БЮСТ Надежды

      
      ЧП случилось, аккурат, перед самым заездом второй смены. В красном уголке пионерского лагеря "Надежда" кто-то спёр бронзовый бюст Владимира Ильича.
А, как вы сами понимаете, без головы Вождя мировой революции, красный уголок - это как... ну как сегодня кабинет любого нашего мэра или губернатора без портрета президента. Сразу вызывает недоумение и всяческие подозрения.
Римма Игнатовна, директор пионерлагеря, впала в тихую истерику, закрыла красный уголок на ключ, и вышла на крыльцо. Её внимательный взгляд, как окуляр перископа подводной лодки плавно оглядел окрестности.
Корпуса отрядов. Здание столовой. Двухэтажный домик персонала. Клуб...

                * * *
       Подозрение сразу пало на Юрика, ироничного субъекта средних лет, который вел в пионерлагере кружок барабанщиков и горнистов. Несмотря на знание всех пионерских сигналов, и рулад, этот товарищ был всем известен, своими замашками диссидента и провокатора.
Именно Юрик додумался в ночь перед заездом в "Надежду" первой смены, вывесить на воротах лагеря плакат "Оставь надежду, всяк сюда входящий!", чем поверг в панику Римму Игнатовну. За этот фортель Юрика следовало бы выгнать вон, да знатока горн и барабанов в округе не было. Поэтому пришлось стерпеть и это. А плакат спешно снять!
Кроме этого, Юрик был известен еще и тем, что каждое утро, ровно в шесть, он начинал обход лагеря. Методично обходил все корпуса, совал в открытые окна вожатских спален свою медную трубу, и изо всех сил выдавал: "та-та-татата.", сигнал подъема. В ответ ему летели женские визги, ругательства, книги, тарелки, кеды... Но ничто не мешало ему повторять свой ритуал каждое утро.
Однажды, с восходом солнца, Юрик сунулся было к домику обслуги, однако у самого крыльца был встречен плотником Коровиным, по прозвищу Фуфырь. Тот развернул Юрика к себе лицом, и выдохнул на него дымом махорки:
- Слышь, горнист... Ты иди дудеть к студентам. Там они тебе завсегда рады. А здесь педагогов нет, здесь тебе твою трубу вдолбят в гузно, и дудеть ты будешь уже другим местом!
Затем Фуфырь развернул Юрика на 180 градусов, и тот был выпровожен с территории. К этому действу прилагалось физическое замечание, которое выразилось в отчетливом отпечатке кирзового сапога на юриковской заднице, обтянутой красными трениками с белыми лампасами...

                * * *
      У крыльца администрации тормознул лагерный автобус. Из него выскочил возбужденный Евгеник, старший воспитатель.
- Вот почему, почему именно сегодня? - Евгеник рубил руками воздух, - Я признаться, думал, они там шутят со своим указом. Ну, лекции там разные о вреде пьянства, ну коньячина подорожает немного... Но чтоб с двух дня продавать!?
Он вдруг резко угас и присел на ступеньку автобуса:
- Время 11 часов. И что теперь делать? Трубы горят, общественность ждёт...
При слове "общественность" Евгеник глянул в сторону подсобки столовой, где в раскрытом окне маячили две похмельные морды, повара Лексеича и плотника Фуфыря. Морды вопросительно таращили глаза на Евгеника, губами беззвучно спрашивая: "Ну чё? Ну где?"
Старшего воспитателя можно было понять. Еще в мае вышел указ правительства "О мерах по борьбе с пьянством и алкоголизмом", но никто его всерьез, в народе, не воспринимал. И вот, нате вам! - магазин в соседней Каменушке вдруг начал продавать спиртное с двух дня. Самолюбие местных алкашей было задето очень сильно.
- Ничего страшного, Евгений Васильевич! - строго заметила начальник лагеря, - Не облезет ваша "общественность". Хоть пару часов трезвыми побудут. Фуфырь вон, уже рубанок без ста грамм держать не может... Идите сюда, у нас происшествие!

                * * *
       Общее собрание коллектива было назначено на 13.00. На вопрос Евгеника: "Кому быть?", Римма Игнатовна резко заметила:
- Всем! Собрание общее. Что вам непонятно?!
В итоге, к назначенному времени, к домику администрации припёрлись, и колотящийся с похмелья Фуфырь, и даже глухонемая посудомойка Серафима. Короче, припёрлись все!
- Товарищи! Друзья мои! - картинно навалившись животом о край директорского стола, начала Римма Игнатовна, - В то время, когда до начала второй смены осталось меньше суток, с Ленинского уголка пропал бюст Владимира Ильича... А это, сами понимаете, символ нашего пионерлагеря! Символ! Бюст "Надежды"!!!
- Крупской? - ехидно спросил кто-то. В комнате захихикали.
- Не смешно! - Римма Игнатовна еще больше навалилась на стол, - И я догадываюсь, откуда эти ветры дуют. Шуточки вам тут... А некоторые дошутятся!
Она  многозначительно посмотрела на Юрика. Тот взвился:
- Вот не надо этих намеков! Только вашего лысого мне и не хватало по лагерю таскать!
- Лысого?! - Римма Игнатовна прищурила глаза, словно львица перед прыжком.
- Лысого! - вызывающе подтвердил Юрик, и похлопал себя по макушке, как по барабану. Тут вдруг захохотала глухонемая Серафима, внимательно наблюдавшая за жестами других. Она почему-то показала на макушку Юрика, и  махнула рукой в сторону столовой. От неё отмахнулись.
В комнате повисла угрожающая тишина.
Положение спас, изнемогающий от женского внимания, вожатый Вадик. Он был самый молодой в коллективе. Ему только-только исполнилось 18 лет, и в перерыве между смен, Вадик очень страдал. Его домогались не только студентки-вожатые, но и медсестра Кира, и даже поварихи с пищеблока. А Вадик был человеком неиспорченным, скромным... и вежливым. Отказать кому-то ему было стыдно и неловко.
- Ну, Римма Игнатовна, - прошелестел Вадик с заднего ряда, - Ленин ведь не всегда был лысым. Я вот, в первой смене, своим пионерам  рассказ читал, где он ходил курчавый, и в валенках...
- С кем он ходил? - проснулся вдруг, сидевший у окна, Фуфырь.
- С Курчатовым, - громко подсказал ему вожатый Лева, известный хохмач, - был такой ученый-атомщик!
- Он тогда еще не родился, чё ты врешь, - пробормотал Фуфырь, и сразу заснул.
- Хватит этого балагана! - закричала Римма Игнатовна, и опять повернулась к Юрику, - Юрий Иванович, вы меня не убедили. Если завтра утром бюст Ильича не обнаружится, я вызываю милицию.
- Да вызывайте! - заносчиво ответил лагерный горнист. Щеточки его аккуратно подбритых и подстриженных усиков колыхались над губой, как морские волны, - Пусть приедут, и глянут, что за портрет висит в вашем кабинете.
- И что там за портрет, интересно мне знать!?
- А Лаврентия Павловича портрет! Который Берия... который... которого расстреляли!
- Юрий Иванович, это не Берия, это Макаренко, всемирно известный педагог, - директор лагеря, утомленно сползла на стул, - Вам ли это не знать...

                * * *
        Вечером бухали в пятом отряде.
- Чего она на меня гонит? - возмущался захмелевший Юрик, - Да, мне не нравятся коммунисты, да..! (На этой фразе пьяный Фуфырь замахал на него руками, и приложил палец к губам). Юрик резко выпрямился и продолжил уже потише, - Но я ж не фармазон какой-то, по лагерям бюсты тырить!
- Надежды Крупской! - опять кто-то ехидно ляпнул. Все заржали.
- А вам всем смешно, - Юрик грустно кивнул, и нацепил на вилку кусок котлеты.
- А у моей сестры дома бюст Гоголя стоит, - вдруг вставила повариха Машка.
Машка была местной. Жила в хуторе неподалеку, и работала в лагере каждый сезон.
- А кто твоя сестра? - спросил Юрик.
- Так это... училка литературы, в Каменушке.
- А-а-а... - протянул Юрик, и опять уткнулся в котлету.
- Слышь, трубач, а ведь это выход для тебя! - сказал хохмач Лева, и хлопнул бедолагу по плечу.
- В каком смысле? - лениво ответил тот.
- А ты сначала пообещай, что перестанешь по утрам ходить, и пугать честных людей своей дудой!
- А игра стоит свеч? - грациозно вошел в свою роль диссидента Юрик.
- Стоит! - парировал Лева, - По крайне мере, игра будет стоить тех свечей, которые тебе завтра утром Римма Игнатовна в дупло вобьёт!
- Да не брал я его, - вяло отбился Юрик.
- А кого это теперь волнует?
- Ладно, обещаю.
- Точно?
- Чтоб я сдох!
Лева ласково приобнял повариху Машку.
- Съездим к твоей сестре?
- Прям щас? - удивилась та.
- А чего? Автобус наш, вон, стоит. До Каменушки ходу три минуты... Однако же человек пропадает. Вот его завтра закроют в "обезьяннике", и пиши в характеристике "не годен"!
- Причем тут Гоголь? - пьяно возразил Юрик.
- При том! - Лева хлопнул его по лбу, - Усы есть. Бородка есть. Чего тебе еще, балбесу, надо?
- А прича?
- Ну ты, трубач, точно далдон! - встряла в разговор медсестра Кира, - Причу Гоголя тебе на "круге" Фуфырь вмиг сточит. Да, Фуфырь?!
- Сделаем! - Фуфырь вальяжно опрокинул в себя рюмку, - Отполирую до зеркального блеска!
- Ну вот, - Кира вытянула красивые ноги в короткой юбке, - А утром Вадик отнесет Римме этот бюст, и скажет, что случайно нашел его под крыльцом... Да, Вадик?
И погладила по ляжке изнемогающего от  женского внимания Вадика.
- И получит Вадик за это подароооок, - томно протянула Кира, - Да, Вадик?
- Г-грамоту? - наивно спросил Вадик.
- Будет тебе и грамота, - медсестра вытянула пунцовые губки, - И кое-что ещё...
- Подождите, - встрял Юрик, - Римма, она что, дура? Ничего не заметит?
- Римма - не дура! - ответил Лева, - Вот поэтому она и сделает вид, что ничего не заметила..

                * * *
         Следующим утром начался заезд второй смены. Младшие классы носились по отрядам, как воробьи, а старшеклассницы призывно поглядывали на изнемогающего от женского внимания Вадика.
Бюст Ленина стоял в Ленинском уголке, как новый. Вернее, совершенно новый. На пионеров взирал похудевший и помолодевший Ильич, смутно напоминавший побритого на лысо Гоголя. Впрочем, никто на бюст внимания не обращал.
К унылому Вадику подошла медсестра Кира:
- На, херой, вот твоя грамота! Самолично там всё написала, - сказала Кира, и отвернулась, - Эх, где вы, мужики настоящие... Суровые, ядреные!
Изнемогающий от женского внимания Вадик глянул в грамоту:
- Вожатому 1-го отряда за лучшую педагогическую работу и активное участие в общественной жизни пионерского лагеря... Это нам сгодится!
- Могу еще подбросить, - ответила Кира, - У меня десяток есть, с печатью. Пиши, что хочешь.
- Ой, Кира, спасибо!
- Да пошел ты... козел безрогий, - всхлипнула Кира и отошла.

                * * *
      Этим же вечером в подсобке столовой Фуфырь, бухая с поваром Лексеичем, полез за закуской в кадку с квашеной капустой.
Пошарив в глубине бочки, Фуфырь извлек оттуда… бюст Ильича.
- Эвона, как! - удивился Фуфырь, - Лысый нарисовался.
- Хаааа, - громыхнул Лексеич, - так это ж Серафима его, как гнёт использовала, дура...
- Почему, дура? Это же гнёт! Вот пусть вождь и гнетёт капусту! - Фуфырь опустил Ильича в кадку и закрыл крышку.
Так вождь мирового пролетариата и провел там до конца сезона. Меняли только капусту. А Ильича - нет...

                КОНЕЦ