Ее малюсенькие пальчики ног охватил морозный шлейф от случайно открывшейся ночью форточки. Она быстро, будучи еще во сне, спрятала ножки под одеяло. Туманное раннее утро приносило издалека этот обыденный и такой громкий крик одиноких ворон…
Малышка уже во всю ежилась, но встать и закрыть форточку побаивалась. Форточка эта казалась какой-то недостижимой, ведь потолки в Петербурге такие высокие, ну и, в конце концов, ей было всего пять, а в пять, знаете ли, все же принято дождаться, пока взрослые сами сделают подобное.
Малютка зевнула своим детским ротиком и почесала лисьи глазки так непосредственно и сладко, как умеют только дети. Что-то такое странное было в том утре...
Крошка аккуратно повернулась на другой бок, приподняв вначале очень деликатно одеяло, и лишь потом, повернувшись всем телом, подложила пухленькую ручку под левую щеку. Все было как-то очень по-взрослому и с большим пониманием, что рядом лежит она, и ни в коем случае нельзя ее разбудить.
Мама любила утром поспать, а дочка с трепетом обычно наблюдала до самого пробуждения. Сколько же утонченности было в позах спящей грации. Густые каштановые локоны небрежно разбросаны по белоснежной подушке, изгиб спины, переходящий в лебединую шею, из-под одеяла виднеющиеся хрупкие запястья с маленькими деликатными косточками, придающими особую уникальную фактурность, и оголенная грациозная женская ножка.
Для малышки она была всем: воплощением красоты и поразительной женственной стати, носителем какой-то неземной, величественной силы, покоряющей всех вокруг, которую она больше так нигде и не встретит. Да, правда, она много раз за ней наблюдала, но в это странное утро все было несколько иначе. Туманное, зябкое, чем-то до боли грустное утро с этими не смолкающими воронами, заводящими свою безголосую и такую печальную песню...
В ней, в этой песне, будто что-то было, предупреждающе таинственный мотив... Но что она могла знать тогда, ей было всего пять. Но в том-то и дело, в пять иногда знают больше, чем все остальные...
Ох, уже эти детские сердца, полные неизреченных тайн, как бездонно глубоки и как многогранно чувствуете этот мир. Но души ваши, которые подарил Создатель, пока еще окончательно с Ним не разделились, поэтому, как бы печально не было, Он покрывает вас сладким оберегом любви, чтобы смогли малютки выдержать все невзгоды, после, повзрослев, вопрошая, как это пережили...
В комнате, а точнее, в номере старинного Петербургского отеля становилось не на шутку холодно. Свежие утренние порывы ветра теперь уже во всю просачивались в заспанное тепло номера. Малышку даже немного потряхивало от озноба. Потрогав голую неприкрытую мамину спину, тоже слегка окоченевшую, крошка попыталась накрыть ее одеялом, но, кажется, это совсем не помогло, мама осталась такой же ледяной.
Сделав над собой неимоверное усилие, победив и холод, и страх, девочка забралась таки на высоченный подоконник, изо всех сил привстала на цыпочки и закрыла форточку, неуклюже ободрав коленку о защелку большого окна.
Вдруг точно из неоткуда, из плотного тумана вылетела чернокрылая утренняя певица, усевшись на ветку прямо у самого окна. Девочка слегка вздрогнула, но почему-то не могла отвести глаз. Иссиня-черные перья вороны, покрывающие довольно большое туловище, переливались, а мощные крылья придавали птице стать уверенного спокойствия. Под весом пернатой ветка еле покачивалась. Чернокрылая точно вцепилась взглядом в малышку за стеклом, внимательно наблюдая.
Девочка смотрела пернатой прямо в глаза, в черные, поглощающие свет вороньи зрачки. Резкими рывками поворачивающаяся птичья шея придавала чернокрылой словно человеческий облик. Та будто, и правда, говорила этой маленькой беззащитной крохе что-то очень важное, а малышка, словно понимая птичий язык, внимательно слушала... По окончании этого странного взаимодействия, безмолвная собеседница снова скрылась в тумане...
Она опять собралась с духом, чтобы теперь спрыгнуть вниз с довольно высокого подоконника, как вдруг бросила взгляд на свою маму, на секунду замерев. В этом ракурсе сверху своей драгоценной была тайная ускользающая красота лежачего тела, обжигающая пеленой скорби...
Прыгать вниз было, честно говоря, даже пострашнее, чем карабкаться вверх. Девочка зажмурилась и точно маленький слоник плюхнулась с подоконника на пол. «Марусь, ты что?» — мама, проснувшись, медленно протирала глаза и пыталась понять, что тут происходит. «Ты форточку закрыла? Зачем, милая? Воздуха нет. Сможешь опять открыть?» — нетипично низкий женский баритон с легким сонным поскрипыванием вдруг заполнил комнату своей увесистостью. «Холодно же, мам», — Маруся постаралась ответить как взрослая, но получилось очень беззащитно по-детски. «А ты потом сразу иди ко мне, я тебя быстро согрею!» — сказав это, мама приподняла одеяло, показав, что ждет ее в свои объятия.
Малышка восторженно наивно улыбнулась и снова собралась с силами, взгромоздясь на этот уже знакомый подоконник. На цыпочках приоткрыв форточку, мельком взглянула на ветку, покачивающуюся от ветра, на которой сидела ворона. Посмотрев ей в след, крошка поспешила к маме под одеяло. Та обняла дочку своими тонкими, жилистыми руками и прижалась носом к маленькой детской шейке, которая почему-то все еще пахла тем сладким грудным молочным запахом.
Маму снова забрал цепкий утренний сон, малютка же лежала неподвижно, прижимаясь к родимой. Любознательно поглядывала по сторонам, что-то напевая себе под нос и ручкой вытирая только образовавшиеся сопельки, которыми стало весело шмыгать. Ее по-прежнему знобило от этого дурацкого холода, губы даже слегка посинели, но теперь ей и в голову не приходила больше мысль — закрыть форточку, ведь маме хорошо так, а это было главным во всей Вселенной. Да и потом, кроха так крепко зажала любимую в свои объятия, что остальное стало совершенно пустым…