Это случилось 16 апреля.
Я вышел на балкон покурить.
Год назад, здесь в этой квартире, мы любили друг друга.
Долго, подробно.
Мы не знали, что прощаемся.
Но как известно, любовники своим подсознанием связаны со Вселенной.
Мы провели в упоительной ласке пять или шесть часов.
Ни с того, ни с сего, после перерыва в близости на три или четыре недели, когда наши свидания были просто дружескими и роскошными беседами и чаепитиями, мы набросились друг на друга, как будто снова увидели и познали друг друга впервые.
Это бы какой-то дурман.
Я силился, и не мог вспомнить подробностей, но чувство огромного охвата этой страсти, что она забирает какие-то самые глубокие твои глубины, и берет тебя с потрохами, и перестраивает тебя всего по молекулам, и обновляет, и просветляет, это чувство было сильным и на тот момент, когда стоя на балконе, я курил, и вспоминал...
Я точно знал дату, так как роковое убийство на парковке, из пистолета ТТ, как потом показало расследование, было совершено 17 апреля.
С тех пор мы не общались.
Потом, руководимый опять, видимо, подсознанием, он приперся в роковой солнечный майский день ко мне домой…
Москва-река поблескивала – каждый день она повествовала о чем-то новом. Потому я так любил здесь находится. Именно здесь, на этом балконе я сделал свободный выбор – жить. Это потрясающее чувство свободы – я мог умереть, я имел на это право. И я остался. Я не пожалел.
Я стоял на балконе и курил.
“Забери, пожалуйста, с полки бананы, четыре килограмма апельсин – они в связке, а два я положил отдельно, для Тамары. Будь здорова. Ты еще не видела, я ответил на почту – по вопросам Бориса”.
Это был его голос. Он опять звучал у меня на балконе.
Но в отличие от предыдущего раза, когда я чуть не покончил с собой, и его пение остановило меня, и мне казалось, что его голос заполонил все вокруг, сейчас я явственно мог определить локацию источника звука – где-то внизу, может быть, этажом ниже.
Я опасно перегнулся через перила, чтобы понять, не обманывает ли меня слух. Нет, это звучало оттуда. Там горел свет. Я натянул на себя клетчатую рубашку и серые фланелевые брюки и побежал на лестничную клетку, потом – вниз, потом позвонил в дверь.
Мне открыли, даже не спросив “Кто там?”
Deja vu.
Передо мной стояла женщина. У нее были рыжие волосы. И красные щеки. Неестественно красный цвет.
Я подумал про Анитру.
Мне стало нехорошо.
Я вспомнил, как она пригласила Аню к себе. Как открыла ей дверь, а не щелкнула замком.
Передо мной стояло подобие Анитры. Она выглядела совершенно иначе. Круглолицая, чуть полная.
Анитра была худая как жердь. Плоская как камбала.
Но у них было что-то общее, клянусь.
Блаженность.
Меня зашатало. Как будто все разом навалилось на меня: угроза жизни Ане, наш с Максом спурт на улицу 8 Марта, идиотские “ведические чаи” у Анитры (которая по сути спасла всем нам жизнь), внезапный и неотвратимый Анин отъезд, навсегда… В другую жизнь, в новое замужество...
Покушение на меня и смерть генерала.
Дикий неожиданный секс с Максимом. Его смерть. Пустота.
Очнулся на кровати. Укрыт тремя одеялами.
Было жарко, снова – не по себе. Я попытался встать, освободиться. И снова грохнулся в обморок. Уже на кровати.
Услышал сквозь пелену женский голос: “Резкое падение давления, бывает… Низкий сахар… Секунду…”
Наверное, это была скорая. Мне что-то вкололи.
Меня бесило одеяло. Я хотел освободиться, но пошевелиться не мог.
– У вас сократились сосуды, я вас согрела, – сказал другой мягкий и глубокий голос, принадлежавший тоже женщине, но в нем было столько, если так можно выразиться, общечеловеческого – что я бы даже не сказал “женский голос”. Я бы сказал – это был голос друга.
С меня сняли три одеяла, я сразу задышал ровнее и глубже. Открыл глаза. Все то же лицо. Круглое. На котором как-то странно выпирают щеки. И эти щеки красного цвета. То есть все лицо нормальное, а на выпуклых местах щек – все время задерживается краснота.
– Аиша.
Она улыбалась.
Анитра. Аиша. Эти женщины на букву “А” с похожими странными именами.
Что им от меня нужно? Что предвещает эта встреча?
Когда мы встретились с Анитрой, которая, что и говорить, сама по себе была ангелом – все покатилось к чертям. Что же теперь?
– Простите меня. Я хотел спросить…
Но я не смог, и снова отключился.
Возможно, дело было в том, что в последнее время я элементарно забывал поесть. Не ходил в зал уже года полтора.
Голод, курежка.
Да, наверное, сократились сосуды. Да, и вообще я истощал. Мне было насрать на себя.
Очнулся – без пятнадцати девять. Об этом мне сообщили большие и, как я заметил, недорогие настенные часы.
Аиша шкворчала чем-то на кухне. Было уютно, спокойно. Тихо-тихо где-то вдалеке, но все-таки в этой квартире, звучала музыка. Какая-то песня постсоветских времен, вроде бардовской.
Я никогда не увлекался, но звучало что-то до боли знакомое. Возможно, слышал дома у Аниных родителей.
...Не верь разлукам, старина… Их круг – лишь сон, ей-богу… Придут другие времена, мой друг, ты верь в дорогу...
Нет дороге окончанья, есть – зато ее исход. Дороги трудны, но хуже без дорог…
Аиша вошла в комнату. Собранная, даже деловая женщина. Правда, в халате. Я присмотрелся к ней.
О нет, это не Анитра. Ничего потустороннего. Ее взгляд смотрел здраво, прямо, почти врачебно.
Она приветливо улыбалась, но взгляд был серьезен, быть может, чуть насторожен.
И я подумал, как идиотски буду выглядеть, если спрошу про “голоса”.
Я решил отложить это дело, и порадовался, черт подери, что рухнул в обморок.
Во-первых, этот казус не дал мне наговорить глупостей: скажите, это был голос генерала? – что-то вроде того.
Во-вторых, я проник на “территорию врага”. У меня появилась возможность “разведывательных действий”.
Было трогательно, как женщина заботилась обо мне, и в то же время, наверняка побаивалась меня – совершенно ей незнакомого чувачка, который под предлогом обморока ввалился в дом.
Обморок не был розыгрышем, ей наверняка это подтвердила скорая. Но кто их знает – этих обморочных бывших качков, наверняка подумала женщина.
И еще. Было что-то странное. Вот эти щечки. Эти рыжие волосы.
Мучительное ощущение, что мы знакомы давным-давно. Будто я когда-то видел ее во сне, и как будто в этом сне был Макс.
Меня опять накрыло.
В каком-то полубреду я вспомнил, очень явственно, – Макса, маленького.
Как когда мы были маленькие, в первом классе, его круглое лицо заливалось светом, если удавалось хорошо ответить на уроке, или защитить девочку.
Это было маленькое смуглое круглолицее солнце – до того момента, пока любимая им одноклассница не улетела на другую планету под непонятным тогда для нас названием – “Австралия”...
Это было такое слово, чужое для нас, как будто бы в переводе означавшее – “место, откуда не возвращаются”.
И даже то, что там водятся кенгуру, не утешало.
Как я уже говорил, с тех пор Макс стал букой. И может быть, эта травма с отъездом Зои так сказалась и на его интимной жизни в будущем?.. Я не знал.
Но в тот момент, когда я вспомнил истинного Максима, моего друга, которого я любил и знал почти всю сознательную жизнь, на меня накатили долгожданные слезы. Я зарыдал о Максе.
До этого, как я уже рассказал, слез не было.
Я плакал в голос не в силах сдержать себя.
Мне было все равно до Аиши.
В конце концов, она мне чужая. Через минуту я возьму себя в руки, соберусь, и на своих двоих отправлюсь восвояси.
Мы соседи, конечно, но не исключено, что мы никогда больше не увидимся.
Она обняла меня как родная. Прижала к себе.
Я плакал как годовалый ребенок. Всхлипывал, кричал.
Она не затыкала мое горе, она вбирала его в себя. Я чувствовал это по ее глубокому дыханию. Она плакала вместе со мной.
Ее халат источал какой-то утешительный запах – смесь запаха крахмала с земляничным шампунем.
Мне кажется, шампунями с таким запахом моют голову детям, а не взрослым…
Может, у нее есть дети? Но тогда – где они?
Я пробыл в этой квартире часов пять или шесть, не меньше.
Детей не было. Мужа не было. Никаких других жильцов – тоже. А ведь квартира просторная, такая же, как моя, генеральская.
А вдруг откроется дверь, войдет ревнивый муж? Как я буду объяснять свое появление?
Надо было ретироваться. Я извинился.
– Я не хотел Вас тревожить. Видите, как получилось. Меня зовут… Я ваш сосед с 12 этажа. Живу прямо над вами. Я зашел попросить соли… У меня закончилась. У меня трудные времена. Я немного захворал. Вот видите, как вышло. Я, наверное, пойду…
Аиша поцеловала меня в лоб. Как сына. Я чуть не заплакал снова, но сдержался.
Она посмотрела на меня как-то испытующе, как будто принимала решение, связываться со мной дальше или нет.
– Пообедаем? – спросила она.
Хотя на часах было – начало десятого вечера.
Но слово “поужинаем”, возможно, не прозвучало бы так нейтрально из ее уст. Она была ничего. Немного пухлая. Но приятная.
И какая-то без особой женственности, что ли. То есть так посмотришь и скажешь, как Пилат об Иисусе – Се, человек. То есть с первого взгляда.
Я не отказался. Постарался быть милым. Рассказал пару веселых историй, еще из детства. Она сказала: да, подобную историю мне сестра рассказывала. Она сейчас в Австралии.
И тут меня озарило.
Deja vu!
Дело было не в Анитре.
Вот кого мне напоминала эта женщина! Вот почему я неотвязно стал думать о Максе, о детстве. Она напомнила мне Зою! Ну, конечно, маленькую “куколку” Зою.
С ума сойти! Ну, не бывает же таких совпадений!
Я сделал вид, что не переживаю никаких эмоций. И невозмутимо продолжал жевать вкуснейшие пельмени.
Почти равнодушно спросил:
– А как Вашу сестру зовут?
– Зоя. Мы сводные. У нас общий отец. Ему было пятнадцать лет, когда я родилась…
Я немного опешил. Видимо, затронул не очень простую тему, и молчал.
– Да, и такое бывает, – сказала Аиша, заметив мое смущение.
Точно, значит ей лет 45 (а она классно выглядит), а нам с Максом и Зоей – по 24… Точнее, Максу сейчас уже было бы 26… Он ведь с восьми лет пошел в школу.
– Так странно, у нас в классе училась девочка, рыженькая, чем-то на Вас похожая… Зоей звали… Мой друг был в нее влюблен.
– А какая школа?
– Сто сорок восьмая, не в Москве.
– Да, верно. Значит, мы с вами через Зою могли быть когда-то знакомы, но я вас не помню. Я тогда жила в Петропавловске. Долгая история…
– А как у Зои дела? – спросил я, а сам про Макса подумал, как будто он слышит этот разговор.
– У нее все хорошо. Она орнитолог.
Орнитолог. Графический дизайнер. Каких-то только профессий не напридумывают люди. А лучше всего быть автослесарем, на мой взгляд. А не говеным олигархом. (Которым я волей-неволей стал.)
– А что это?
Аиша засмеялась.
– Ученые, которые птиц изучают.
– Ааа… А я религию изучаю. Буддизм, христианство, зороастризм.
– Так вы культуролог?
Теперь моя очередь смеяться.
– Нет, автослесарь. Просто меня успокаивают эти книги. Я их покупаю на озоне. Только на бумаге предпочитаю читать. “Магизм и единобожие”. Отец Александр Мень, знаете? Рассказывается об эволюции религии – как люди сначала верили в духов, в природу, и постепенно перешли к монотеизму, и более сосредоточенному богопознанию.
– Вы верующий?
– Нет. Я атеист.
– А я реалист.
Аиша опять засмеялась.
Она была славная. Но мне немного не хватало чего-то. Может быть, даже от Анитры.
Вот соединить Анитру и Аишу – и будет идеальный собеседник.
Мы выпили чаю. У Аиши к чаю были конфеты – батончики ротфронт фирмы “Красный октябрь” и домашний малиновый джем. Я отведал нежного джема, и у меня снова закружилась голова. Я вспомнил генерала. Вспомнил про голоса. Вспомнил, как он нахваливал малиновый джем Аниных родителей.
А может, он и у Аиши когда-то такой ел?
Ведь откуда-то есть у нее запись его голоса? Я же не шизофреник. И на балконе, тогда, в мой чуть не последний день, и сегодня – звучала запись?
Но напрямик спрашивать было рано.
Хорошо, что мы подружились.