Черная душная ночь, поглотив все живое неподалеку от японского острова Кюсю, туго закручиваясь, опрокидовалась в умопомрачительную бездну. Лишь некоторым звездам удалось вырваться из ночного плена, и чтобы сохранить себя, им пришлось опуститься как можно ниже, и оттого они казались Генке огромными, очень яркими и совсем близкими. Утро вот-вот должно было прорваться,вспыхнуть огневым светом, но эта ночь была сказочная, волшебная и совсем не торопилась уходить.
Топовые и бортовые огни УПС «Забайкалье» натружено и устало освещали ночную морскую пучину, но свет их, не уходил далеко в море, а мягко и ровно ложился в окрест, мирно покачиваясь на морских волнах. Видимо этот свет и привлек большое количество кальмаров, которым спать не хотелось вовсе. Они устроили ошеломляюще дерзкие игры в свете кормового фонаря. На большой скорости они ракетой влетали в полосу света и, замерев на мгновение, начинали выделывать невообразимые акробатические фигуры. При этом, влетали они на свет ярко-красными, а затем начинали резко менять цвета на темно-синий, затем синий и вылетали опустошенные до тускло белого.
Генке даже удалось отследить одного очень шустрого кальмарчика. Тот носился стремительно и дерзко, и черный и синий и белый цвет менял мгновенно, но окраситься в красный так и не смог. Приобретение красного цвета, было у них, наверное, пиком мастерства и совершенства.
- Видимо маленький еще – с улыбкой подумал Генка – ничего, подрастет, научится.
Как ни странно, отстояв самую сложную по времени ночную (с двух до четырех) вахту, Генке нисколько не хотелось спать. Конечно, усталость чувствовалась, но это была умиротворенная, нисколько не раздражающая, мягкая усталость. Генке очень захотелось написать что-то такое возвышенное, тонкое, красивое. Две строчки он уже придумал. Генка достал тетрадный листок и записал:
- С душевной болью я знаком
- Лежит на сердце боль утрат...
Так, а дальше… А вот дальше, что-то никак не ложится, а ему очень хотелось бы написать о той боли, которая связана с самой красивой девушкой на свете. А самая красивая девушка, это стюардесса 3 класса Маркова Люба. Она, к сожалению, очень взрослая, ей уже почти девятнадцать, но эта взрослость, а значит и недоступность, только придает ей, в Генкиных глазах, еще больше красоты, очарования и совершенства.
А насчет боли утрат Генка ничуть и не соврал. Не везет ему что-то. Только стоит влюбиться, как обязательно следует разлука. Вон с Ларисой до третьего класса вместе сидели, а только влюбился, она тут же уехала в другое село. А ведь до сих пор помнится, как они грелись в промерзшем классе.
В ту морозную зиму печка грела слабо и в классе было очень холодно. Генка отдавал Ларисе свою куртку, а сам хоть и мерз, все равно старался не скукоживаться и выглядеть мужественным, ну как все герои. А Надежда Сергеевна уже не заставляла их решать задачи, а читала очень добрые книги и улыбалась очень сердечно, но глаза при этом, у нее были очень грустные.
А позже, уже в седьмом классе,только он значит влюбился в Зою, тут раз и на тебе, Генкины родители, ни с того ни с сего, вдруг решили уехать на Дальний Восток. Конечно, уезжать было жалко, друзья, любовь, как ему казалось очень сильная и на всю жизнь. Но все постепенно забывалось, зато сбылась давняя Генкина мечта: сразу после восьмого, он поступил в Дальневосточное мореходное училище.
Перед отъездом, Генка написал Зое записку (правда без подписи) о том, что она ему очень нравится, и положил ей в учебник ботаники. Но, то ли она не заметила записку, то ли у нее в этот день ботаники не было, только она никак не отреагировала. Хотя Генка, на вечерних прощальных посиделках, все время старался быть рядом с ней и украдкой, с замиранием сердца, поглядывал на нее.
Уже будучи курсантом, Генка написал ей письмо, в котором честно рассказал о той записке, которую написал перед отъездом. Она ответила, что записку она действительно нашла спустя некоторое время, но посчитала, что ее написал Миша Петров, и что у них сейчас все очень серьезно. Хотя иногда ей кажется, писала она, что Гена тоже интересный и хороший мальчик, и она даже сожалеет о том, что они уехали из села, но вообще-то, на будущее, с девочками нужно быть посмелее. К письму она приложила свою фотографию, с подписью - на долгую память.
Игорь Корчинский, смешной долговязый парень, увидев фотографию Зои, тут же стал клянчить ее адрес для переписки. Этого, конечно же, Генка делать не стал, но предложил переписываться с Аллой, из бывшего параллельного класса.
Выслушав всяческие похвалы в ее адрес, Игорь, немного поразмышляв, согласился и в первом же письме отослал фото известного красавца двенадцатой роты Димки Волгина. Алла откликнулась сразу, и буквально стала забрасывать Игоря письмами. И у него сейчас проблема: как рассказать Алле о своем подлоге, казалось бы невинном, но которое приносит столько страданий. Дело в том, что Алла ему очень понравилась. Генка даже предлагал намекнуть Зое, чтобы она подготовила Аллу, но парень, в ужасе замахал руками,и стал буквально умолять генку не делать этого. Видно далеко зашла у них переписка.
А Люба Маркова появилась в жизни Генки в первом морском походе. На втором курсе курсанты проходили летнюю стажировку на учебно производственом судне "Забайкалье". И вот тогда-то, при смене экипажа во Владивостоке, после Берингоморской экспедиции, на судне появилась красавица Люба.
В этом походе Генке было чем гордиться. Из всех курсантов, только ему доверили швартоваться к плавбазе «Сулак», а это в открытом море. Плавбаза перерабатывала сельдь в районе промысла и находилась там безвылазно более десяти месяцев.
Ох, и радовалась же команда плавбазы приходу судна: ведь это и продукты, и тара, и необходимые материалы и оборудование, но главное письма и смена экипажа. Рыбообработчицы, а их там было не меньше шестисот молоденьких девчонок, тоже этому радовались, но курсантам радовались больше. И было у них на все про все целая неделя.
И еще, Генка, в этом походе, выдержал на штурвале всю вахту, до конца, во время шторма в Беринговом море.Генка потом не раз пытался описать тот чудовищный шторм и все свои, в первую очередь, негативные ощущения. Он пробовал описывать и волны, полностью накрывающие корабль, и ураганный ветер со сплошным жестким дождем, и чуть ли не предсмертные хрипы и стоны корабля, взбирающегося на очередную гигантскую штормовую громаду, и кромешную тьму затягивающую все живое во мрак, где топовые огни корабля, казались не более чем песчинкой во вселенской млечности. Но пересказ не приближал, а только удалял от реальной картины.
Генка до сих пор помнит, что главным тогда, было ощущение собственной ничтожности, абсолютной незащищенности и потерянности в этом бесконечном чудовищном хаосе. Даже молекулы и атомы, казались больше любого человека, когда на него обрушивается всесокрушающая, беспощадная морская ярость, безмерная в своей силе и мощи, и описать, тот омерзительный ошметок животного тошнотворного страха, в который, при этом, превращается человек, видимо не возможно.
И тем не менее, Генку более поразило то, что люди, в этих условиях, откуда-то находили в себе силы подниматься, работать и, ни на минуту, ни на секунду, не терять управление кораблем. Поэтому такие понятия как: - характер, мужество и преодоление, это не просто слова, это правда, которую Генка видел своими глазами.
А вот про китенка, Генка написал легко и с удовольствием, они его в Охотском море видели. Тогда море было спокойным, почти полный штиль. Они шли в нейтральных водах, никого не трогали, никому не мешали и вдруг появился американский самолет. Он дважды их облетел, да еще зачем-то начал фотографировать. Даже вспышки фотографирования были видны. Люди высыпали на палубу. Но американец развернулся и улетел. И вот тут-то моряки увидели китенка.
Китенок находился совсем рядом с судном, и всем было хорошо его видно. Он так естественно радовался жизни, что люди, наблюдающие за ним невольно заулыбались, засмеялись, стали махать ему руками, хлопать в ладоши и кричать - Ура!
А он переворачивался, усаживал на спину солнечных зайчиков, катал их, и осторожно уходил с ними под воду, а, выныривая, пускал веселые фонтанчики, смешно хлопал хвостом и при этом улыбался совсем по детски. Моряки и курсанты долго его вспоминали.
А потом, во Владивостоке, после экспедиции, курсанты сдавали экзамены по производственной практике. Комиссия была строгая и принимала очень жестко, но больше всех, почему-то, усердствовал капитан-лейтенант Маркин. Он постоянно влезал с какими-то каверзными и двусмысленными вопросами, и если случалось не впопад, то кипятился, горячился и еще больше запутывал и себя, и очередного курсанта.
Экзамены, конечно же, сдали все, но из ста сорока курсантов, только семеро получили пятерки и удостоверения матроса первого класса, остальные второго и третьего. Генка был в числе первых.
По поводу успешного завершения и экспедиции и экзаменов был приготовлен торжественный ужин. Здесь-то и появилась Люба во всей своей красе, отчего всё, сразу пришло в замешательство. И было отчего. На корабле было сто сорок курсантов, да еще сорок мужчин основного экипажа, и при этом, всего четыре женщины с возрастом далеко за тридцать. А тут девушка, да еще такая красивая. Волосы цвета светлой меди были аккуратно подобраны и заправлены под пилотку, строгий костюм стюардессы, идеально сидел на красивой фигуре.
Курсанты постарше, наперебой рассыпались в реверансах и комплиментах.Всеобщее оживление, конечно же, передалось и Генке, но здесь, кроме прочего, еще вдруг добавилось сердечное волнение буквально трепетное, и притяжение к этой девушке, непреодолимое.
Но шансов у Генки, понятно, не было ни каких. Тем более, что делал он все по детски неправильно: всячески показывал, что она, якобы, нисколько его не интересует и поэтому, старательно не замечал ее и умышленно не обращал на нее, ну никакого, внимания. Зато по ночам страдал и пытался писать ей стихи.
Правда, разговаривать ему с ней, все же приходилось. Но это было по производственной необходимости, когда Генка бывал дежурным по камбузу. И разговор-то собственно всегда был ни о чем: о меню, о тарелках, о продуктах, но, тем не менее, вспоминая эти разговоры, Генка краснел и таял от сердечного умиления. И потом,после отбоя,всегда мысленно представлял себе, как он вдруг осмелеет и подойдет к ней, и все ей скажет. Хотя, что и как ей сказать, как с ней разговаривать на любовные темы, он еще толком не представлял, но от страха уже помирал заранее.
Поэтому он решил, что лучше всего будет подойти и молча, с достоинством, протянуть ей свои стихи. И при этом, обязательно надо сказать что-нибудь умное, так в кино всегда делают. Например, сказать, что - в моем письме все изложено, но, мне от Вас ничего не надо, а - только б тонко коснуться руки, и волос Ваших цветом в осень.... .
Плагиат конечно,Есенин, но это то, что надо, лучше ведь и вправду не скажешь. И трогательно, и нежно, и уважительно, и… коленопреклоненно.
Генка задумчиво смотрел на свое двустишье о душевной боли, но продолжение никак не приходило. А может взять и просто написать, что:
- ничего о любви я не знаю,
- но грущу каждый день, и страдаю,
- и ясно одно мне сейчас,
- что недостоин может быть Вас.
А что? Все правильно, и грущу и страдаю и совсем ничего не понимаю. Генка облегченно вздохнул, вроде стишка что-то получилось, хотя коряво конечно, но ничего, он же в конце концов не поэт. А потом, их можно ведь доработать и отшлифовать.
Свежий ветерок коснулся лица тонко-тонко, и Генка, вполне явственно ощутил, как время сдвинулось, картинка, как в калейдоскопе, перевернулась, и пошло шевеление приближающегося утра: ночь стала растворяться подобно сказочному призраку, корабельные огни стали терять свою яркость, а серая утренняя прохлада стала подниматься и клубиться над морем сплошным зыбким туманом. Еще мгновение и, яркое золото первых лучей брызнуло, взорвалось задорным огневым фонтаном.
А стюардесса третьего класса Маркова Люба, спускалась по трапу усталая и счастливая. Легкий ветерок охватил, затеребил, и бесстыже распахнул ее халатик. Нагота ее была прекрасна. В пять часов утра, спускаясь из каюты второго помощника капитана, она даже не заметила стоящего на корме курсанта.
И был август, и Японское море, и короткий рейд неподалеку от острова Кюсю. И проснувшиеся волны, с любопытством разглядывая измятый тетрадный листок, уносили его все дальше и дальше от судна, в страну романтических грез, наивных надежд и чудесных свершений.