Пурпурный а... Аксакал. Гл. 7. Лучник

Валерий Даналаки

        Однажды, уставший от боевых наставлений Старого Воина, Аксакал спросил его:               
   – Сколько времени надо готовиться мужчине, чтобы он стал настоящим воином?
   – Нисколько... Нет, не так... Хотел сказать – всегда. Нет... вернее – столько, сколько он может сражаться.          
   – А тому, кто не хочет им быть всю жизнь?          
   – Так не бывает. Джигит –  воин на всю жизнь.          
   – И ты меня всю жизнь будешь учить стрелять из лука и скакать на злом коне? 
   – Нет, ты это уже умеешь. Я тебя научу как выйти сухим из воды, как не умереть с голоду без еды, как ночью видеть волчьи следы...               
   – Согласен, но хочу научиться писать и читать на вашем языке.          
   – А на твоём умеешь?
   – Умею, мать научила...
   – Тебе повезло...               
   – А хочешь, вместе научимся, только не знаю, у кого.           
   – У аксакала, другого... – ответил Старый Воин, с явным интересом расширяя свои узкие глаза. Итак, смешливый наставник сам захотел почувствовать себя в шкуре ученика. Он силком выпихнул из юрты своего подопечного и вместе с ним шёл прямо к старейшину. Тот послушал соплеменника, одарил его скупой улыбкой и, догадываясь откуда исходил каприз, сказал :« Толковать чужой язык значит познать другой мир. Это не каждому дано, но попытаться стоит.»               
               
        Как стало известно позже, старейшин разговаривал и писал на языках великих народов, знал стихи древних поэтов востока, цитировал окрылённые слова  старых времён. Он начал свои уроки не алфавитом, и не писанием первых иероглифов, а историей передвижения племён, разъясняя, почему в то время его народ находился именно в том месте, а не в другом. Согласно его рассказам, предки родного племени  сотни лет  кочевали на севере от Крыши Мира, в верховьях большой реки. Одни семейства, занимающие лучшие места обитания, продолжали оставаться там, а другие, притеснённые быстрым ростом числа сородичей, холодом и нехваткой зимних пастбищ, двинулись на юг, перенося с собой всё ценное, что связывало их со старой родимой землёй.               
               
         Кроме старейшин и вождей, редко кто владел и пользовался письмом, но Старый Воин то не брал в счёт, весь горел нетерпением быстрее понять те кривоватые угловатые  палочки, похожие на корней, веток, коряг...  Ему важнее всего было успеть научиться писать, чтобы не умереть глупее других, даже если их считали по пальцам. Вот какая амбиция зародилась в голове лучника на старости лет. Что же, замысел был совсем неплох, и вкус к наукам как нельзя лучше шёл к его седым вискам и целомудренным глазам. Но...  После первых уроков по каллиграфии, чересчур старательный ученик замялся, запутался в рядах прокаженных  корячек, заморился, прихворал, закрылся в своей юрте и целых три дня белого света не видел. Затем, когда выздоровел, он вернулся к учёбе, но больше не стал брать в руки  перо, боясь его больше смерти. Зато перед ним широко открылись ворота точных  наук: за одну безлунную ночь мог сосчитать почти половину небесных звёзд. А в это время Аксакал, весь во внимании, неустанно слушал сказания мудреца.               
               
        Однажды, Вождь, проходя мимо юрты старейшина, услышав внутри усиленный до удивления голос старого лучника, зашёл – узнать причину той повышенной речивости. Оказалось, Старый его Воин, притеснённый в своих прирожденных убеждениях, изо всех сил, как мог, пытался их отстаивать, но ему не хватало ни слов, ни доводов, поэтому и прибегнул к силе горла. Как увидел Вождя, он сразу почуял близость союзника. «Если мне не верите, спросите у Бая. Он скажет,  докажет...», – выдал он  тираду слов, не повторяясь. Не успев до конца вникнуть в выражениях «оратора», Вождь захохотал, в услышание близких и дальних ущелий. Соседи зашевелились, и они тоже засмеялись, а за ними – и остальные обитатели долины. Смеялись и дети – не от чего смеялись старшие, а от того, что старшие открывали большие рты и потом долго их не закрывали. Смеялись вдоволь все, кроме одного.               
               
         Старый Воин пребывал в глубоком недоразумении. Ему казалось, что вся долина смеялась именно из-за него. Неужели старый аксакал надглумился над ним, когда он возвышал важность языка? Неужели он не понял мудреца? А если даже и так, то где, в чём он ошибся?  Он же запомнил каждое слово учителя... А вдруг он что-то упустил или мимо ушей пропустил?... Пока долина смеялась в своей воле и выгоняла из памяти горькие воспоминания,  «оратор» стал искать какое-то упущение в словах старейшина, зная их наизусть и цитируя днём и ночью. И стал он, Старый Воин, вспоминать прошлые беседы:               
               
   – Наше слово есть голос нашей души. Святая речь наших предков – отражение их истинных чувств, ясных дум и чистых эмоций. Своевольная потеря речи есть обеднение души. Выражаться можно глазами, лицом, дыханием и даже молчанием, но слово, пока оно служит нашим чистым сердцам, лучше всего объясняет то, чем мы дышим и живём. Чем больше слов в нашем языке, тем он богаче, тем лучше и подробнее он может выводить наружу то, что мы носим внутри себя. И не надо бояться, что кто-то украдёт наше внутреннее богатство, потому, что оно  принадлежит всему роду  людскому. Пусть все радуются, когда нам радостно, и сочувствуют, когда нам горестно и больно, а мы ответим им бескорыстной взаимностью. Это намного легче и приятнее, нежели завидовать, ревновать, воевать, страдать амбицией, чтобы подняться выше других и умереть победителем  в душевной нищете.
   – А где  брать этих слов, чтобы накапливать их как можно больше?  Ведь стыдно красть их у других, или в долг взять.               
   – А за чем стыдиться, красть и одалживать? Слово – не золото. Оно дороже... Оно бесценно, а бесценное ничего не стоит, его нельзя ни продать, ни купить. Берите у других  столько слов, сколько вам не хватает, берите их полными, вместе с тем, что они означают и выражают у других, не изменяя, не искажая. За это они -  другие люди, другие народы –  только обрадуются и загордятся, а вы станете богаче.               
   - А не позорно ли это, не выглядим ли мы бедными и дурными в глазах других народов?               
   – Ни в коем случае! Слово – не кусок хлеба и не медный динар. Слово, как и внутреннее богатство человека, в полном его смысле принадлежит не одному человеку или народу, оно принадлежит и служит всему миру.  Собранные по буквам нашими предками и предками других  народов тысячелетиями, языки мира не знали и не знают границ. Их слова, от самых простых - до самых окрылённых, всегда свободно разгуливали по земле. Они звучали в устах волевых кочевников, увековечились на каменных стенах, оседали в толстых летописцах, на полках старых хранилищ мегаполисов. Вряд ли кто тогда думал о позорности. Позорно искажать, изувечить слово. Отрицание речи – отказ от признания собственных возвышенных чувств, эмоций, мыслей... Это отказ от самого себя. Древнейшие учения о слове ещё в большом почёте, но люди пристрастились к новым точным наукам. Если будем дышать одними цифрами,  суммами, плюсами и минусами, умножениями и разделениями, совсем высохнем. Души наши очерствеют и жизнь наша превратится в холодную арифметику, а святые слова будут изрезаны , исковерканы, изжеваны, красоту и силу свою потеряют, а речь и вовсе пропадёт, останутся одни крики да стоны, свисты змей, ржание лошадей да волчий вой.               
               
        «Это отказ от самого себя», – именно те слова заставили Старого Воина засомневаться в верности его упорной молчаливости, не отходящей от него ни днём ни ночью, ни зимой ни летом, ни в боях лютых, ни на перевалах ветреных. «Ну и пусть смеются... – решил он – а мне пора научиться говорить. Поймаю самые красивые слова и буду разговаривать даже во сне. Пусть знают все, что у меня в душе и на уме».               
               
         Пока Старый Воин пытался выпутываться из паутины  сомнений, народ, забывая о нём, и о себе, веселился. Подобного здорового бесшабашного смеха давно не было слышно в Долине.  Кто-то издалека, улавливая волну того хорового хохота, был в праве подумать, что на нижних пастбищах люди с ума посходили. Только истинный ценитель души человеческой был в состоянии понять, что тот стихийный смех вещал о наступлении внутреннего покоя, такого необходимого для забвения губительного прошлого и ощущения пульса дня настоящего. Только тот, кто успел испытывать подобные моменты, был в состоянии по-доброму позавидовать той закипающей жизнью Долине.
               
               
         Далее, Старый Воин не прекращал своих уроков по боевому искусству. Следуя указанию Вождя, он влаживался весь, чтобы сделать из Аксакала настоящего воина – такого, какого сам бог войны в жизни не видел. Но это ему никак не помешало гнаться за словами. Вначале он выбирал самые красивые, но когда понял, что они показывали  только красивую сторону жизни, стал ловить их всех подряд. Удивительная память лучника расхватывала всё налету, не упуская ни одного звука, вышедшего из уст старейшина, и Аксакала тоже. Соплеменники не верили в чудеса, но чистая случайность заставила убедиться в обратном.               
               
         В один прекрасный день, Старый Воин, странноватый на вид, вышел перед юртой и стал разговаривать с собой, каскадом  выливая на себя неслыханные эпитеты благоухающей упорядоченной речью. Он был неузнаваем, смотрел высоко в небо, словно там висела одному ему видимая большая книга, набитая чарующими словами:               
               
           О, времена! О, небо! О, луна!        
           О, бог Святого солнца, непобедимого огня!        
               
           Как стыдно мне не знать с чего начать,          
           чтобы о себе всё подчистую рассказать!               
               
           Скажу, как научился я стрелять,         
           как, не жалея, начал птиц, мышей и зайцев убивать;               
           как позже у людей стал души отнимать,        
           не думая, что в жизни есть жена, сестра и мать,               
           но точно зная - тело моё некому оплакивать.               
           Я рвался в бой, спешил быстрее умирать...       
           Меня всегда было уместней убивать,       
           чем окружить, наземь свалить и повязать.               
               
           Стрелы тучей в воздухе летали...               
           Клятые враги с размахом саблями махали,       
           железо о железо скрежетало над ушами;               
           кони клыкастые с бойцов живое мясо рвали,       
           вверх камни крепкие копытами бросали;               
           арканы длинные крутились, и визжали, и летали,          
           хваткой холодною шеи багровые ласкали...               
               
           Смерть проказная везде свой нос кривой совала,       
           всё пред собой, и по бокам, метала...               
           Ряды редели, ненасытная косила и косила,               
           меня не видела, кругами обходила...       
               
           А может – на руках меня защитница Земли носила,               
           тем самым дав понять, что жизнь моя – покоя заслужила?               
           Быть может, и богам не помешает хоть немного мира?...
               
         Старый стрелок так хотел продолжить свою поэму, да слов уже не хватало выложить всё, что память успела в победах и поражениях насобирать. Но того было достаточно догадаться, что в нём рождались страсти начинающего поэта.  Жаль, с письмом не поладил, а то мог бы хоть как-то сложить рядами давящие на мозг думы. Это сделал Аксакал. Он быстро побежал в юрту старейшина, прихватил всё, что под руку попалось, вернулся и стал чертить на куске белой ткани слова наставника.
               
         Неужели лучник рехнулся годами, перестал верить в бога войны, разменял его на другого, более  могущего? Кто мог подумать, что за считанные месяцы так может измениться человек, и не простой, а – врождённый воин, приближенный к вождю верой и духом, славный держатель флага доблести и чести, непревзойдённый наставник... Неужели нечистая сила овладела разумом стареющего воина? А может аксакалы так отуманили его, речами своими, или наоборот?...  В конце концов он не отказался от старого ремесла, но в ходе занятий не с кем было разговаривать – он весь летал в мысленных запутанных потоках...
               
               
          Долина зажила мирной жизнью. В думах своих,  и делах привычных, стрелки ладили больше со стрелками, мудрецы – с мудрецами, вожди – с вождями, мужчины – с мужчинами, женщины с женщинами... но когда приходило время любить, закон притяжения всегда действовал безотказно. Аксакалу давно пригляделась дочь Вождя. Она была красивой, стройной и совсем несмиренной, как выглядели её сёстры и юные соплеменницы. Её чёрные крупные  глаза смело смотрели на мир из-под натянутых длинных бровей, искорками и огоньками летали... Трудно было определить, нашла ли она в чужаке идеала девичьей мечты, но с момента его появления  использовала любой повод, чтобы лишний раз на него глазеть.     
               
          Вождь по своему любил своих дочерей, но того было мало, чтобы и вправду осчастливить их будущее. Они, как и подобалось, своими браками должны были завязывать новые союзные узлы. Вождю стало известно, что глава одного из северных племён проявил интерес к налаживанию родственных связей на юге. Исходя из верных слухов, тот задумал женить своего единого наследника на одну из дочерей Вождя – на ту, которую глазами съедал, над миром возвышал и во сне к бессмертным звёздам звал влюблённый Аксакал.               
               
          В глубине отцовского сознания Вождь признавал силу растущих  чувств молодых сердец, но положение обязывало его строго придерживаться  другой законности. Состоявшаяся однажды встреча вождей привела к рушению мечты влюблённых. На той встрече Аксакал не занимал своё привычное место рядом с хозяином. В решении вопросов из категории «надо или не надо», он был лишним, и неважно было, что представлял собой взгляд видного жениха, смотрящего в низины свысока.               
               
           Стороны обо всём договорились и назначили день свадьбы. Перед самым отъездом гостей, жених заметил неподалёку длинноногого скакуна. Случилось это, когда тот почти прижимался к одной кобылице, тем самым предвещая о начале бесстыжего конного спектакля.               
          Жених, лишаясь услышания всех прощальных  похвал хозяина, поскакал в сторону места происшествия, вблизи которого уже крутились зрители. Славный жеребец, которому уже было годков пять, не меньше, был готов заворожить молодую особу. Она по своему отвечала соблазну: мирно фыркала, зубы показывала, глаза сужала, и расширяла, гриву волнистую шевелила,  ногами толстыми на месте крутилась, то мордой, то задом, то  боком поворачиваясь, маскулу показывая, какая она вся из себя была. Чего только он не делал, чтобы отвечать на её старания. Повторяя все её трюки, знаки и намёки, именитый скакун играл галантным шагом, бегал рысцой вокруг неё, крутил длинным хвостом, отпугивая от себя  (и от неё) наглых  мух и кровососов комаров; поднимался на двух копытах, танцевал, на бок ложился, по траве  кувыркался, вскакивал и вновь к ней подходил, вытягивая передние ноги, в знак поклона голову опускал, а выпрямившись, копытом землю бил, давать понять пытаясь, что, в тот момент, он от неё хотел. Игра шла правильная, и южному скакуну пришла пора показать своё богатство и оправдать давешние похвалы. Готовый к поединку по всем правилам матери природы, конь обошёл кобылицу сзади, осторожно поднялся на задние копыта, чтобы  взобраться ей на спину, но из того ничего вышло. Он успокоился, сделал пару кругов вокруг кобылицы и повторил манёвр. Как показалось со стороны, а зрителей было немало, вторая попытка удалась. Добравшись до подходящего положения,  загнув колена передних ног, конь аккуратно упёрся ими в спину кобылицы и, слегка подрагивая всем телом, начал искать... Помучался немного, и попал. Возбуждённый до предела, могучий размножительный орган коня плавно заходил всё глубже и глубже... Сам процесс длился недолго... А сколько ухаживаний!!!...  Знатный жеребец выполнил свой долг и отошёл в сторону, на заслуженный отдых. Долина облегчённо задышала и занялась своими хлопотами, а жених вернулся к своей, готовой к уходу свите. И обратился он к Вождю:               
   – Продай коня, хозяин, пол табуна за него отдам.           
   – Гнедой не мой...   
   – И кто же он, тот везучий?...               
   – Аксакал.
   –  А нужна усталому старику быстрая лошадь?          
   – Он не старый... Вот он – тот высокий, с белой бородкой, стоит рядом со старым лучником...  Не дожидаясь последних слов, жених поскакал прямо туда.
   – Ты Аксакал? 
   – Нет, прозвали так.               
   – Продай коня, хорошо заплачу, богатым будешь.          
   – Не продаётся. 
   –  Тебе деньги не нужны?               
   – Не нужны, я уже богат.
   – Богатые не носят старую одежду...               
   – Мой гнедой  не только быстро бегает. Он ещё и умён, многое чувствует, многое предсказывает, многое понимает, верно защищает... Это и есть моё богатство. Оно мне очень дорого, зачем мне его променять на чужое, неизвестное?...
   – ... Всё покупается и всё продаётся. Не сегодня, так завтра, или через год продашь своего жеребца, если ещё будет в спросе. А пока, смотри в оба, чтобы не остался и без денег, и без коня... – ехидно сказал молодой гость и, кнутом свистя по крупе своего коня, с места рванул,  старого лучника чуть с ног не свалив .   
   – Нехороший человек, плохой жених... – с сожалением заметил наставник. Аксакал думал о том же, по своему. Выискивая взглядом невольную  невесту, он нашёл её – грустную, обессиленную, лишённую духа...               
               
         Свадьба состоялась осенью, на состязаниях. Жених приехал с армией джигитов и большой свитой знатных родственников.  Гости пригнали отару баранов, табун лошадей и привезли дорогие  подарки для близкой родни невесты. Гуляла вся Долина, кроме Аксакала. Накануне церемонии он распрощался с невестой многозначным взором, вскочил на гнедого и, вместе со Старым Воином, поскакал в сторону верхних пастбищ – на неделю, на месяц, на два...