Среди пленниц была девушка, к которой Глеб относился с трепетом. Это довольно странно звучит с учетом того, что они познакомились лишь вчера, но тем не менее. Понятие любви пришлось бы к месту, если бы они не были людьми из разных стран. Никакое стечение обстоятельств, пожалуй, не могло их сблизить. Уже хотя бы потому, что Глеб сейчас диктовал условия, а она была вынуждена повиноваться. О взаимных симпатиях и речи быть не могло. Но всё же пленница сверкнула подобием звезды в душе Глеба и заполнила собой пустошь, прежде её отягощавшую.
С позиции логики Глеб сам себя не вполне понимал. Казалось бы, ничем особенным от других она не отличалась. Была довольно-таки хрупкой и невысокой, с интеллигентным лицом. В её внешности не было недостатков и присутствовал некий особенный шарм.
Началось всё вчера, когда пленниц неровным рассыпавшимся строем уводили в казарму. Столпившиеся у входа бойцы таращились на них, как на чудо. Плоды войны необязательно бывают горькими – вчера они казались сладкими, как мёд.
Глеба обожгло, когда он впервые ЕЁ увидел. Мгновенное озарение, прояснение разума и сознания – так приходит любовь. Очень давно такого с ним не было, он даже успел это чувство позабыть. Поэтому и прошептал растерянно: «Люблю», как говорил когда-то в детстве. А Константа, который стоял рядом, это услышал и не стал насмехаться, а отнесся серьёзно, позже даже посодействовал тому, чтобы помочь Глебу. В результате вот что из всего этого вышло.
– Пойдем! – сказал Глеб девушке миролюбиво, дотронувшись пальцами до ее плеча.
Понимание ненормальности происходящего, его абсурдность пришли несколько позже, когда уже ничего нельзя было исправить. Глеб запоздало испытал неловкость. Он как бы увидел себя со стороны – в образе палача, который улыбался вопреки своей мрачной роли. Но преступность его замыслов была для всех очевидной.
Девушка вздрогнула, когда он к ней прикоснулся. Страх заполнил её мгновенно повлажневшие глаза. Лицо стало очень бледным, а губы задрожали.
– Смотри-ка, ломается! – плотоядно оскалился стоявший в отдалении Драндулет, который наблюдал за происходящим как зритель.
– Пойдем, тебе действительно ничего другого не остаётся. Да и мне, пожалуй, тоже, – повторил Глеб настойчиво.
Ему придало силы то, что первый шаг сделан. Теперь придется идти до конца, альтернативы нет. Испить горькую чашу или отведать сладость мёда? Это любопытно было узнать. Так как девушка молчала, будто вовсе его не слышала, заглянув ей прямо в глаза, Глеб сказал почти шепотом:
– Может ты не понимаешь, что тебе здесь не уберечься? Не я, так другой желающий найдется. Думаешь, чем-то будет лучше? В стае волчьи законы – и в этом наша общая беда.
Драндулет, хмыкнув, не удержался от раскатистого смеха. Но веселье у него быстро истощилось – он закашлялся, выплюнул на пол жвачку и раздраженно бросил:
– Кончай придуриваться, она же ни бельмеса тебя не понимает! Она на японском говорит, а ты на русском ей поэмы втираешь. Бери за шиворот и веди в комнату интимных услуг! Чувства покажешь делом.
Из группы пленниц, до этого застывших в неподвижности, вдруг вырвалась с воплем разлохмаченная, довольно тучная женщина. Размахнувшись, она с силой ударила Глеба в предплечье. Голос у женщины был визгливый, похожий на корабельную сирену. Зазвенело в ушах от ее крика.
Глеб, отступив на шаг, изумленно заморгал глазами.
Смысл истерики, в общем-то, был понятен. Среди чуждого языка мелькнули некоторые фразы на английском – о международной конвенции и правах пленных.
– Э-гей, мадмуазель, мы так не договаривались! – выдвинулся из тени Драндулет.
Назревал, видимо, бунт. Потому что теперь все пленницы задвигались-заколыхались в одном общем объединяющем порыве. При этом они стали что-то глухо напевать. Мотив был похож на гимн.
Чем бы все закончилось – неизвестно. Но в самый критический момент яростным всполохом напомнил о себе быстро оценивший обстановку Драндулет. Он ворвался в гущу событий в прыжке, словно к подошвам у него были прикреплены пружины. Тяжелым ударом расшнурованного ботинка он лягнул поднявшую переполох женщину в бок. Та тут же надломилась и с криком осела на колени. А Драндулет, выпрямившись как игрушечный солдатик, грозно выставил перед собой пулемет и рявкнул: "Вы что, подлянки, пули перестали бояться?!"
Гомон одновременно стих. Пленницы, избегая смотреть на мучителя, чтобы не выдать полыхающую в глазах ненависть, обступили упавшую женщину и множеством рук помогли ей подняться. Кто-то в глубине плакал и причитал.
Девушка, которую Глеб выбрал, сама вышла ему навстречу. По ходу она тихо сказала что-то на английском. Ее голос был почти неразличим.
Драндулет, который явно пребывал в воинственном трансе, смысл сказанного всё же понял. И кивнул, соглашаясь. Дескать, не возражаю.
Девушка вернулась в круг к подругам. Тесно прижавшись, они стали о чем-то шептаться. Говорили на пределе слышимости, словно боялись, что об их намерениях могут узнать.
Драндулет понемногу стал наполняться подозрениями. Блеснули настороженными ледышками линзы очков, даже ремень пулемета на плече на всякий случай он поправил.
Но волноваться, похоже, не стоило. Скорее всего, разведчицы соблюдали определенный ритуал. Разговор по душам, может быть, или напутствие в дорогу. Вскоре обозначенная девушка вернулась, предположение подтвердив.
Теперь на Драндулета она даже и не взглянула. Прямиком подошла к Глебу и остановилась перед ним, пряча глаза. Наверное, хотела этим сказать: "Не надо никого наказывать. Если всё дело во мне, то я согласна".
– Давно бы так. Строишь тут из себя недотрогу! – грубо прокомментировал Драндулет.
Он извлек из кармана ключ, вложил его в ладонь Глебу и жестом показал, куда нужно идти.
Девушка молча направилась по коридору первой. Глеб на нетвердых ногах пошел следом. Он мгновенно позабыл о войне, пережитом потрясении и прочих мелочах суматошного дня. Как ветром всё из головы выдуло. Он только смотрел безотрывно на её фигуру – стройная, конечно, была девочка, даже мешковатый комбинезон не мог этого скрыть.
У нужной двери Глеб завозился. Замок был исправным, но эмоциональная взвинченность нервной дрожью передалась рукам. Довольно долго Глеб не мог найти ключом замочную скважину. Поскольку заминка возникла, то он ещё успел услышать в глубине коридора неистовую ругань. Голос был знакомым. Стало ясно, что после их ухода Драндулет по каким-то причинам разъярился повторно.
– Я вот тебе покажу правозащитную конвенцию! Нашлась мне, хренова заступница! – надрывался он во всю гортанную мощь. – Сначала ответь, кто весь этот бардак развел? Вы же первыми вторглись на нашу территорию, устроили тут повсюду разруху, а нам что же цацкаться в ответ?!
Наконец они вошли. Глеб тут же, на всякий случай, закрылся изнутри.
В комнате было зябко и не комфортно. Из оконных щелей задувал ветер. На подоконнике шелушилась от сквозняка отпавшая утеплительная бумага. Витало предчувствие, что в покое их не оставят. Глеб старался отрешиться от второстепенных факторов, но не мог.
На полу посередине лежал продавленный грязный матрас, серая вата местами выпирала из его разодранной утробы. Подушка без наволочки была сбита в плотный ком. Кое-где на половицах темнели черные гуталиновые полосы от ботинок, которые снимали в спешке. На бездействующих радиаторах отопления лежали кем-то забытые флотские трусы. Окно было замуровано прибитым к раме листом ДСП. Лампочка "двухсот ватка" полыхала под потолком – свет от ее был немного ослепляющим.
– Уж прости, что апартаменты – не ахти, – произнес Глеб в неловкости.
Ответа, конечно, он не ждал.
Наверное, напускной смелостью девушка стремилась заглушить страх. Она храбро вышла на середину и остановилась перед матрасом. Хотела, видимо, этим показать, что ей всё ни по чём. Только лицо её выдавало. Дрожали губы и щеки были очень бледными, на краешках глаз выступили слезинки. Глеба она, по-прежнему, словно и не замечала. Вроде и смотрела в его сторону, но не фокусировала внимания.
"Нашлась, тоже мне, несокрушимая", – подумал он.
Глеб затруднялся определить, какие чувства в нем преобладают. Сожаление, пожалуй. Сочувствие, может быть. Во всяком случае, не сексуальное влечение – куда-то улетучился прежний импульс, даже подобающие мысли на ум не приходили.
– Какими ветрами тебя сюда занесло, девочка? Тебе лет вообще сколько? Семнадцать? Сомневаюсь, что больше. Ненормально это. Тебе бы сейчас в университет – за парту. Или как у вас там, за морями, перед преподавателем сидят? Может, постелив на пол циновки, по-турецки сложив ноги?
Он иронизировал неизвестно зачем. Отчасти от безысходности.
Девушка сняла с головы свою смешную ушанку. Волосы упали ей на лицо, механическим движением она их отбросила. Подернула плечами. Стеснительная, пыталась как-то приспособиться к новой обстановке. Неважно это у нее получалось. Детское выражение – обида, перемешанная с чем-то – появилось на лице на короткое мгновение, потом исчезло.
Никакого значения этим метаморфозам Глеб не придал, заметил – и только. Больше он был поглощен тем, что рассуждал сам с собой.
– Жизнь порой бывает очень жестокой. Даже скажу – беспощадной. Но только ты это вряд ли поймешь. В твоем возрасте, наверное, всё представляется в сказочном ореоле, в россыпи цветов и романтики.
Ему не понравились собственные слова.
Глеб прошел по комнате кругом. Перед глазами проплывали ноздреватые шлаковые стены. На выгнутом одеревеневшем проводе болталась отодранная от стены розетка. Мусорная корзина лежала перевернутой в углу, среди вываленного из нее хлама проглядывали бутылочные пробки.
Правое плечо ныло от тяжести "Калашникова", Глеб механически перебросил автомат на другую сторону. Проходя, он увидел за батареями бутылку из-под "Портвейна". Подумал: "Кто-то пил для храбрости, для поднятия тонуса".
Но всё было бессмысленным. Рассуждения в том числе. Глеб осознал, что вернулся в исходную точку. Вспомнил, зачем сюда пришел. Покраснел в смущении. Посмотрел исподлобья на девушку – углубленно, начиная с ног. Постепенно поднял глаза. Подумал, насколько всё изменится, если он будет вести себя, как в такой ситуации подобает. Очень привлекательная в воображении появилась картинка – греховная необычайно.
Решение было принято. Он прокашлялся, чтобы не передумать, и властно приказал:
– Раздевайся!
Смысл сказанного, конечно, был ей понятен – тот случай, когда знание языка необязательно.
Девушка вздрогнула испуганно, будто её ударили, даже на шаг отступила. Но тут же распрямилась и гордо вскинула подбородок. Ее глаза были чужие, далекие, а губы плотно поджаты. Наверное, она решила умереть, но не сдаться. Решительность присутствовала в каждом её движении. Она не плакала, хотя дрожала всем телом. Она не повзрослела ещё как следует. Но красотой была наделена невероятной – в дрожь от нее бросало.
Всё-таки, Глебу очень хотелось увидеть ее без одежды. Непреодолимый соблазн. Поэтому он снял с плеча автомат, подбросил его в руках, словно тяжелую опасную игрушку, затем от щелкнул предохранитель и резким движением передернул затвор. Направил дуло девушке в живот. С целью, чтобы стало ясно, что он не шутит, Глеб громко повторил:
– Раздевайся!
Шутить ему действительно надоело. И глаза, даже сам он это почувствовал, заискрились неестественным озорством. Словно не наяву всё происходило, а в вымышленном мире.
Не хватало лишь последнего, завершающего штриха. Глеб вообразил его феерическую яркость. Как разобьётся от удара молнии стекло, упадет вниз, ломаясь острыми неровными кусками…
Она дрогнула в последний момент. Наверное, сама презирая себя за слабость, заплакала тихо и обреченно. Потом непослушными руками стала стягивать с тела одежду. Затрещали "молнии" и "липучки" камуфляжного комбинезона. По её щекам текли слезы.
Глеб, застыв как изваяние, даже забыл, что держит палец на спусковом крючке. Осознавал, как будто, что играет с огнем, но менять ничего не хотел.
Она оказалась вполне сформировавшейся девушкой. Глеб смотрел на нее долго и безотрывно. Наслаждаясь, не мог глаз отвести. Одежда комом лежала подле ее ног. Сгорая от стыда, девушка закрывалась, как могла, тонкими руками. Потом и их отвела, испугавшись, что это будет воспринято как неповиновение. Через шею у нее была перекинута цепочка. Отливающий золотом медальон застыл, чуть сместившись, на груди – очень сексуально и красиво.
Холодный липкий пот выступил на ладони, сжимавшей рукоять автомата. Глеб медлил. Чего-то ждал, мысленно считая секунды.
Логический последовательный ход (не зря же предусмотрительно матрас на полу расстелили) отпугивал его не меньше, чем притягивал. Глеб натолкнулся внутри себя на непреодолимый барьер.
Не вовремя вспомнился друг Константа, который сказал однажды в порыве откровения: "Твои беды от того, что не умеешь жить правильно. Создаешь из пустяков проблемы, тормозишь там, где надо набирать скорость. А жизнь – это река, по которой нужно плыть быстро, не задумываясь. Иначе оглянуться не успеешь, как прибьёт к берегу".
Томительно захотелось совершить что-то значительное. Прямо сейчас, не медля. Отшвырнуть автомат, хотя бы. Но он так и остался стоять с пустым, ничего не выражающим лицом. Как из пластилина было вылеплено тело, вдоль которого повисли бессильные руки. Даже и глазами, кажется, он перестал моргать.
– Прости, девочка. Тебя незачем было вслед за собой втягивать в эту историю… Расскажи когда-нибудь обо мне в своих самурайских легендах. Упомяни, что был в твоей жизни такой чудаковатый парень.
Он посмотрел на нее ускользающим взглядом. Погасшие глаза почти ничего уже не различали.
– Проходит лето – жаль, я ждал его так долго, – эти слова уже были не для нее. Даже не для себя. Они предваряли прощание.
Глеб отвел автомат в сторону. Потом, на всякий случай, переместил дуло ещё дальше, чтобы случайно её не зацепить. Вдавил палец в курок – и влепил всю обойму в стену.
Страшный грохот наполнил комнату. "Калашников" запрыгал, вырываясь из рук. Брызнули искры. Громадными кусками стала вываливаться из стены штукатурка, за ней обнажились кирпичи, которые крошились в пыль от бездушного свинца.
9 декабря 2019
(глава из повести)
*на иллюстрации картина Сергея Лима