Тонечкой её звали. Жилось-то девке не особо весело – мать про отца говорила "погиб на войне", да какой там, коли писят седьмого года, да языкастые соседушки сходство со всеми окрестными мужиками разобрали.
Есть досыта отродясь, да и не одна у матери, а та – простая заводская работница, жили в коммуналке, знай, поворачивайся.
Родня, бывало, подсобляла, у мамкиного брата девчонкой в няньках жила при детях, там и масло клали, и конфеты бывали, и не только "подушечки", разные, даже в фантиках.
Дядька, старый кобель, только всё лез. А потом тётка узнала, настегала и к матери в барак, да за волосья. Позорище! А что она могла ему супротив, Тонька-то? Да что вспоминать, эх.
Училище закончила, на швею выучилась. Тогда хорошо считалось, готову-то одёжу не шибко продавали, да и не принято было, сами шили, заказывали.
Ну она и днём на швейной, вечером – на заказах, тут ж, если быстро и руки из нужного места, скоренько люди-то пойдут. Заработала, машинку купила.
Рёву было, когда мать её прогуляла-то! Приходит как-то со смены-то, а нету. Угол пустой, как зуб выбили. Даже драться тогда кидалась, да толку.
Замуж рано пошла, лишь бы от матери, от гулянок, от материных мужиков, которые когда ночью и кровать попутатют.
Жили-то они неплохо. Гена, муж то есть, добрый был, да большой против неё. Она-то чисто невеличка, росточком ему не по плечо, где там, по грудь.
А он чернявый, что цЫган, плечи – во, ручищи, ножищи. Может, и не сильно культурный, не в театре робил, на заводе, но пальцем её никогда.
Ну, со свекрухой жить, оно понятно – нигде не сядь и во всём виновата. Вся работа на ей была домашня-то. И вся, ясно дело, не так, да назло. Но ничего, жили.
Детишек родили – наперво девочку, а через год ли два – мальчика. Оба в папку пошли – высоченные, чернявые, носатые. Некрасивые, пожалуй. Но тоже добрые.
В спорт отдали, бегали оба, потом девка в волейбол, паршишечка в хоккей, что ли. Тогда со способными ребятишками занималися же, да забесплатно. Это потом развалили всё, оттого и наркомания вся, что шатаются, да в телефонах сидят.
Им даже квартиру ещё дать успели, где-то в конце уже восьмидесятых, когда никому почти не давали. Маленькую, двухкомнатную, но как-то всё одно, считай, повезло.
Только Гена тогда пил уже шибко. Нет, ну кто не пьёт, конечно. Но жалко мужика. Сгорел в свои... Да не помню, во сколько. Детям тогда десять и двенадцать было, что ли. Допился, да помер, похоронили.
Тоня сильно убивалась, думали, жить не будет, любила ведь, какой бы ни был, а любила. Поубивалась, встала и на работу пошла – детей кормить надо, папкину память в рот не положишь, на ноги не натянешь.
Так и просидела без просвету и всякого за швейной-то сколько лет. Мать похоронила, сестру, брата.
Дети у неё обшитые были, что картинка! Тогда кожаные куртки в моде были, так она девочке коричневу, сыну чёрну, да с бахромой, как у индейцев в кино, да блузочки, да брючки. Швея ж.
Тут бы сказать, что зажили хорошо, да где там! В девяностые у Тоньки-то сначала девка покатилась, а за нею – и парень. Тогда полно наркоманов было, ну и того.
Да понятно, что недоглядела, а как доглядишь, если одна троих, считая себя, кормишь, накормила и снова шить?
Ну и вот. Ой, чего там не было только! И умирали они оба у матери на руках от наркотиков-то, девку в пене и судорогах сколько раз то из дому, то из подъезду "скорая" забирала!
А потом мальчишку посадили. За пустяковое дело – выпили, деньги кончились, ещё надо стало. И залезли прямо во дворе на стройку, в бытовку, где рабочие-то переодеваются.
Взяли ведь пустяки какие-то – термос, шапку кроличью. А их поймали. И, кому скажи – не поверит, четыре года дали.
Пока сидел, девчонке тоже сколько-то впаяли, уже за наркотики. Вышел – отметить надо. Выпили, мало показалось. Прямо во дворе опять в машину соседскую полезли, магнитолу выворотили. А их видели. Ну и опять четыре года, рецидивист же.
Девка вышла – и за старое. Да ещё взялась мать лупить, мол, дай денег на наркотики. Всё из дома вынесла, прям до голых стен.
В последний раз сидела уже за то, что мать в окно выкинула, ладно, хоть второй этаж. Тонька-то ведь не молодая уже была, вся переломалась, ладно, хоть живая, а то всякое бывает.
Сейчас ейной девахе-то уже сорок не то четыре, не то пять. Парню, выходит, сорок два, три, пожалуй. Не, не работают, устройся-ка, если всю жизнь по зонам, да по рылу за неделю видать, что за фрукт.
Плюс у парня-от ведь гепатит. А у девки СПИД ещё, спидозная она давно, да точно, я что, врать стану? От них же самих и знаю.
На днях смотрю – идут с матерью: Тонька махонькая, сухонькая, в чём душа держится. А дочь точно Генка-покойник, на голову и плечи матери-от выше. И с пузом! Точно тебе говорю, что с пузом.
Переспросила. Да, говорят, на сносях. Радуются! Ребёночек будет. Ой, ты меня спрашиваешь, как она с вичом рожать будет? Я что, врач? Рожают же они как-то. Ну и вот.
Тонечку жалко только. Опять же на ей всё будет. У них так выходит, что всегда всё на ей.