В публикациях [1– 4] на сайте проза.ру автор их рассказал об одном из портретируемых художника А.Г. Варнека, конференц-секретаре Императорской академии художеств Василии Ивановиче Григоровиче, его семье, близких родственниках и его ученике и земляке, известном художнике Аполлоне Николаевиче Мокрицком. Думаю, что целый ряд белых пятен в биографии этого непростого человека, проработавшего в стенах Академии художеств более 30 лет, удалось ликвидировать.
Однако изучая биографию почетного члена РАН, не стал бы утверждать, что он, как историк изящных искусств, внес бесценный вклад своими работами в Российскую культуру. Конечно, он обладал набором определенных знаний в этой области, но не был достаточно образованным в ней и выступал во многом в качестве менеджера от искусства, организуя процесс обучения в Академии и готовя ежегодные отчеты.
Был во многом, как пишет автор посвященной ему монографии Н.С. Беляев, «серым кардиналом» в стенах Академии [5]. Имеется в биографии Григоровича и «некая брешь», происхождение которой связано с его многолетней работой в 3-ем отделении Министерства внутренних дел. И кто его знает, не было ли у него на этом поприще таких результатов его деятельности, которые несовместимы с работой одного из руководителей Академии художеств?
И, тем не менее, у Григоровича имеется такая сторона его жизни, как семья (жена и дети), которая вызывает симпатию к этому суровому человеку. Самый лучший способ продемонстрировать в нем ценные качества отца и мужа – ознакомиться с его письмами жене, написанными во время поездки 1841-1842 гг. в Рим и опубликованными в [5] (фрагменты их приведены ниже). В этих письмах раскрывается неофициальный Григорович, который предстает в них человеком добрым, внимательным, преданным мужем и любящим отцом.
Напомню, что женат В.И. Григорович был на второй дочери скульптора И.П. Мартоса, автора памятника Минину и Пожарскому на Красной площади в Москве, Софии Ивановне [1]. Трижды облик ее запечатлел на своих портретах художник Александр Григорьевич Варнек (1782–1843), проработавший всю свою жизнь в стенах Академии художеств, и ему В.И. Григорович в своих письмах несколько раз передает приветы. В анонсе настоящей статьи изображен облик Софии Ивановны с одного из портретов, выполненных в самом начале ее супружеской жизни. В это же время художник выполнил и портрет самого В.И. Григоровича. О портретах дочерей скульптора Мартоса мною была опубликована статья [6].
Тауроген. 30 ноября 1841года.
Милая, неоцененная Сонечка! Письмо это я пишу впервые после разлуки с тобою в Таурогоне на прусской границе <…> От Петербурга до сих пор я, слава Богу, ехал очень хорошо. Душечка, ангелочек, Сонечка! Ради бога не скучай. Что мои дети? Вы все нейдете у меня из ума <…> Будьте здоровы и счастливы! <…> Прощай, мой друг, до свидания в августе или сентябре. Колю, Костю, Васю, Анюту и Сонечку целую. Ваничку целую тоже.
Тильзит. 1 декабря 1841 года.
Бесценный друг мой, Сонечка! Вчера писал тебе из Таурогена. Приехав в Тильзит, я вспомнил, что тут в 1808 году Александр имел свидание с Наполеоном на реке, которая разделяла их армии. Неприятели-монархи сделались тут приятелями и заключили мир, который был нарушен Наполеоном, вновь загорелась война 1812 года, так кончившаяся для Наполеона и славно для Александра! <...> Что тебе еще сказать? Будь здорова с детьми, и вспоминайте меня, путника.
Кенигсберг. 3 декабря 1841года.
Милый, бесценный друг мой Сонечка! Я мало спал ночью и очень обрадовался, когда мы приехали в Кенигсберг. Старая столица Пруссии вовсе незавидна. Темные и кривые улицы, хорошей архитектуры домов почти нет. <…> Что вы поделываете, мои милые, бесценные? Мне достанется долго не иметь от вас весточки. Это наводит иногда грусть на сердце, но она скоро проходит. Будь и ты тверда, мой ангел. Первое письмо, которое получу от тебя в Венеции, конечно, вознаградит меня за терпение. Пожалуй, только не забудь ни о ком упомянуть, и особенно о каждом из детей. Да и о себе ничего не скрывай. Прощайте, всех вас целую. Весь ваш, пока живу, Василий Григорович.
Мюнхен. 15 декабря 1841 года.
Вчера мы приехали, бесценный друг мой Соня, в Мюнхен благополучно. В Берлине мы видели Королевскую галерею картин и статуй. В Дрездене я с благоговением рассматривал творение Рафаэля Мадонну Св. Сикста и Корреджиеву ночь, др. работы. Галерея живописи и скульптуры в Мюнхене весьма примечательная. Есть чудесные вещи и довольно <…>. Вижу теперь, что путешествие мое полезно для моего здоровья, полезно и для моего учения. Детей наших всех целую миллион раз. Еще тебя целую. Весь твой навеки, Василий Григорович.
Венеция. 28 декабря 1841 года.
Вот уже 8 дней, мой бесценный друг Соня, как мы в Венеции. Город этот необыкновенный! Каналы тут заменяют улицы, мосты – перекрестки. Представь себе при этом высоту значительную домов и вообрази, какая путаница должна быть для нового человека в этом городе. Я успел увидеть здесь многое: видел творения Тициана, Павла Веронезе и других славных мастеров венецианской школы. Я получил, Сонечка, твои два письма и благодарю тебя, мой ангел, за утешение, которое ты мне ими доставила. Будьте все здоровы и благополучны, кланяйся родным. Не скучай. (Подписи нет).
Венеция. 22 января 1842 года.
Милый друг мой, Соня! Письмо это пишу накоротке и никаких описаний делать тебе не буду. Венеция, собственно город, мне необыкновенно понравился. Погода теперь зимою такая, как у нас в лучший майский день. Будьте все, мои милейшие, здоровы! Если я буду чувствовать себя, как теперь, то возвращусь к вам с силами, совершенно обновленными. Будь здорова! Весь твой Василий.
Флоренция. 7 февраля 1842 года. (Письмо о здоровье, семейных делах, знакомых<….>.
Будь здорова, мой ангел, мой бесценный друг и не беспокойся на мой счет <…>. Матушке моей пиши чаще и извести ее, что я во Флоренции и, слава богу, здоров. Весь твой Василий Григорович.Флоренция. 6 марта 1842 года.
Бесценный друг мой, Сонечка (далее идут слова о здоровье, родственниках и детях). Будь здорова и не тоскуй. Весь твой навсегда, Василий Григорович.
Рим. 13 марта 1842 года.
Бесценный друг мой София! Я в Риме уже шесть дней. Путешествие свое из Флоренции совершил я покойно и приятно в обществе трех братьев Чернецовых и нескольких итальянцев, людей премилых и образованных. Подъезжая к Риму, я с нетерпением ждал, когда откроется вид города, и, наконец, он показался. Что я почувствовал, когда увидел этот город – некогда столицу мира, а теперь столицу главы католической церкви, приют художников всей Европы, не берусь пересказать тебе в письме.
Подъезжая к Ponto molo, я увидел толпу молодых людей, вышедших на дорогу, остановил дилижанс, вышел, и приветствиям не было конца.
Далее идет рассказ о первых впечатлениях от Рима, после чего в книге приводится еще целых девять писем из Рима, последнее из которых было написано 26 июля 1842 года. Но мы опустим их для краткости и переключимся на очередное письмо из Милана.
Милан. 31 июля 1842 года.
Я уже ближе к вам, мой ангел Sophie и милые дети! Дорогу от Рима до Милана проехал благополучно. Везде осматривал с достойным вниманием уже виденное ранее мною. Ах, Сонечка. Ах, дети! Сколько раз я в моем путешествии был тронут до слез, созерцая прекрасное! Я и теперь плачу, вспоминая минуты восторга, когда отделенный от земли, я мысленно бываю в небесах. Весь твой навеки, Василий Григорович.
Мюнхен. 9 августа 1842 года.
Сегодня утром, бесценный друг мой Sophie, я прибыл благополучно в Мюнхен. Дорогу от Милана сюда проехал я по горам, и на горе Стельвио был на самой большой высоте в Европе, по которой проезжать можно в экипаже покойно и безопасно. Признаюсь, что мне скорее хочется быть дома, и если бы не крен, который решились сделать, то недели через три обнял бы вас, моих милых. Нечего делать, потороплю немного. Я решаюсь заехать в Париж, который во многих отношениях заслуживает особенного внимания. Сделайте милость, являйтесь ко мне хоть во сне, пока расцелую вас всех наяву. Весь твой, пока живу. Василий Григорович.
Париж, август 1842 года (без даты).
Бесценный друг мой, Сонечка! Третьего дня я приехал в Париж <…>. Подъезжая к Парижу, я ждал увидеть эту великолепную столицу издали, но вышло напротив. Я увидел Париж, и что это за город, и что это за вечное движение <…>. Люди бегут, омнибусы, дилижансы и всех родов экипажи катятся по улицам, вся и все спешит; народ кишит на улицах, только сегодня и существует, а завтра никогда не придет, лавки, магазины, кофейные дома беспрерывною нитью тянутся по всем улицам, везде блеск, роскошь, богатство, а бедности как бы и не бывало!
Изредка мелькают блузы или скромный убор женщины-негорожанки, но нищих нет, рубищ не видать, милостыни никто не просит. Кажется, все довольны своим состоянием. На улицах веселость или, по крайней мере, нет скуки. Вчера я был в Тюрлийском саду. Праздник для всего света! Сады – мы не имеем понятия, что значит сад, – здесь беспрерывное гульбище. Чуть-чуть не праздник Петергофский, такое множество народа.
Статуи, фонтаны, освещение газовое, музыка. Взрослые ходят, сидят, пьют, едят; дети играют с няньками, бегают, резвятся или ждут в прелестных колясочках, в которые запряжены козы. Да, козы, не шутя, и даже козы ученые, потому что они не прыгают, как наши козы-дуры, а идут себе чинно и даже по сторонам поглядывают на прохожих. У нас бы гурьбой пошли за козами, а тут никому и дела нет! …Свободная земля, счастливая земля, а правительство не плошай! <...>. Думаю пробыть в Париже недели две, по крайней мере, и то вряд ли все осмотрю<…>. Целую тебя, друг мой, детей и всех родных <…>.
Весь твой навеки, Василий Григорович.
Париж. 28 августа 1842 года.
Я писал уже раз к тебе, мой бесценный друг Сонечка, из Парижа. <…>. Я каждый день хожу, езжу, гляжу, смотрю, и уже имею идею о Париже довольно точную. Этот город – колосс, исполненный жизни и движения, превзошел далеко мои ожидания. Деятельность и богатство видны везде и во всем: магазинам, лавкам, кофейням, домам, устроенным роскошно, со вкусом числа нет.
Публичных памятников множество. Дворцы Лувр и Тюльери занимают пространство огромное. Все из камня. Площадь de la Concorde необыкновенно красива и велика. Сад Тюльеринский бесконечен, и чего только там нет? Статуи, фонтаны, кофейные дома, театры и прочее. Город освещен бесподобно. Днем восхищаться можно, а вечером – везде очарование. Все горит огнем, везде прелесть, блеск, изобилие, красота, роскошь.
Я уже успел побывать в Версале и в Сен-Дени. Сколько превосходных вещей я видел впервой, какие галереи произведений французской и других школ! Сколько любопытного заключают они в историческом и художественном отношениях! Был я и на кладбище Pere-Lachaise, видел памятники славы настоящей и минувшей французского народа, памятники достойные великой нации и просвещеннейшего и образованнейшего века! <…>.
Париж, мне кажется, есть единственный город в свете, где можно совершенно изучить человека. Здесь есть образцы чистейшей добродетели и гнуснейшего порока, ума образованнейшего и невежества величайшего; словом, здесь, кажется, более, нежели где-либо встретить можно крайности. Прекрасное и безобразное, чистое и грязное, умное и глупое, великое и мелкое встречаются на каждом шагу, в каждую минуту.
Дай Бог, чтобы мы, русские заняли здесь только хорошее! <…>. Даст Бог, приеду, будет что поговорить, будет и вам, что слушать. Будьте здоровы, мои милые, мои бесценные <…>. Весь твой навсегда Василий Григорович.
Вася, ты засвидетельствуй мое почтение генералу Павлу Петровичу Годеину, а ты, Костя, также передай мои усерднейшие поклоны и почтение Карлу Павловичу (Брюллову) и Александру Григорьевичу (Варнеку). Людям нашим скажите, что я кланяюсь всем.
Калиш (польский город). 20 сентября 1842 года.
Бесценный друг мой, Sophie! Очень тебе благодарен за выполнение моей просьбы писать ко мне в места, назначенные мною. Надеюсь найти от тебя письмо и в Варшаве, где думаю быть 23 сентября. Там останусь дня два, может три, т.к. мне нужно будет представиться фельдмаршалу князю Паскевичу, и это, может быть, задержит меня лишний день в Варшаве. Да и не знаю точно, всякий ли день ходит из Варшавы в Петербург дилижанс.
А мне очень хотелось бы поспеть к первому числу домой, чтобы обнять тебя в этот день (25 лет со дня бракосочетания) и сказать тебе от всего сердца: «Благодарю тебя, мой ангел, за двадцать пять лет счастья, дружбы и любви неизменной. Благодарю за то, что ты всегда была моим ангелом-хранителем-советником, а нередко и наставником в такое время, когда я ослабевал в терпении. Бог да наградит тебя за это».
Всем родным и знакомым усерднейшие поклоны от меня. А ты, между тем, не скучай! И если ты и постарела без меня, то к приезду исправься: помолодей непременно! Весь твой навсегда Василий Григорович.
Примечания.
1. Владимир Варнек. Проза.ру Статья «Григорович Василий Иванович и его семья» от 15.11.2019.
2. Владимир Варнек. Проза.ру Статья «Архитектор Кракау и его семья» от 15.11.2019.
3. Владимир Варнек. Проза.ру Статья «Последний морской министр» от 21.11. 2019.
4. Владимир Варнек. Проза.ру Статья «Мокрицкий Аполлон Николаевич и его покровитель» от 08.12.2019.
5. Григорович В.И. Избранные труды / сост., вступ. ст. и примеч. Н.С. Беляева; науч. ред. Г.В. Бахарева; БАН. — СПб.: Лема, 2012. — 480 с.: ил.
6. Варнек В.А. Портреты дочерей скульптора Мартоса. Мир музея. 2014. С. 20–23.