я на то, что ты говорил! А она — тем более! Я вообще ни слова ей не успел сказать, она отправила меня домой и заявила, чтобы я не возвращался, пока она не позвонит. Ты говорил, ты говорил… Это я говорил, что этот брак до добра не доведёт! Ты говорил… Меня слушать надо было, а не самому говорить!
— Вах! Тайны мадридского двора! И что теперь — развод и девичья фамилия? — Лиза, как всегда, немедленно стала отыскивать дальнейшее развитие событий.
— Да как же это! Ты толком расскажи! — Г-н Меньшов-старший обмяк, пусть он и не очень-то верил в щедрость невестки, но такое фиаско, когда даже речь не зашла… От порога… И в такое время… Чёрт, ну что за полоса! Хорошо ещё, что Алла пока в больнице, а то надо было бы скорую помощь вызывать — и вовсе не из-за недавней операции.
Женя, конечно, на двести процентов был уверен, что обожаемая и обожающая жёнушка выгнала его из своих владений, потому что узнала о разговоре, который муж вёл на пороге небезызвестной квартиры, но перед отцом обвинял Иру, ссылался на её фригидность и склочность и высказывал предположения, что у сиятельной наследницы не всё в порядке с головой. Как можно было исправить ситуацию, никому в голову не приходило: о том, чтобы звонить мадам Меньшовой-Резниковой и бегать за ней, и речи быть не могло. Артемий Денисович предлагал действовать через отца или, на крайний случай, через Алину. Женя нервно ёрзал на стуле и даже представлять не хотел, что будет, когда Павел Дмитриевич припомнит ему «выжившего из ума похотливого старика»; Алина, на правах доверенного лица, тоже могла быть посвящена во все подробности. Г-ну Меньшову-младшему насилу удалось уговорить г-на Меньшова-старшего не давить на обозлённую невестку хотя бы в ближайшие дни: пусть остынет. И уж точно не сегодня: и день на исходе, и утро вечера мудренее.
Естественно, все ужинали без аппетита, хотя баба Лена и постаралась, и не сплоховала; естественно, все пребывали в отвратном настроении, хотя Лиза и пыталась переключить родных с грустных мыслей на более радужные; естественно, все даже боялись представить то, как отреагирует на случившееся мать, которая уже завтра выписывается из больницы с целой кипой назначений, расписаний и рецептов. Хуже всего было то, что никто не знал, означает ли разрыв развод или является временным расколом. Как поведёт себя Ира, угадать было невозможно, но Меньшовы подозревали, что даже терпеливые увещевания Павла Дмитриевича, если владельца «XXI Строя» можно будет на них склонить, не дадут ощутимых результатов. Оставалось только ждать — и мучиться в неизвестности.
Женя, разумеется, долго не спал, ворочался, вставал, чертыхался, курил, шёл на кухню за чаем и пивом, возвращался, ложился опять и снова не мог заснуть. Ему было то жарко, то холодно; было то жёстко телу, то очень тревожно душе. Он снова садился в постели, заворачивался в одеяло, клал рядом пепельницу и закуривал. Мысли были об одном: о нём, о нём, о подлом изменнике, предателе и интригане, развратнике и эгоисте, продажном, мстительном и просто-напросто мерзейшем Алёшке. Вот что значили его любовь и клятвы! Так подставить, так обмануть — и при этом вылезти сухим из воды перед своим многомиллионным любовником! Насчёт того, что малолетний негодяй останется белым и пушистым ангелочком с чистыми пёрышками на крылышках, сомнений не было: уж слишком самоуверенным был тон, слишком хамскими — ухмылки, слишком наглыми — взгляды. Ведь только подумать: грешили вместе, любили вместе, спали вместе — а теперь расплачивается один, а под золотой дождь попал другой! Ну что за издёвка судьбы! Если бы ещё Алёшке так нужны были все эти подношения! То есть они нужны и приятны, но он и без них может спокойно прожить, а именно Жене и Жениной семье деньги просто крайне необходимы!
Как ни тревожен был разрыв с Ирой, каким бы несвоевременным ни являлся, к каким бы печальным последствиям ни вёл, Женя мог его понять и принять: Резников, получив запись разговора, прокрутил её дочери, само собой, с самыми ядовитыми в адрес нашкодившего блудливого супруга комментариями, Ира разъярилась — и выгнала прелюбодея прочь. Это было понятно, это было фактом, данностью, с этим ничего нельзя было делать — только ждать, когда утихнет гнев обманувшейся, на что она в конце концов решится. Спору нет, он сам виноват: сглупил, доверился, облажался, шёл с раскрытыми объятиями — и получил в ответ такую подлость, но автор-то этой подлости — Алёша!.. Всё тонуло в густом тумане, вставало заколдованным лесом. Пусть он милуется и спит со своим холдинговладельцем, но почему он отказывает своему первому и главному любимому? Боится слежки ревнивого не первой молодости поклонника? Отыгрывается? Мстит? Изменяет для равновесия, чтобы в их паре после брака друга не остаться обойдённым? Делает назло? Зарабатывает деньги? Метит в сливки общества? Устраивается на приличную работу? Обеспечивает будущее? Нуждается в мужчине? В сексе? Или самое страшное — действительно забыл их утехи и влюбился в этого противного Пашку? Интересно, что они тогда вместе в постели делают? Прозу и поэзию обсуждают? Любители изящной словесности!..
Женя был уверен и в том, что он красивей капиталиста поганого, и в том, что пятидесятипятилетний старик не может удовлетворить в постели семнадцатилетнего парня. Но любая красота приедается, тем более такая ненадёжная, изменчивая и, как ни крути, думающая в первую очередь о себе, — и так легко в этом случае переметнуться к тому, кто не так очарователен, но покорён безусловно, обеспечен выше крыши и пылинки готов сдувать со своего предмета обожания, — на это нельзя было закрывать глаза. Оставалась потенция. На сколько Резникова хватает за сессию? Один раз? Два? Три? Откуда Жене знать, как будто ему самому шестьдесят! Но строителю-капиталисту определённо нужно менее, чем молодому и полному сил. Конечно, эмоциональный фон в пользу хитрому Пашке, на его гребне он взлетит и разойдётся на какое-то время — Алёшка очаруется и приятно удивится, а дальше? Бесспорно, будет спад, но кто знает, какие тузы спрятаны в кармане у тестя! Он и на стимуляторах может выехать, и недобранное любовничком минетом компенсировать в одностороннем порядке, и мальчиков по вызову выписывать для ублажения подлого предателя… Ну что за жизнь такая! Алёшка вполне может привязаться, да плюс ещё благодарность, да эти тачки-рестораны-загрантуры-виллы и прочее… Брр!.. Хоть в петлю лезь!
Ну ладно, пусть Алёшка влюбится, но должно же что-то у него остаться к Жене, не могут эти девять месяцев вот так вот сгинуть, растаять без остатка! Всё-таки первая любовь и первый парень… Да как узнаешь! Время против, не видит друг любезный своего некогда единственного — и затухает то, что было между ними, мельчает, уходит в небытие, затмевается новым. Резников-то мастак на фейерверки и световые шоу, по свадьбе памятно… И хорошо бы подойти, и тянет, и хочется, да хоть из чистого интереса, — а поди! Попробовал — а Алёшка ощетинился, оттолкнул, с насмешками, с издёвками! Кто же кого оставил? А всё отец со своими махинациями… Эх!..
Ничего, зато у него в запасе гигантский козырь, который всё может перевернуть! И козырь этот — развод. Вот! Если Ирка решит, что примирение невозможно, и пойдёт на расторжение брака, то Женя окажется свободен. Отец попыхтит-попыхтит, но на нет и суда нет. Всё равно из жёнушки-сквалыги ничего не вытянуть — так чего париться без толку! И вот когда он придёт к Алёшке со свидетельством о расторжении брака… О! Он вмиг станет честен, он выполнит и даже перевыполнит план: ведь они говорили о шести месяцах, а тут — рекордные сроки! Как тогда Алёшка запоёт? Вот оно, решение!
После изгнания лицемерного мужа Ира вслед за ним выпроводила и прислугу, хотела улечься в постель, но почувствовала омерзение, прикоснувшись к простыням, на которых лежала вместе с Женей. Когда-то… Вышла из спальни, потушила свет, зажгла в гостиной две свечи и уселась на диван. Что надо было делать дальше, она не знала. Одно было ясно: возвращать супруга домой, даже поставив условием прощения мольбы, извинения и раскаяние и получив их, не стоило. Обманувший уже дважды может притвориться и в третий раз — верить ему нельзя, но и доводить дело до развода не хотелось. Пока. Что же будет в ближайшем будущем, как ей себя вести, есть ли смысл в продолжении семейной жизни — и эти вопросы оставались без ответа. Голова решительно отказывалась объяснять, как её угораздило так обмануться, — вероятно, потому, что и сама не ведала. Ира прокручивала и прокручивала подробности, рассказанные и предоставленные отцом, сердце возмущалось: вместо святой печали по матери она должна копаться в этой грязи, неверный муж изгадил ей день поминовения! Знакомство было срежиссировано, сладкие речи в сети звучали в перерывах между барахтаньем в постели с Алёшкой и Милкой. Дикие оргии на сеновале, вертеп, помойка! А Москва! Катал, целовал, а вечером разруливал машину и ехал трахаться со своим развратным дружком, потому что и сам был таков. Как сказал отец? «Одному — дочь, другому — папа»? Поделили, ублюдки… А отец не беснуется — наоборот, очень доволен. Ну ещё бы, его же не предавали, сразу выложили правду-матку… Но почему он не возражал против брака, зная, что знакомство было подстроено? Значит, не видел угрозы, считал этот вариант приемлемым. Теперь Ира припоминала, что особых восторгов по поводу появления жениха отец никогда не высказывал, но и неприятия у него не было. Да, он мог решить: раз дочери нравится, пусть так и будет. И, положа руку на сердце, разве её можно было отговорить? Она сама так мечтала о том, чтобы ей поскорее сделали предложение, — любого, кто стал бы высказывать сомнения, записала бы в недруги, любое отличное от своего мнение приняла бы в штыки. А почему отец стал так неприветлив с ней в последнее время? Узнал правду о похождениях зятя — и начал вот таким образом корить дочь за близорукость? Но он мог объяснить, ей ведь ничего не было известно. Да бесполезно, она всё равно не стала бы слушать, она ничему бы не поверила, пока её не припечатали этим разговором. Может быть, отец флиртовал с Алёшей, чтобы вывести на чистую воду залгавшегося Женю? Да нет, там всё серьёзнее… Эх, ничего не понять! Как всё сложно! И куда же подевался этот растреклятый оргазм?
В конце концов Ира решила до поры до времени оставить проблемы, в которых, по её мнению, и сам чёрт ногу бы сломал, и заняться более насущным — восстановлением этой невесть куда испарившейся половой функции. Она помнила предостережение Светланы Гамидовны о сомнительных бонусах гормонального лечения, но что было делать, когда потерянное не хотело возвращаться обратно! Интернет кишел рекламой всяких «чудодейственных» снадобий, но доверять ему было опасно: неизвестно, какую гадость подсунут, — и Ира решила посетить сексопатолога.
Врач принял пациентку с улыбкой во всю физиономию, оценил итальянские бренды, в которые мадам была завёрнута, выслушал, посоветовал забить на скептицизм старшего поколения, абсолютно не разбирающегося в новых методиках, да и специализирующегося по несколько иной тематике, и выписал рецепт на то, что помогало в девяноста процентах случаев.
— Я думала, это будет «Веромакс»…
— Что вы, это уже вчерашний день.
— А срок действия?
— Неделя для полного вхождения в норму.
— Попробуем. Спасибо и до свидания.
— Всегда рады вас видеть.
Панацея была обнаружена в ближайшей аптеке. Ира купила упаковку и вернулась домой. Теперь надо было ждать. Уже не мужа. А если всё пойдёт нормально, предатель может и вообще не понадобиться: мало ли смазливых парней по Москве шастает? Ире полегчало, всё ныне воспринималось не так мрачно. И отца на днях можно было посетить: надо попытаться выяснить, что же он сам думает насчёт семейной жизни. Алина — Алиной, но она слишком сердобольна, пристрастна, и, потом, она женщина. А женщинам Ира не очень-то доверяла, вернее, считала, что здравомыслием бог их обделил. На себе уже убедилась…
Итак, Ира переждала несколько дней, чтобы с обеих сторон немного стихли сильные эмоции последнего свидания, и поехала к отцу, предварительно договорившись о встрече. Резников принял её в прекрасном расположении духа: он уже добился Алёши, он уже узнал имя своего главного врага, он уже решил последовать евангельским и древнекитайским мудростям и спокойно покуривал в своём кабинете, размышляя о том, не возникнет ли у его возлюбленного проблем с родителями насчёт поездки в Париж или Милан на новогодние праздники.
— На диван, на диван! Что ты на стул, как посетитель… — и, ласково взяв Иру за руку, поднял её со стула, на который она было опустилась, и усадил рядом с собой.
— Хорошо. Я признаю, что твоя личная жизнь — это твоя личная жизнь, и не буду в неё лезть, а также извиняюсь за то, что позволила себе резкость неделю назад. Но и ты меня пойми: слишком неожиданно и быстро это всё повернулось.
— Принимается. И ты меня извини за то, что был сух по отношению к тебе: оппозиция в своей семье не пришлась мне по душе, и я не люблю, когда близкие мне люди сговариваются о чём-то за моей спиной. Выпьешь что-нибудь или поужинаем?
— Если лёгкое белое вино…
— Найдём.
Через пару минут Ира задумчиво крутила в руке хрустальный фужер и пристально смотрела на его содержимое.
— Алина сказала тебе, что я выставила Женю из дому?
— Ну конечно.
— Ты считаешь, что я правильно сделала?
— Абсолютно.
— Но я ему ничего не объяснила.
— Я полагаю, что догадаться не составило труда.
— Ну да. А в какие-нибудь чувства с его стороны ко мне ты веришь?
— Отчего же нет? Первая неделя после свадьбы…
— Ах, папа! В понедельник, на третий день после, он уже отправился к Алёшке! Как понимаешь, о делах договариваться. Понятно где и о каких.
— Но, может быть, он поехал договариваться о полюбовном разводе.
— Ну какой же полюбовный развод, когда он и после к нему бегал!
— Безрезультатно.
— Но инициатива разрыва шла не с его стороны!
— Возможно, он как возмутитель спокойствия великодушно предоставил озвучить формулу прощания второй стороне.
Ира невесело засмеялась.
— Папа, ведь ты сам в это не веришь! Если в последние недели измены и не было, то её не было вынужденно, не по его желанию, и разговор между ними в этом ключе и вёлся!
— Ну да, не верю, — усмехнулся Павел Дмитриевич.
— И ещё эта Милка! — Ира всё-таки вскочила с дивана. — Гад он и лицемер!
— Ира, не раздражайся. Его поведение абсолютно закономерно, оно вытекает из его взглядов на жизнь. Чего ты, собственно, ждала?
Ира пожала плечами.
— Я не собиралась требовать от него верности до гроба. Я могу понять шашни, но не с первых же дней! Это отвратительно! И почему ты так спокоен? Что это — мужское братство? Снисходительность к самому понятным грешкам? Я не об Алёше конкретно, а о мужской сущности… Или ты именно этого и ожидал?
— Как тебе сказать… С первой недели — признаться, нет, не ожидал. А в дальнейшем ещё до свадьбы планировал загнать его в достаточно жёсткие рамки. Но, как видишь, у меня изменились обстоятельства…
— Ну да, и заботы о моём благополучии отошли на второй план.— Ира снова уселась и положила голову на плечо отца. — Я понимаю, но обидно всё-таки…
Резников мог бы возразить, сказать, как обидно было ему, когда он узнал об измене, растолковать, что помимо желаний сердца и тела у него были ещё и доводы разума, чтобы приблизить к себе Алёшу и как бы расчесться с этим предательством, но он ещё не чувствовал себя готовым посвящать Иру в горькую тайну.
— Здесь же не только эгоизм. Я так долго жил заботами о тебе, что стал остерегаться, не вырастет ли эта опека в гипертрофированную; я так долго жил твоими заботами, что стал бояться, не паразитирую ли я на тебе. Я хотел, чтобы ты стала самостоятельной, чтобы реализовалась без меня, независимо от меня, потому что рано или поздно ты всё равно должна будешь это сделать. В целом Женя был неплохой кандидатурой, несмотря на его любовь к множественности флиртов, он и сейчас лучше, чем эта накипь из сынков приказчиков, гордо именующих себя топ-менеджерами, — быдло, недопоротое в людской… Я был осведомлён о том, что знакомство подстроено, но я принял и скрыл от тебя это, потому что знал твою разборчивость: ты ведь не стала бы связывать свою жизнь ни с плесенью, ни с уродами, ни со слишком зарвавшимся отребьем и… ты ведь хотела сделать это сама, познакомиться сама, а не столкнуться с тем, кто будет «спущен сверху», после одобрения важного папочки?
— Да, не спорю.
— Так с твоими капризами, при твоей привередливости ты вполне могла ещё лет десять-двадцать плутать с нулевым результатом. Представь, что вы познакомились действительно случайно, и согласись, что в этом случае ты бы его не отвергла.
— Ну да, так и произошло… Но эта твоя поездка в Елегорск… Ты тогда Алёшу уже увидел?
— Да, и что-то насчёт их возможной связи у меня проскользнуло: ну не может же молодой восемнадцатилетний парень прожить без секса. И с моральной точки зрения это было приемлемо: он тебя тогда и не знал, и даже ни разу не видел.
— Я понимаю, но такое поведение извинительно до свадьбы, а он сразу после ЗАГСа и там, и тут. Пусть даже с Алёшей безрезультатно, но желание-то было. Тебе Женины предки не звонили?
— Да, я ответил и Артемию, и Алле довольно сухо: раз моя дочь так поступила, значит, на то у неё были основания — пусть допытываются о причинах у своего сына, а я на Иру давить не буду, потому что она и впредь может вести себя так, как сочтёт нужным.
— О, узнаю твой стиль.
— А тебе они звонили?
— Я пока сбрасывала. Я ещё не определилась, разводиться или нет. Красивый, но гнилой. Дело даже не в изменах, а в их сроках: на третий день, через неделю после церкви… Отвратительно. Я не могу ему больше верить, так что пока буду думать. Хорошо бы мне встретить парня красивее этого противного Женьки! Ведь я теперь буду иметь право на отношения с кем бы то ни было даже без развода, так?
— Ну, не с кем бы то ни было, а только с достойным. Но… я тоже хочу спросить: ты была настроена против Алёши в моей жизни, потому что была убеждена, что я должен до гроба хранить верность твоей матери?
— Ну не так категорично, — замялась Ира. — Не обязан, но я ревновала тебя и за себя, и за маму. Бесспорно, мне было бы приятней, если бы ты остался непогрешимым вдовцом. Или, по крайней мере, какие-то разовые, фрагментарные связи, но ведь тебя с Алёшей сейчас связывают более прочные, чем простая интрижка, отношения?
— Да.
— И ты не боишься ему вверяться? А вдруг он окажется таким же, как Женька? Как он вообще появился в твоей жизни?
— Как много вопросов!.. Попробуем по порядку: не боюсь, потому что он от Жени отличается — и отличается в лучшую сторону. Он честнее и порядочнее, именно от него шла инициатива разрыва их отношений после свадьбы, хотя твоего мужа, как ты убедилась, такая нечистоплотность устраивала. Понимаешь, получается, что он более чист перед нашей фамилией, чем твой драгоценный супруг.
— Аа, — задумчиво протянула Ира. — Да, получается так. Налей мне ещё немного.
Резников наполнил фужер.
— Держи. Он вообще немного не от мира сего — и это выделяет его на фоне остальной молодёжи, моё невысокое мнение о которой тебе прекрасно известно. Он достаточно умён, он из интеллигентной, причём в нескольких поколениях, семьи, мне с ним интересно. А появился… Он шёл ко мне не с желанием выгодно продать свою идею, не с просьбой о непыльном местечке в холдинге. Так, высказал одно предложение и после пяти минут уже на выход засобирался. Мне вообще кажется, что тогда он действовал от балды, по минутной прихоти. Уже остался один, уже рассорился с любовником. Сидел, страдал — и дёрнулся по первому импульсу.
— Но ты его слишком обеляешь. Несмотря на всё это, ты предоставил ему такие возможности, о которых он и мечтать не мог.
— А знаешь, это отчасти идёт оттого, что я противопоставляю его Жене, который был явно обескуражен брачным договором, предложенным тобой.
— Да, я хотела удалить или свести к минимуму возможную корысть для него в нашем браке.
— Но этим договором ты сделала это только на ближайшее будущее. Я не вечен, в любом случае после моей смерти…
— Папа!
— Это естественно. В любом случае после моей смерти Меньшовы всем скопом станут охмурять тебя и попытаются внедриться в компанию, забить в ней все значимые должности, влезть в правление…
— И отстранить меня?
— По крайней мере сильно потеснить.
— Вот ****и! Ой, извини, я хотела сказать «твари».
— Учитывая, что это первое ненормативное за сегодняшний вечер, извиняю.
— Так ты что, хочешь ввести и меня, и Алёшу в курс своих дел и, когда от них отойдёшь, передать бразды правления такому странному тандему? Я плюс Алёша — кто бы мог подумать! — Ира рассмеялась. — А, чесслово, мне это нравится! Так утереть нос предателю поганому, ударить тем, кого он оставил, гонясь за той, от которой хотел так много получить!
— Откровенно говоря, я об этом ещё не думал.— Павел Дмитриевич тоже рассмеялся вслед за дочерью. — Не ожидал — ты подняла проект на такую высоту!
— Я бы сказала, что ты хочешь передать сотню миллионов своему зеленоглазому и поэтому возводишь напраслину на Меньшовых, но, вспоминая то, как они меня обхаживали и как сюсюкали со мной с июля, признаю, что корыстный интерес у них был. Ну и чёрт с ними, я только спрошу: ты сам-то как, твои проекты не пострадают, Артемий Денисович тебе навредить не сможет после того, как я Женьку выставила?
— Не беспокойся, господин Меньшов-старший был всего лишь посредником, а те, на которых я выходил через него, потихоньку теряют своё влияние. Старые связи отмирают, в дело вступают новые лица и новые интересы. У свежей власти другие масштабные замыслы: удалить самострой, приукрасить столицу. Каждый бизнесмен — немного шпион, так что я смогу войти и в иной формат. Помимо этого расширяю поле деятельности: частное строительство, АПК… с подачи Алёши. Сельское хозяйство с одной стороны, промышленность — с другой. Эти две ветви —основные в экономике страны. Ну, и наука, которая двигает всё и выводит старое на новый, более рациональный и прибыльный виток.
— Значит, ты — строительство, Алёша — правая рука сельскохозяйственного уклона, а я? Наука? Но я только английский изучаю.
— Кстати, он тоже, и преподавательница его хвалит. Чего в жизни не бывает — может, ещё и скооперируетесь, и доверия с твоей стороны к Алёше будет больше, чем к Жене.
— Ого, вот так странный триумвират! Ну что ж, раз ты дал мне зелёный свет на любые личные отношения в моей жизни, мне остаётся только и за тобой признать это право. Ещё я хотела спросить: когда ты после прокручивания записи разговора Алёши с Женей сказал, что это не самое печальное из того, во что можешь меня посвятить, что ты имел в виду?
Но Резников по-прежнему не чувствовал ни себя, ни Иру готовыми к открытию измены Анны, к тому же он хотел как бы закрепить за дочкой осознание этих новых отношений, хотел, чтобы она свыклась с ними и пока не сосредотачивала своего внимания на проделках матери, поэтому на вопрос ответил обтекаемо и свёл его к меньшей из всех откровенности:
— Всему своё время, я просто хотел предупредить тебя, что жизнь длинная и человеку в ней не раз придётся столкнуться с достаточно горькими истинами. Приоткрываю завесу: не доверяй особо Алине, она, конечно, верна нам, но только пока, так как её интересы в скором времени могут войти в серьёзный конфликт и с твоими, и с моими. Это давняя история, начавшаяся ещё до твоего рождения, и многое пока ещё в тумане. Ситуация сейчас подвижна и изменчива, когда я смогу определить сухой остаток, я посвящу тебя во все подробности.
— Вот как! У Алины свои интересы — ты меня заинтриговал… Но хорошо, я подожду. А у нас… значит, мир?
— Ну конечно.
— Па, я хочу купить себе очень крутую тачку, гораздо навороченней Женькиной «Бентли», и завербовать себе в шофёры очень смазливого водителя, чтобы, если я муженька и прощу, он начал бы ревновать.
— Ты — и водитель? — Павел Дмитриевич рассмеялся. — Это же мезальянс!
— А я закажу себе в агентстве парня с высшим образованием.
— Ну ладно, только держи его подальше от своих счетов, пусть сидит на оговорённой зарплате.
— В этом можешь не сомневаться, у меня уже имеется опыт. Ну, я пошла.
— Так и не поужинаешь?
— Не, Татьяну погоняю.
— Бедная Татьяна, как ей от тебя достаётся!
— Ничего, мы все сегодня миротворцы — приласкаю и попрошу извинения. Алёше привет!
Ира вернулась к себе с самыми благими намерениями. Она была охвачена тем энтузиазмом, который посещает человека, решившего с начала следующего месяца бросить курить или с начала следующей недели ежедневно делать зарядку. Она действительно помирилась с Татьяной Семёновной, извинилась за былые резкости и придирки и даже — разгул демократии! — выпила с ней чашку чая. Когда удивлённая перерождением хозяйки добрая женщина ушла, мадам Меньшова-Резникова обошла свои покои, выключила везде свет, как полюбила это делать в последние дни, зажгла две свечи в гостиной, в который раз уселась на диван и стала думать. Пришлось признать, что Алёша, вызывавший у неё раньше только ненависть и раздражение, оказался порядочнее Жени: и отношения с любовником хотел прекратить после свадьбы, и особой корысти, судя по словам отца, в нём не было (а отец не имел обыкновения приукрашивать положение дел). Да и то, что папочка собирался на него потратить, вполне могло окупиться расширением действий компании, отцом же спонсируемым и инспирированным. Отец ведь тоже имеет право на личную жизнь, особенно после того, как дочь переехала. Она и сама думает о других мужчинах и ничего плохого в этом не видит — а он сколько лет уже прожил без матери! Если разобраться, так Алёша ещё и предпочтительней многих — в том смысле, что молод и интриговать не умеет, и хищниц распугает, а их около отца вертелось немало, и наследника не предъявит — и останется Ира единственной правопреемницей.
Злорадству молодая женщина тоже отдала дань: если в предыдущие дни она только сбрасывала звонки клана Меньшовых, то теперь такое им может вылепить, что костей не соберут! И как же правильно она поступила, что не таскалась к свекрови в больницу! А если старая команда в ведомстве Артемия Денисовича рассыплется, господин Меньшов-старший вполне может и в тюрягу загреметь — то-то она посмеётся и выручать не пойдёт! Поймут тогда, что значит честный бизнес по сравнению с проворовавшимся чиновничеством… Алина тоже хороша: сю-сю да сю-сю, лю-лю да лю-лю, Ирочка да Ирочка — а всё себе на уме… Интересно, что там папахен на неё нароет? (Достигнув совершеннолетия, Ира понемногу начала отходить от детской привязанности к своей почти что кормилице, она и раньше довольно резко разграничивала прислугу и родню, а если и припоминать былое, то всегда можно вспомнить не только заботу и любовь, но и порицания за лень, и то, как тормошила её Алина по утрам, когда так не хотелось в школу, и выговоры за съеденные перед обедом фрукты и конфеты…)
Ира курила, пила сухое красное, закусывала мандаринами и поигрывала мягким пушистым тапком на носке ступни. Самое главное, что она с отцом помирилась: Женька-то не оплот и не стена. Альфонс хренов… Если бы ещё не этот чёртов оргазм, вернее, его отсутствие! Ну где, где? И эти гормональные не помогают, неделя уже на исходе… Завтра она предъявит этой лыбившейся в прошлый раз морде свои претензии.
А тачку надо купить раза в три минимум круче, чем у муженька-изменника. «Феррари» там или «Ламборгини»… Водить самой, конечно, лучше бы научиться, да лень. Или шофёр в гоночном каре не комильфо? Тогда нечто вроде отцовского «Мерса», или какой-нибудь «Майбах», или как там их…
Хорошее всё-таки вино, уже целую бутылку опорожнила, и как всё кругом и внутри весело!
На следующий день в его второй половине Ира сидела в кабинете у улыбчивого сексопатолога.
— Ну, как результаты?
— Отвратные, господин врач! Вы меня уверяли совсем в другом!
— Что, абсолютно никаких изменений?
— Если и есть, то они ничтожны и связаны не с вашими зельями, а с моими циклами. У меня выделения стали обильнее, а удовлетворение практически на нуле, так, пять процентов от прежнего. Или после возбуждения влагалище сжимается, как при первом сокращении в начале оргазма, и на этом всё останавливается.
— И вы испытываете в этот момент…
— Я не понимаю, что я испытываю, я вынуждена концентрировать своё сознание на своих ощущениях, прислушиваться к тому, что во мне происходит, и ждать. Это не моя норма, вы понимаете? Когда у меня было то, что надо, я не напрягалась в этом внимании — я просто это ощущала, это нельзя было не заметить. Где ваши девяносто процентов?
— Ничего страшного! Если с секрецией у вас всё в порядке, значит, дело в нервах. Вы за последние дни нервничаете?
— Я за последние дни из-за провала вашего лечения нервничаю.
— А когда у вас пропала сильная реакция, ей предшествовало какое-нибудь потрясение или волнение?
— Я уже вам говорила, что нет. Вы теперь меня на антидепрессанты посадите?
— Да: вы же сами видите, как раздражены. И в каком состоянии…
Ира вздохнула и мрачно свела брови: похоже было на то, что её элементарно разводили.
— Ладно, выписывайте свои снадобья. Срок-то какой? Опять неделя?
— Именно. И спокойствие, только спокойствие. Вы слишком импульсивны, а мы это снимем.
Естественно, и второй этап ничего положительного не принёс. Идти к болвану и олуху, как про себя окрестила Ира врача, в третий раз не имело смысла: он ещё её на какие-нибудь долгоиграющие сеансы гипноза подсадит, с таких станется. Она уже раскаивалась в том, что не вняла предупреждениям Светланы Гамидовны, но… что сделано, то сделано. И в поисках улетевших удовольствий Ира вновь направилась к своей старой знакомой.
Светлана Гамидовна приняла пациентку, внимательно выслушала её и укоризненно покачала головой. По её мнению Ира совершила досадную ошибку: мало того, что расшатала естественный баланс своего гормонального фона вмешательством извне, так ещё и на нервы стала давить, а все эти успокоительные в первую очередь угнетают нервную систему и снижают общую реакцию. А Ира действительно запуталась: может быть, всё это имело смысл при продолжающейся половой жизни, а её-то в последнее время не было! Может быть, она переусердствовала, когда выжала из себя шесть оргазмов за день? Ведь последние два были явно слабее… Может быть, ещё и поганец Женька продолжил свои шашни с Милкой, когда жена перестала отвечать телом? Да мало ли что!..
— Так что мне теперь делать?
— Не знаю. У тебя ведь только менструация сильнее идёт после этих гормональных?
— Да, и ещё раньше на несколько дней.
— Я это и имела в виду. Гормоны, как правило, усиливают эти процессы.
— А что же с удовлетворением? Мне показалось, или вы на самом деле в прошлый раз что-то недоговаривали?
Светлана Гамидовна сняла очки, она не хотела говорить это и теперь.
— Ну хорошо. Что, если предположить, что твоя обычная норма — именно то, что у тебя сейчас, а то, что было сразу после свадьбы, — лишь кратковременный пик, на который ты вышла из-за положительной эмоциональной встряски?
— Вы хотите сказать, что я вообще фригидна?!
— Ну, не совсем: ты же говоришь, что чуть-чуть остаётся…
— Но для этого «чуть-чуть» мне приходится в десять раз больше усилий затрачивать, чем то, что в итоге получаю, приносит удовольствия! Я не могу так, меня это больше всего расхолаживает!
— Но ведь многие вообще не испытывают оргазм!
— Так это идиотизм! Сейчас XXI век на дворе, а я лишена того, что для любой кошки естественно!
— XXI век и спровоцировал этот отход от естественного. В нашей жизни появилось слишком много искусственного, и мы это потребляем — а за всё приходится платить.
— А почему именно мне? Я этого не вынесу, я не смогу так, я просто под поезд брошусь!
— А зачем? Ты уверена, что на том свете это всё тебе так и выложится?
— А что мне на этом ждать? Отслеживать по интернету, когда на рынок выкинут такие таблетки, чтобы принять — и испытать?
— Не знаю. Вот так взять — и испытать? Но для этого же нужно какое-то введение… Не всё же на одном держится. Иногда оргазм только после деторождения появляется. Ты детей не хочешь?
— Ой, да нет! Куда их!.. Я ещё с мужем поссорилась…
— Одно к одному. Ну не переживай. Тебе нужны положительные эмоции, даже безотносительно к оргазму, а там… Может быть, снова выйдешь на пик, и всё восстановится…
— На неделю, что ли? Тоска зелёная, как же я буду жить с сознанием того, что неполноценна?
— Да хватит тебе! Женщине более всего нужен секс, когда ей тридцать-тридцать пять, тогда у нас самое сильное желание. У тебя ещё вся жизнь впереди.
— Тридцать-тридцать пять? Это же старость!
— Это сейчас для тебя тридцать пять — старость. Доживёшь — и по-другому посмотришь на возраст.
Ира вышла от гинеколога абсолютно подавленной. У неё были миллионы, но на что они были ей нужны, когда её лишили самого большого удовольствия в жизни, самых острых и сильных ощущений? Все встреченные люди казались ей глумящимися над ней: ведь им, в отличие от неё, это было доступно. Это давалось от рождения, это прилагалось естественным, разумеющимся. Это ничего не стоило, это было у её матери, у отца, у Женьки, у Алёшки, у этого сексопатолога с лыбящейся харей, у Светланы Гамидовны, пусть не сейчас, но раньше-то — определённо… А её этого лишили. За что? Её обокрала природа. Это было чудовищно.