12. Как же правильно класть кирпич?
«Чуткая к людям зелень улучшает режим содержания заключённых», — так заявил предшественник Таранухи Иван Иванович Бугаёв, тот самый почётный пенсионер, носящий бороду на парадном мундире. Он командовал частью в старосоветские времена. И поэтому деревьев в лагере не осталось. Их повыдирали с корнями. Но вот уже третий год подряд Андрей Андреевич Пакоста подбирал на задворках колонии увядшие осенние листья. Их заносило ветрами с воли через заборы запретной зоны. Как подарки, Пакоста прятал эти листочки в толстую книгу. Отдавая бумаге влажность, они высыхали и распрямлялись, а книга, напротив, тяжелела, коробилась, пухла. Это было старое учебное пособие по лечению лошадей. Во время досуга, перелистывая странички, потерявшие глянец, старик Пакоста изучал фотографии конских ног. В местах сопряжения суставов у лошадей виднелись отёчности. Надевши очки, заключённый штудировал учёные тексты под снимками в надежде найти рецепты от этой напасти. У него, ведь, тоже болели ноги.
Однажды Брусницкий его застукал:
— Чего читаешь? — нагло, нежели строго, спросил капитан.
— Это мудрая ветеринарная книга, — мирно ответил Андрей Андреевич и пояснил: — От боли лошадки страдают сильнее, нежели люди, потому что всю свою жизнь проводят, стоя. Очень охота узнать, товарищ капитан, как они лечатся.
— А листья откуда взялись?
— Эти листья примчались с воли. Я их понемногу нюхаю вечерами и вспоминаю о детстве.
— Ты, Пакоста, забыл о том, что наказан. А наказание общества безболезненным не бывает, иначе это не наказание, а блажь для заключённых. Ты выкинь эти листья из головы. Я, ведь, отшмонаю их вместе с твоею крамольной книгой.
Пепелище на зерноскладе убрали. В суматохе той злополучности заключённые не сразу заметили, что кошек в промзоне нет. Во время аврала мелькнула мышка, за нею появилась другая, а потом взволнованные рабочие увидели маленькое мышиное семейство. Оно без опаски питалось остатками недогоревшей пшеницы. Стало тревожно. Когда после аврала Пакоста и Кучумов вернулись в свою бытовку, чтобы отдохнуть, Андрей Андреевич увидел мячик, покрытый пылью за выходные, и вздрогнул: «Васька исчез». Старик прикоснулся к мячику, катнул его и обо всём догадался.
— Слышишь, Кучумов, — хрипловато проговорил он, обращаясь к абреку, во рту у Андрея пересохло, — мячик-то больше не светится, мячик покрылся пылью…
— Значит, подсела батарейка, — невинно ответил его напарник.
— Какая такая батарейка? — прикрикнул Пакоста.
— А чем он, по-твоему, питался, когда светился? — огрызнулся Кучумов
— Ты что ли не видишь? Повсюду прыгают мыши. Ты, Кучумов, ослеп?
— Остынь, Пакоста. Я это вижу… Из норок их выкурил дым пожара.
— А где же Васька?
Ильдар сообразил.
— Я сегодня вообще ещё ни одной кошки на промзоне не видел, — выдохнул он.
— Где же они, по-твоему, ошиваются, а, мальчишка?
— Ты, думаешь, их убили?..
— Я думаю, что их сожгли в нашей печке, — почти шёпотом, но зловеще произнёс Пакоста, всё ещё глядя на мячик. — Кучумов? Когда Брусницкий увидел рыбу, которую я принёс позавчера из столовой, он догадался, что я её не съем.
Андрей Андреевич снова повысил голос до крика.
— Он догадался, что это — Васькина рыба, что это его кусочек. Он мне тогда сказал в глаза, что это — сегодня в последний раз… И Васька исчез… Я чую запах горелого мяса…
— Тебе было надо пойти и расписать своего котёнка у Таранухи.
— Это как же у Таранухи-то? Какими красками его расписать? — не разрешая себе заплакать, запричитал огнеупорщик.
— Да не красками, а чернилами. Например, вот так: полковнику Александру Александровичу Таранухе от заключённого Андрея Андреевича Пакосты. Он — полковник, а ты — заключённый. Ты понимаешь, Пакоста? Указать в своём заявлении начало срока; его конец; и чуть пониже обязательно необходимо написать год условно-досрочного освобождения, а само обращение сформулировать вот такими словами: «В знак поощрения за добросовестный труд прошу Вас разрешить мне содержать в помещении обжигательного цеха на пансионе маленького чёрного котёнка по кличке Васька. Данное заявление крайне необходимо во избежание санкционированной охоты на него санитаров из числа офицеров колонии или вставших на путь исправления заключённых». И обязательно в окончание заявления дописать: «В моей просьбе прошу не отказать», а вверху, там где шапка всей этой твоей писанины, слева оставить место для резолюции — разрешить или отказать. Ходят, ходят такие расписанные котики по отрядам, носят бантики да мурлычат, пока не провоняют. Я думаю, что твоего котёнка убил Мардяндя.
— Я этого не знаю!..
— Он шкуру тёр на нашем участке. Я это видел. Ежели ты захочешь, то я Мардяндю сегодня ночью возьму за кадык и задушу, как собаку. Всё будет чики-чики. Никто и не поймёт от чего сдох.
— Не надо этого делать…
— А вдруг он сознается?
— Он не сознается ни в чём.
— А ты-то чего боишься? Ведь, ты же останешься честным. Это же я его убью.
— Я знаю, он заслужил такую смерть. Но мне не возмездие, мне надежда нужна, Кучумов. Нужна надежда на то, что Васька ещё вернётся, а когда Мардяндя признается, что он его убийца, такой надежды уже не будет.
— Ишь, ты какой сегодня христообразный…
— Дочка мне прислала письмо, в котором рассказала о том, что зимою, когда она привозила мне сигареты для завхоза, ведь я ему едва не задолжал… Той чёрной ночью её догнал на улице около зоны окрашенный котёнок. Она его приручила. Этот котёнок теперь большой и отмытый. «Мне тебя не хватает, — написала дочка, — а на свиданке сама сказала, что я — убийца». Глядя на Ваську я тешился тем, что где-то ещё течёт моя кровь, моя родная кровь, и наши сердца, моё и дочки, стучат одинаковым стуком.
Но на блюдечке, из которого кормился котёнок Пакосты, тоже лежала пыль.
Месяц спустя в цехе по изготовлению строительных материалов появился генеральский племянничек полковник Кукарека-младший. Недавно ему исполнилось тридцать пять лет. В управе этого человека пророчили на дядькино место, и он налаживал производство колониальных задворков. И Тарануха, и Бугаев, и Брусницкий, и ещё иные водимые им за нос офицеры подобострастно сопровождали важного гостя по территории промышленной зоны. Около часа эта свита сурово наблюдала за действиями огнеупорщиков Кучумова и Пакосты. Работяги меняли старую обгоревшую футеровку в обжигательной печи.
В разные годы жизни по-разному лежали в руках у Пакосты всякие камни. Из них выкладывались металлургические печи и стены зданий. Бывало, гудели мышцы от перегрузок, до острых болей сводило судорогами и руки, и спину, когда в течение смены за часом час Андрей Андреевич поднимал тяжёлый магнезит, отрывая его от пола, и метал его на транспортёрную ленту, будучи в то время ещё подсобником. И в последствие, ставши бригадиром, он двумя руками хватал мелкоштучные материалы у себя из-под ног и уверенно поднимал стены мартенов. Те же самые мышцы подолгу отходили и ныли без работы во время длительных отпусков. Теперь же, когда рекорды остались в далёком прошлом, в неволе Пакоста не торопился. Каждый кирпичик он подолгу держал в руках и нянчил, словно любимого ребёнка. Душа желала отдачи.
Но всё вываливается из рук, когда на тебя взирает большое начальство. То обтесанный, было, клиновый кирпичик, вдруг, расколется под излишне сильным ударом киянки или споткнёшься сам от напряжения да присядешь прямо в глину — старые ноги уже не держат, а то и кельма со звоном шлёпнется на бетонный пол да отлетит куда-нибудь в сторону, — надобно гнуться, тянуться за нею, корячится со стоном. Дело не спорилось под взгядами младшего Кукареки.
— Подойди-ка ко мне, — приказал Пакосте именитый начальник.
Андрей Андреевич растерялся и вопросительным жестом ткнул себя в грудь.
— Да, да, я тебе говорю, осужденный... Ты, что ли, главный в этой кастрюле? Как её правильно-то?..
— В печке.
Скрипя ногами, старик покинул место работы.
— Ты видишь свою кладку отсюда? Взгляни-ка…
Пакоста его не понял и удивился:
— Разве я что-то сделал не так?..
Кипучая желчь помогала полковнику в руководстве, когда ему перечила всякая мелюзга.
— Где красота? Я это спрашиваю у тебя!.. Где промышленная эстетика? Где у тебя расшивка швов? Где натянутый шнур? Где твой отвес?.. Я не вижу. А чего ты мажешь на кирпичи?.. Да это же глина, — и полуобернувшись к Таранухе осерчавший молодой Кукарека распорядился: — Дайте ему цемента!..
Тарануха в свою очередь поглядел на Брусницкого, и капитан помчался по цеху искать Мардяндю, чтобы завезти со склада цемент.
Но Пакоста не сдался.
— А как мне надобно класть кирпичи, товарищ полковник? Вы меня поучите…
— А то не знаешь? Красиво и аккуратно. На цементном растворе.
— Это же — огнеупорная кладка. Здес-сь, товарищ полковник, необходимо каждый кирпич притёсывать друг до дружки как можно плотнее, поближе, без всякой расшивки швов, чтобы футеровка не развалилась на части в печном барабане во время его вращения. Нам не нужно цемента, нам глина нужна.
— Какой я тебе товарищ, а, гражданин заключённый?..
— Я это по-старому обращаюсь, товарищ полковник, — перепугался Пакоста. — Я к вам по-дружески, по-армейскому… Я нечаянно обозвался.
— Я тебе не товарищ!.. Тарануха, отправьте его в зиндан... Пускай он там хорошо увидит, как надобно правильно класть кирпич.