Иван-дурак чистил хрен.
Занятие не особенно благородное, но в хозяйстве необходимое. Матушка, не забалуешь, строга. Батюшка на войне с супостатами, коих не перечесть – только отмахивайся. Старших братьев хрен заставишь чистить названный овощ – им бы все на кулачках да по девкам.
Когда только носы попереломают, извергам, – мечтал Иван, счищая жесткую кожуру, зная, что носы у братьев давно поломаны, как и руки-ноги, да только заживало на них как на псах: похромал два дня, и снова туда же тем же концом – славу стяжать, морды бить посадским. И девы почему-то любили их, а не его, красавца тонкой организации. Где тут не загрустить? Где не пригорюниться?
– Ну, скоро ты?!
– Отстань.
– Капусту пора закладывать, а где хрен-то?
– Отвали.
– Я тя ща половником-то прилажу, будешь деду грубить!
Иван шмыгнул носом, подумал: впрямь ведь шибанет, старый дурень, помогай ему… Вот, кстати, дед еще – заноза для всего рода-племени. Кабы не славный предок, копыто ему в тулуп, пинками бы вытурил за ворота! Только ворота, как на грех, этим дедом ставлены, как и терем и вся держава…
Дед Игнатий – отцов отец, и тоже, стало быть, царь, только прежний, плюнувший на суетные делишки и ушедший на пансион, с утра был навеселе – пробовал медовуху, изготовленную по особенному рецепту из жженой на току гречки. Мед-вискарь вонял необыкновенно какою-то жуткой вонью, от которой даже сонные битюги ржали и ломились через забор, когда он с чаркой выходил на крыльцо.
– Простор, вашу мать! – орал дед.
Бояре согласно кивали из-за скирдов, стараясь не приближаться.
К обеду дед Игнатий проспался, хлебнул вдогонку зелья, и теперь изводил внучка хуже овода со своей капустой, которой нарубил такую прорву, что целую страну можно год кормить щами – и не закончится.
– Будешь мне процесс тормозить, применю негативную мотивацию, паршивец!
От медовухи и хорошего сна старик разрумянился и выглядел вполне счастливо. Даже, вишь, слова заморские вспомнил, и родную речь не забыл.
– Уж несу! – отозвался Иван-дурак, и добавил: – Аспид…
«Аспидом» деда звала бабка – отставная царица, все пытавшаяся из мужа «сотворить человека». И ел-то он не так, и пил-де лишнего, и одежу носил не ту да не на том месте, и вообще… Прожили душа в душу полвека, другим на зависть. И ведь не удушил он ее, и она его не отравила – это ли не любовь?
Дед только кинул о стену валенок – подчеркнуть свое недовольство.
А пусть кидает! Хоть в стену, а хоть в меня – все равно валенок мягкий, сильно не зашибет. Иван-дурак для виду вжал голову в плечи, сделал плаксивый вид и взялся за ушат с бледным корнем.
Хрен, между тем, мало почистить – в капусту его надо тереть. Терка, правда, была знатная, царева терка – с рукоятью и стволом, в котором ходила железная спираль – только береги пальцы. Бросишь корень, вертишь за рукоять, а на выходе из ствола летит крошево. Терке завидовала вся держава, включая бояр Тулуповых, а уж их богаче не было до самого Порта-Хамбурга.
– Ну, – дед любовно крутнул рычаг, – стало быть, понеслась! Кидай, Ванька, будем хрен сечь!