Видели ли вы женщину, которая идёт вечером одна по улицам засыпающего, мокрого города? В руке у неё пакет с булочками. Она смотрит на выпуклые лужи, на деревья, опутанные паутиной вечера, на блестящие под светом фонарей крыши, на людей, спешащих укрыться в тепле домов с кубиками горящих окон… Она идёт и думает, и медленно, в такт шагам, отщипывает кусочки булки. Ей нечего спешить. Она живёт одна в своей зелёной комнате. Сейчас она придёт, подогреет ужин, но не станет его есть. Попьёт чаю, и будет читать. А может быть, поднимет крышку старенького пианино, раскроет ноты… И, сколько бы ни били часы: раз, два, три – будут носиться пальцы по клавишам.
Она никогда не торопится уходить с работы, сухо щёлкают костяшками счёты, шелестит бумага… Сегодня вот тоже засиделась дотемна. Теперь она поднимается по лестнице, бросает последний взгляд на дрожащий в окне подъезда уличный фонарь, и отпирает дверь.
Нет, не хочется есть, это ясно. Она пьёт чай. Нет, не хочется читать. Она идёт к пианино.
— Мой солнечный Моцарт! – рука нежно гладит переплёт старого альбома, – сегодня ты не для меня.
На пюпитр привычно устанавливается Шопен, и тихо вздыхает вопросительная, нежная мазурка, будто чей-то ласковый голос спрашивает на незнакомом языке о чём-то таком известном, таком дорогом. И надо обязательно ответить, иначе этот ласковый голос заплачет, закричит, застонет!.. Вопрос всё повторяется…
Потом женщина сидит на диване, поджав ноги, как девочка, и всё звенит в голове этот безнадёжный, непонятный вопрос. Она чувствует, что это очень-очень важно – ответить на него.
Спит она беспокойно. Снова в её сон пришли непрошенные, горькие гости, которых она так боится и… любит. Это высокий, белокурый мужчина, молодой, ловкий, весёлый, и маленький белоголовый мальчик. Лица мальчика она не видит, только знает – он должен быть похожим на отца. Мужчина держит ребёнка за ручку, а она бежит к ним навстречу по дороге с горы. Но дорога, как лестница в метро, ползёт назад, и она никак не может добежать. Она знает уже, что никогда не добежит, но всё летит вперёд, задыхаясь и плача…
Утром она плещет в лицо холодной водой и старается не думать ни о красивом мужчине, обманувшим её надежды, ни о не родившемся мальчике. И мысли эти, испугавшись воды, солнечного света и свежести утра, рассыпаются бусинами. А в память о них в голове остаётся только вопрос мазурки.
Она идёт по улице и спрашивает себя, зачем мчатся машины, для чего шумят листья, к чему спешат люди?.. И, наконец, понимает вопрос мазурки: «зачем?» «Ну, зачем я живу?» И становится горько, что годы уходят, что она некрасива и уже не резва, как прежде, и уже не к лицу ей её голубые серёжки (глаза поблёклые, в сравнении с ними). И мужчины разговаривают с нею теперь только как с коллегой… И работа неинтересная, а ведь могла бы окончить институт, если бы… Но она обрывает мысль: нет, довольно ей и снов! К чему сожаления и грёзы!
А потом костяшки счёт стучат сухо и отрывисто. И становится ясно: человек принял решение.
Женщина идёт к начальнику, недолго говорит с ним и оставляет работу до завтра. Берёт сумку и выходит. Что же, что случилось?
По улице города быстро идёт женщина с булочками в пакете. Она спешит. Взбегает по лестнице, звонит к соседке по площадке и, поджидая пока ей откроют, отыскивает свой ключ, вставляет в замочную скважину.
… Можно прийти к ней в гости и познакомиться с её сыном. Ему четыре года, зовут его Павлик, он любит манную кашу и обожает, когда к ним с мамой приходят гости. Все гости рады, что, наконец, мама выздоровела и взяла его домой. Он и сам знал, что всё так и будет, но ему очень приятно, когда ему об этом говорят.
Вот и всё. А, между прочим, в мазурке Шопена есть и ответ на вопрос, но не сразу его поймёшь, ведь он с секретом, только открытые души, готовые дарить себя людям, могут его понять…