Плесень

Покосившийся, старый, облупленный двухэтажный дом своим печальным видом взывающий о помощи, был бы под стать своим собратьям с трущобной окраины, если бы не затесался в центре, хотя и небольшого, но современного города. Уже не один десяток лет ходили слухи о сносе развалюхи, но отчего-то о доме словно забыли, пока вокруг росли новые, красивые высотки. «Украшенный» черной плесенью, ветеран примостился возле них, как напоминание об ушедшей эпохе.
Построенный руками немецких военнопленных в послевоенные годы, дом дотянул до нового времени, и почти все его немногочисленные жильцы, словно на подбор, были под стать своему обиталищу… Многие годы на полусгнившей скамейке рядом с домом прохожие могли видеть двух старух, вооруженных палками, греющихся на солнышке. Рядом нежились их коты, неистребимым запахом которых пропах жалкий, обшарпанный подъезд, издавна лишенный перил у деревянных истлевших ступеней лестниц, ведущих на второй этаж. Доски угрожающе скрипели под ногами, готовые проломиться в любой момент…
В последний год старух стало не видать: они вынуждены были доживать свой век в четырех стенах, в окружении сонмищ тараканов и котов.
На первом этаже обитал и чахоточный военный пенсионер, страдающий запоями. Периодически, в дни получения пенсии, он в пьяном угаре громил в своем логове все, вплоть до окон, с бравыми криками: «Ура! Наша взяла!»
Сокрушив невидимых врагов, он после очередного буйства затихал, а, придя в себя, и воспрянув, как Феникс, изрядно проспиртованный, принимался за восстановление порушенного, готовясь к очередным сражениям… Соседи привыкли к его выходкам, считая бедолагу безобидным. Гоняет мужик чертей или врагов, никого не трогает, - ну и пусть продолжает себе на здоровье, если это доставляет удовольствие.
Две остальные квартиры на первом этаже стояли заколоченными. Их жильцы давно съехали отсюда, а опустевшие комнаты так никого и не привлекли. Второй же этаж весело процветал. Одну однокомнатную квартиру занимала толстая полногрудая средних лет бывшая зечка, по ее утверждению попавшая в заключение из-за пены на пиве, которым торговала. Звали тетку Валя-Валентина. Теперь она переключилась с пива на самогон, привлекая к себе непонятно каким способом клиентуру. Жаждущие огненной влаги со всего города с раннего утра и до глубокой ночи прокладывали к благодетельнице дорогу. Только и слышно было:
- Валька, открывай! Душа горит!
Она же не забывала и своего нижнего соседа, давая тому в долг на опохмел, будучи уверенной – приличная пенсия отставника никуда не денется и перекочует в ее карман…
На той же лестничной площадке размещались еще две квартиры. Одну из них, составленную из двух некогда отдельных квартир, занимал дядя Федор. Пожилой, жуликоватого вида тип, он организовал у себя не то общежитие, не то притон, в котором обитали разного возраста приехавшие на заработки женщины, судя по говору с Украины (правда, встречались и лица азиатской внешности). Тут же попеременно коротали смену два амбала, служащие чем-то вроде вышибал и надсмотрщиков над жиличками и клиентами.
А рядом с обиталищем Валентины тихо, незаметно жила скромная девушка по имени Маша. Было удивительно, как это чистое создание может сохраниться в подобном улье порока.
Родилась и выросла Машенька в этом доме в нормальной семье. Детство прошло в окружении любящих и заботливых бабушки и мамы. Отца и деда своих она не помнила, да и откуда… Дедушка был железнодорожником и погиб в катастрофе в год ее появления на свет, а папа, военный летчик, расстался с семьей, заведя новую, когда дочери не было и трех лет. Мама Маши работала технологом на заводе, а бабушка, бывшая медсестра занималась хозяйством и воспитанием внучки.
Маша училась в седьмом классе, когда бабушка, подхватив воспаление легких, попала в больницу, из которой уже не вернулась. Девочка осталась вдвоем с мамой - самой доброй и лучшей на свете, старающейся изо всех сил дать дочери хорошее воспитание. Все свободное время она отдавала ребенку, совершенно не заботясь о себе и своей женской доле, поставив крест на личной жизни…   
Несмотря на уговоры и нежелание дочери расставаться с матерью, та настояла, и Маша, получившая приличный аттестат зрелости, поехала продолжать учебу в Москву. Она поступила в МВТУ им. Баумана. Счастья и гордости матери за дочь не было предела. Шутка ли – выдержать конкурс в серьезном столичном вузе, такое не всякому под силу! Мама расцветала, когда слышала нечто подобное в адрес ее Машеньки.
…Это произошло весной, незадолго до окончания второго семестра первого курса. Мать серьезно заболела, но, боясь сорвать с учебы дочь, все откладывала лечь в больницу по требованию врачей и крепилась до последнего. Но силы оказались неравны, и скальпеля избежать не удалось.
Узнав о случившемся, Маша, не задумываясь, бросила все и устремилась домой. Операция, как будто, прошла удачно, но за мамой требовался уход, да и на работу она уже вернуться не могла. Преодолев сопротивление мамы, и несмотря на ее уверения, что сумеет справиться сама, Маша все же перевелась на заочное обучение. К тому же нужно было позаботиться о средствах к существованию.
На первых порах девушка оформилась сортировщицей в ближайшем почтовом отделении. Работа оказалась необременительная, в утренние часы, что ее вполне устраивало. Правда, заработок был небольшим, но вместе с пенсией по инвалидности, назначенной матери, им худо-бедно хватало. Но вскоре, несмотря на старания медиков, онкология взяла свое, и Машенька осталась одна…
Соседи не остались равнодушны к судьбе бедной девушки. Сердобольная Валентина одолжила деньги на похороны и щедро угостила всех на поминках самогоном (за что не к месту получила благодарный тост от нижнего соседа: «Такие благодетельные, как Валя, являются гордостью за наших женщин!» А дядя Федор намекнул Машеньке, что, при желании, она может неплохо зарабатывать, с его, конечно, помощью. 
Маша поблагодарила соседа за заботу, добавив, что предпочитает иную сферу деятельности.
- Что ж, хозяин – барин. Была бы честь предложена! – поджал губы Федор, и в голосе его послышалось что-то похожее на обиду.
В другое время Маша почувствовала бы себя неловко: человек от чистого сердца по своим меркам и понятиям ей добра желает, но в данный момент она была всецело поглощена своим горем. Смерть мамы так повлияла на бедную девушку, что, казалось, она сходит с ума.
Мама была для Маши самым близким и дорогим человеком, с которой дружила, всем делилась, не имея секретов, на которую стремилась походить и во всем подражала. Ее добрая, милая мама служила дочери примером, путеводной звездой. Маше хотелось быть лучше, старательней, чтобы радовать маму, зная, что она для нее значит. А теперь мамы не стало, и как теперь жить одной, без нее?..
Маше было уже около двадцати, но она почувствовала себя маленькой девочкой, заблудившейся в огромном темном лесу. Ее охватили страх и апатия. Не хотелось ни видеть, ни слышать ничего и никого, а только лежать, свернувшись калачиком под одеялом, уткнувшись в подушку, стремясь спрятаться от действительности.
Так продолжалось несколько дней. Она ничего не ела и, как ей казалось, не спала. Маша, всегда такая обязательная, забыла даже, что надо идти на работу, так как закончился ее отпуск…
На третьи после похорон сутки раздавшийся среди дня звонок в дверь заставил ее подняться с постели. Словно пьяная, девушка отправилась открывать. На пороге стояла, опершись на палку и тяжело дыша, словно от бега, Татьяна Филипповна – старуха с первого этажа.
- Захворала, что ли? Второй день без хлеба сидим! - в ее голосе сквозило явное недовольство и осуждение.
Дело в том, что в последние годы, с тех пор, как обе престарелые соседки стали из-за недугов затворницами, Машина мама взялась опекать их: снабжала продуктами, ходила в аптеку, вызывала врача и, по надобности, скорую. В общем, взвалила на себя шефство, которое, по-видимому, было воспринято подопечными, как ее обязанность. Когда же мать Маши слегла, дочь, по ее просьбе, подхватила эстафету, и, несмотря на занятость по уходу за больной матерью и работой, не считала для себя это обременительным. Но в эти траурные дни, Маша, убитая горем, совершенно упустила из виду оставшихся без ее помощи старух…
От услышанного Маша ощутила себя непростительной преступницей, и это вернуло ее к реальности.
- Татьяна Филипповна, простите! Так получилось.
- Извинениями сыт не будешь! – бросила явно возмущенная старуха.
«Как она не понимает, что у меня беда? - подумала Маша. Но тут же пришло другое: - Как могла забыть, ведь они глодают!»
Старуха ушла, громко стуча палкой по скрипучим ступеням, заручившись обещанием Маши скоро принести им продукты.
Одно дело обещать, другое приступить выполнению обещанного. От всего пережитого, бедную Машу шатало, в ушах звенело. Вообще эта девушка была подобна хрупкому нежному цветку, выращенному заботливыми, любящими руками, для которого даже резкое дуновение ветра могло стать губительным, и постигшая беда чуть не подкосила ее…
Есть по-прежнему не хотелось, но, вспомнив, как в детстве ей повторяли мама с бабушкой, что силу и здоровье находят в тарелке, Маша направилась в кухню. Но там, кроме покрытого плесенью черствого куска хлеба, и отдающего отвратительным запахом перекисшего молока, ничего не было...
Желание плюнуть на все и опять забраться в постель было очень велико. Но Маша была воспитана с пониманием того, что желания надо уметь подавлять и не идти у них на поводу, тем паче, если нужна ее помощь. И она, выпив стакан сладкого чая, слава богу, заварка и сахар оказались в доме, приведя себя в человеческий вид, то есть умывшись и расчесав волосы, отправилась выполнять свои обязанности, а заодно купить себе что-то съестное.
Уже выходя из дома, Маша столкнулась с возвращающейся откуда-то Валентиной.
- Мария, привет! А я уж собиралась к тебе заглянуть – что-то давно было не видать. На работу, что ли направилась?
- Нет, в магазин. На работу завтра.
- А не захворала ли ты? Выглядишь так, что страшно смотреть, краше в гроб кладут. Все убиваешься по матери? Ничего не поделаешь, это жизнь, она такая…
- Мамы нет, а я здорова. Спешу бабулям нашим купить еду, а то голодные сидят.
- Да ты что, Маша, бог с тобой! Какой голод? Я им все, что осталось с поминок занесла, а там было наготовлено на целую роту! И колбасу, и пироги, и мясо жареное, и овощи. И первачка не забыла, чтобы выпили на помин души матери твоей… Ты что, забыла, ты ж сама велела?
- Не знаю… Татьяна Филипповна недавно приходила, сказала – сидят голодные, без хлеба…
- Этой старой карге все мало! Хотя хлеб, может, действительно кончился или зацвел, он на третий день покрывается плесенью. Не понять, вина в том его самого, или нашего дома с его гнилью. Говорят эту плесень, что по стенам ползет, надо изводить медным купоросом. Ты не пробовала?
- Слава богу, у нас никакой плесени не видно. Она только снаружи дома.
- А у меня два угла почернело… Повезло же вам! - Валентина поправилась: - Тебе… Ты ведь теперь одна… Комнату вторую не будешь сдавать? А то квартиранта могу предложить.
- Нет, не буду, спасибо. Извините, тетя Валя, мне надо спешить, а то на перерыв закроют магазин.
Распрощавшись с соседкой, Маша, вспомнив сомнения той, что старухи голодают, удивилась поведению Татьяны Филипповны. Хотя, чему удивляться…
Еще с раннего детства Маша, отчего-то, боялась ее. Бывшая учительница начальных классов, по твердому убеждению девочки детей не любила, так как всегда выглядела строгой, вернее сердитой, а завидев игравших во дворе ребят, ругала их за шум и гоняла, угрожая надрать уши и рассказать все их родителям. 
Ребята их дома (раньше детей было немало) и двух соседних домов, давно уже снесенных, не любили ее и прозвали Бабой-ягой, что ходит с клюкой (а с палкой, которой она на них замахивалась, бабка, казалось, была неразлучна).
С возрастом Татьяна Филипповна, как и ее тезка, Татьяна Васильевна, становились все мрачнее и вреднее. Казалось, старух годы не берут: такие же прямые, как и их палки, они только строже глядели из-под нахмуренных бровей колючим взором подслеповатых, слезящихся глаз и плотнее стискивали тонкие губы.
Внешне во многом схожие, соседки по коммуналке резко разнились руками, крепко сжимавшими палки. У Васильевны они были натруженные, с широкой мужской ладонью, жилистые, покрасневшие, с толстыми узловатыми пальцами, сразу выдававшими человека физического труда. У другой же Татьяны ладонь была небольшая, типичной белоручки, а пальцы - скрюченные, очевидно артритом, однако, независимо от этого, ногти всегда были ухожены и покрыты бесцветным лаком.
Полуседые редкие волосы Филипповны были всегда аккуратно зачесаны на прямой пробор и стянуты в тугой клубок на затылке. Васильевна же прятала свои короткие седые космы под полинялой, серо-голубого цвета косынкой.
Да и характеры старух разнились. Татьяна Филипповна, по утверждению ее соседки, была «железобетонного нрава», во всем бескомпромиссная, всегда требующая порядка. На этой почве и случались у них конфликты, приводившие к ссорам, результатом которых было полное прекращение контактов. Старухи порой месяцами не разговаривали, живя под одной кровлей.
В противоположность одной Татьяне, другая была, хотя тоже не из мягкотелых, но весьма безалаберна, по мнению своей тезки. Васильевна не только не следила за своим внешним видом, но и не придавала значения быту. Назвать ее неаккуратной было нельзя: полы в ее комнате и в местах общего пользования всегда были вылизаны, кастрюли начищены до блеска, но вещи не знали своего места и были разбросаны повсюду, из-за чего Васильевна их бесконечно искала, а, не найдя, хватала, если была необходимость, у соседки, чем вызывала бурю гнева, особенно если забывала вернуть  на место.
Личная жизнь неразговорчивой и скрытной Татьяны Филипповны была загадкой. Было известно лишь одно: бывший педагог одинока, как перст, ни родных, ни друзей. Ей под стать в этом, тоже одинокой была и Васильевна. Выросшая в селе, она, по собственному выражению, «окончила ремеслуху» и всю жизнь проработала маляром-штукатуром на стройках. Детей ни у той, ни у другой не было, да и были ли у них мужья - покрыто мраком неизвестности.
Роднила старух страстная привязанность к котам. У одной их жило три, у другой два. Причем клички любимцам были даны как на подбор: Мишка, Гришка, Яшка, Степка, Митька. По шутливому замечанию Валентины, суровые хозяйки назвали своих хвостатых баловней именами сбежавших мужиков. Обе старухи увлекались сериалами, которым отдавали почти все время.
…После кончины матери Маша долго не могла привыкнуть к одинокому существованию. Спасала работа: теперь она стала почтальоном и обслуживала два участка. Домой, особенно в первое время, возвращалась уставшая, еле волоча натруженные ноги. Наскоро перехватив что-либо, даже не включая телевизора, Маша забиралась в постель с книгой - единственной отдушиной в своем беспросветном существовании. Она читала запоем, проглатывая все, попадавшееся под руку, и долго жила под впечатлением прочитанного, переживая за героев.
Выходные дни также проходили в трудах. Ждали хозяйственные заботы: уборка, хождение по магазинам и на базар за продуктами для себя и старух.
В эти дни удавалось перекинуться несколькими фразами с Валей-Валентиной, от которой Маша черпала новости, вроде того, что, быть может, их дом, наконец, снесут, а вместо него сделают автостоянку, а также, что у соседа Федора поменялись в очередной раз девки, приехавшие с Украины (так бывало каждые три месяца), одна другой дороднее и «краше».
- Молодухи, видать, работящие! – веселилась Валентина. – Днем где-то трудятся, а вечерами и ночами тоже без дела не остаются. Мужики разных возрастов так и шастают, как Федька говорит, его друзья. Вот, не понять, - хитро усмехалась Валентина, - сколько у него этих друзей всяких-разных, которые Федьку стадами навещают? Ну, что ж, каждый, как может, деньгу зашибает! – резюмировала Валентина, и неизменно добавляла набившее уже оскомину: - Марья, и тебе бы, деваха, давно пора кого-то завести, чтобы не засохнуть!
…Время шло. Плаксивая осень сменялась какой-то сиротской зимой, вслед за которой приходила долгожданная весна. Быстро, незаметно пробегало лето, и опять наступала осенняя пора… Однообразная, ничем не примечательная, текла жизнь Маши. Грела лишь надежда, что когда снесут насквозь прогнивший дом и они получат достойное жилье, как в высотках, в которые она разносит почту, с чистыми, ухоженными парадными, охраняемыми вежливыми, приветливыми консьержками, то тогда, быть может, на новом месте придут и изменения в ее жизни, появятся в ней смысл и вкус. Сейчас же Маша испытывала чувство, словно не живет, а несет какую-то повинность…
А в их совершенно обветшавшем доме все шло по-старому. Валентина без устали снабжала окружную пьяноту своим пойлом, ее самогонный аппарат без устали трудился. Лавочка Федора, судя по его довольному виду, процветала. Старухи, словно законсервированные, становились все требовательнее и грубее. Маша, не успев появиться на их пороге, слышала:
- Чего сегодня так поздно? – а затем неизменное: - Вынеси поскорее мусор, пока не завонялся!
Или:
- Протри пол, а то живем, как в хлеву!
Это произносилось таким тоном, словно она была им чем-то обязана. Не забывали бабушки и наперебой придраться к приносимым продуктам: то батон плохо пропечен, то кефир слишком жидкий и, по-видимому, кислый, заявлялось, даже не попробовав.
- Но другого не было… - пыталась оправдаться Маша.
На это следовало:
- У нас что, единственный магазин в городе?
Потерявшим чувство реальности старухам, считавшим, что все им должны, Маша по доброте душевной не перечила, и тихо, по мере возможности, выполняла все их просьбы и чуть ли не приказы. Она на них не обижалась, воспринимая это как старческие причуды.
Как-то Маша приболела и попросила Валентину купить ее старухам хлеб, кефир и молоко.
- Не понять мне тебя, Мария! Зачем взвалила на себя эту обузу? – возмутилась та. – Они что, тебе за это платят?
Машу удивил вопрос:
- Разве за обыкновенную, незначительную помощь соседям надо платить? Нет, конечно! И какая это обуза? А кто же им поможет, у них же никого!
- А государство? Обе ведь работали, вот теперь пусть государство о них и позаботится. Я слыхала, ходят к старикам, помогают. Вот и к нашим бабулькам надо работника прикрепить.
- Что вы, Валентина! Они никого чужого на порог не пустят.
- Ну, как знаешь, твоя печаль! – отрезала соседка. 
А Маше вспомнились бабушка и мама, которые, несмотря на неуживчивый характер Татьян, не считали чем-то зазорным помогать им. Как-то, когда Маша была совсем еще девчонкой, она спросила маму:
- Отчего эти бабушки такие вредные и ворчливые?
Мама тогда ей ответила:
- Доченька, не надо на их ворчание обращать внимания. Они просто несчастные.
- И из-за этого злятся? А кто их сделал такими? – не унималась девочка.
- Не знаю… Скорее всего, жизнь, одиночество… - пояснила мама.
И вот теперь она, Маша, тоже осталась одна-одинешенька. Неужели и ее это сделает такой же злой, и впереди маячит такая же невеселая старость?..
Эта мысль на краткий миг внесла смятение в душу девушки. «Ну, до этого далеко!» – успокоила себя Маша. Да и такой, как старухи, ни при каких обстоятельствах она не станет, это точно! 
Итак, у жильцов облюбованного плесенью дома, все было без особых перемен. За исключением соседа с первого этажа, живущего под квартирой Маши.
Бывший майор, страдающий туберкулезом и запоями, женился. Удивительную весть, как и многие другие, принесла Маше вездесущая Валентина.
Это казалось бы доброе известие озадачило и нанесло удар по надеждам обитателей убогого строения. Дело заключалось в том, что, как выяснилось, майорову жену прописали к супругу, в то время как еще совсем недавно в паспортном столе Валентину уверили, что дом подлежит сносу в скором будущем и прописка в нем прекращена. Валентина тогда горько сетовала, что не успела подсуетиться: чтобы получить отдельную квартиру, а не быть, как одиночка, подселенной в коммуналку, она собиралась заключить фиктивный брак с одним из своих проверенных, постоянных клиентов. Теперь же стало ясно: раз эту Елизавету прописали, дом, очевидно, решили не трогать…
На вопрос Маши, что из себя представляет жена соседа, отважившаяся связать свою жизнь с насквозь проспиртованным больным отставником, Валентина коротко ту охарактеризовала:
- Тощая кобыла - ни жопы, ни рыла! Наверно, сама чахоточная.
Маша в ответ улыбнулась и выразила надежду, что, быть может, женитьба пойдет соседу на пользу, и его запои прекратятся.
И действительно, майор уже более не ходил в атаку и не крушил врага, но почти ежедневно, по-прежнему, слышно было его пение. Если ранее хриплый бас выводил песни военных лет, то теперь репертуар изменился, и оглушительно, сквозь ветхие перекрытия, снизу доносилось:
- Лиза, Лиза, Лизавета! Я люблю тебя за это! И за это, и за то, что не спишь со мной в пальто… - и тут же, без перехода: - Оторвали, оторвали, оторвали у попа! Не подумайте плохого - от жилетки рукава!
Это звучало уже двумя голосами, что свидетельствовало: отставник пьет не один, а в компании, найдя себе достойную пару…
…Время летело. Маша бегала савраской, разнося печать. Писем почти уж не было - народ перестал писать, довольствуясь общением по мобильному телефону.
Так и на сей раз, спеша из очередного дома, она лицом к лицу столкнулась с Анной Николаевной, бывшей классной руководительницей.
- Кротова, Машенька! – воскликнула уже довольно постаревшая и погрузневшая, но все такая же величественная и привлекательная их любимая «русачка». – Так удачно, что ты повстречалась, на ловца и зверь бежит! А мы как раз тебя вчера вспоминали. Ведь десять лет прошло с вашего выпуска, и ребята решили отметить. Через два дня, в воскресенье, в шестнадцать ноль-ноль ждем в нашей школе!
Уловив Машины сомнения, сумеет ли выкроить время, Анна Николаевна строго заявила:
- Никакие отговорки не принимаются! Быть в назначенное время! Поняла? Итак, до послезавтра!
Эта встреча внесла сумятицу. Конечно, повидать одноклассников заманчиво… Но ей, в отличие от большинства, похвастать нечем… На высшем образовании поставлен крест, личной жизни - никакой, никого и ничего, в то время, как у многих ровесниц уже не по одному ребенку… У нее не только нет мужа, но и не было ни одного романа. Если не считать глупого объяснения ей в любви Сережки Пегова на выпускном вечере. Скорее всего, после горячительного в нем взыграло ретивое, и говорили не чувства, а алкоголь. Больше она с ним не встречалась. Время показало, что было это несерьезно, да и порой кажется, что и вообще не было…
Поразмыслив, Маша твердо решила на встречу не ходить. Строить из себя счастливую она не сумеет, да и зачем? А получать снисходительные улыбки успешных девчонок, и слышать их сочувственные, а скорее дежурные слова, выражающие что-то похожее на жалость, унизительно и больно. «Обойдемся! Они от моего отсутствия ничего не потеряют, а я без встречи с ними – и подавно!» – уговаривала она себя. Но на душе было муторно. Любопытство толкало, раззадоривало, хотелось поглядеть, каковы стали девчонки, мальчишки. Но опять начинались сомнения: останавливала боязнь выглядеть на их фоне какой-то замухрышкой, точно, как ее убогий дом в окружении нарядных высоток. Многие, конечно, не подадут вида, кроме откровенных преуспевающих дур, которые начнут пересуды.
Однако в воскресенье, себе вопреки, Маша, надев недавно купленные джинсы, кеды и цвета морской волны майку, и рассмотрев себя в большом зеркале, пришла к выводу, что вид у нее вполне современный, и навряд ли в этом наряде, с ее короткой стрижкой, можно будет заподозрить в ней почти тридцатилетнюю неудачницу. И, сказав себе: «Жребий брошен!», Маша отправилась в школу.
Собралось всего одиннадцать бывших одноклассников: восемь девчонок и трое мальчишек. Девчонки довольно изменились, но остались легко узнаваемыми, даже те, кто превратился в пухлых матрон, а вот возмужавшие мальчишки совершенно преобразились, настолько, что, кажется, встретив любого из них на улице, прошла бы мимо. Мишка Смолин полысел и обрюзг, Сашка Попов приобрел животик, очки и напыщенность – настоящий банковский заправила, а Севка Прозоров, как был тощей жердью, таковой и остался, хотя немного сгорбился, а лицо его, чего ранее не замечалось, стало из-за тяжелого подбородка походить на лошадиное. В общем, пришедшие мужики не впечатляли. Да и неудивительно, - по мнению Маши, в их классе и раньше не на ком было отдохнуть взгляду.
Встречали прибывающих шумно и весело. Только и было слышно:
- Ух, ты, какова!
- И тебя не узнать!
- Девочки, вы, как всегда, блистательны!
Машу тоже встретили радостно:
- Ура, Кротова нашлась!
- А я и не пропадала. Где жила, там и живу.
- Ой, а разве вас не снесли?
- А, кстати, ты ведь в Москву уезжала учиться. Мы думали – там и осталась…
- Нет, вернулась, – коротко ответила Маша, не вдаваясь в подробности.
Все девчонки были, как Маша и предполагала, разнаряжены, а Галка Фокина – словно на балл явилась, сверкающая украшениями, как новогодняя елка, в длинном вечернем платье, которое не делало стройнее ее расплывшуюся фигуру, и смотревшемся нелепо, когда она, как и все, по команде классной уселись за парту, на свои места.
Анна Николаевна привычно начала перекличку, попросив докладывать про отсутствующих, если кто в курсе: где они, и каковы их успехи.
Доклады присутствующих впечатляли. Они, успешные, что называется «хорошо упакованные», явно с удовольствием оглашали свои достижения, стремясь, как показалось Маше, перещеголять друг друга.
Все девочки оказались замужем, причем Борисова Ада успела дважды. У всех дети, из-за чего двое из девчонок не у дел, хотя имеют высшее образование - решили посвятить себя воспитанию отпрысков. «Раз материальный достаток позволяет, - подумала Маша, - почему не воспользоваться?»
Оказалось, что Любка Афанасьева, окончив политехнический институт, стала бизнес-леди: открыла пекарню и магазин. Она принялась хвастливо рассказывать, в каких странах побывала, да так увлеклась, что была остановлена Анной Николаевной:
- Тебя, Любочка, приятно слушать, но еще другим ребятам, уверена, есть о чем рассказать...
Этим замечанием она, по-видимому, обидела хвастунью, и та села с недовольным видом.
А Ларина Света удивила: воспитывает уже троих детей, к тому же работает стоматологом. Так и объявила:
- У кого зубы не в порядке – ко мне! Полечу, с превеликим удовольствием выдерну!
А закончила свой «доклад» словами:
- Мой муж, честное слово, хороший протезист. Всегда к вашим услугам!
Теперь настал черед Маши. Досада жгла душу: зачем пришла? Рассказ об ее теперешней жизни, кроме жалости (а у некоторых и злорадства, ведь ее часто ставили многим в пример), ничего другого вызвать не может. И, когда Маша услышала свою фамилию, то вздрогнула и продолжила сидеть.
- Кротова, оглохла, что ли? – спросил кто-то сзади.
- Машенька, мы ждем… - добавила классная.
Маша неохотно поднялась.
- Живу. Дышу. Надеюсь. – сказала она, готовая снова сесть.
- Расшифруй! – раздалось с галерки, по голосу, кажется, Севки Прозорова.
- Да, да, более подробно попробуй, - как показалось, как бы извиняясь, попросила Анна Николаевна, наверно, чувствуя, что вторгается в запретную и болезненную сферу.
- Что ж, расшифрую… Потеряла маму. Образования не завершила. Работаю. Живу в насквозь заплесневелом доме. Но не теряю надежды, что его, наконец, снесут, и мы увидим свет в конце туннеля.
Если во время предыдущих докладов продолжались тихие перешептывания, поскрипывания парт под грузными телами бывших учеников, то после первых слов Маши наступила абсолютная тишина, даже не было слышно дыхания присутствующих. Да и после завершения несколько мгновений все молчали. Наконец, Анна Николаевна, словно опомнилась:
- Садись, Маша. Молодец, что выстояла и веришь в будущее!
От этих ободряющих слов стало еще горче. Казалось еще немного, и она разревется. «Этого еще не доставало! – сказала Маша себе, изо всех сил сдерживаясь, и злясь на себя за малодушие. - Зачем явилась и пустилась в откровения, как будто желая возбудить к себе жалость? Последняя идиотка, дура!» – честила она себя, не слушая следующей «исповеди».
…И только упоминание о Сережке Пегове заставило оторваться от своих терзаний.
- Жаль  его! - сказала Анна Николаевна. – Хороший, скромный был мальчик… даже не верится… Помолчим в память о нем!
Машу словно обухом ударили эти слова. Сережки нет! Какими мелкими и ничтожными показались ее проблемы по сравнению с его гибелью во время прохождения действительной службы!
Эта весть потрясла Машу настолько, что перед глазами, словно наяву, встал тот, давно промелькнувший, позабытый выпускной, и живой, смущенно улыбающийся, Сережка, шепчущий ей на ухо:
- Давай сбежим!
- Зачем? – не поняла Маша.
- Узнаешь!
- Отстань и не дыши на меня перегаром! – грубо оттолкнула она его.
- Как знаешь... А ведь я тебя люблю, Машка!
- Болтаешь! Вино в голове забродило! – бросила она ему, отходя.
«Какая я дура была! Может, не шутил он…» И впервые стало ей перед ним неловко. Теперь его нет, и это камнем легло на сердце.
Окончилась перекличка, и все засобирались в ресторан, где, как оказалось, были заказаны столики. Руководил и организовывал все Севка Прозоров, кажется, хозяин  злачного места. Теперь стало понятно, отчего все пришли такие расфуфыренные.
Настроение у Маши было окончательно испорчено. Словно по иронии судьбы среди двадцати шести выпускников их класса оказались только два неудачника: бедный Пегов и она. Сережа потерял жизнь, а она утратила к ней интерес…
И, несмотря на уговоры ребят, чуть ли не силой стремившихся затащить ее в ресторан, на прозрачные намеки приударить за ней тощего Севки, Маша наотрез отказалась, сославшись на неотложные дела.
Не успела она переступить порог своего дома, как ей навстречу из квартиры старух вышла Валентина.
- Слава богу, что пришла! – такими словами встретила Машу соседка. – Принимай вахту!
- А, что случилось?
- Васильевне плохо! Вот, ждем почти час скорую, что-то не видать. Смерила ей давление, но я в нем ни черта не смыслю. Кажется, высокое. Говорит, болит голова, и стала красная, как рак. Ну, раз ты здесь, я пошла: скоро моя клиентура попрет. Один жаждущий уже на лестнице сидит, меня поджидает.
Когда Маша вошла в коридор, из своей комнаты вышла Татьяна Филипповна.
- Где тебя носит? Когда нужна, никогда нет!
«Я что, поднанималась или крепостная?» - хотелось спросить старуху. Но зная, что это впустую, Маша промолчала.
А та продолжала:
- Танька, того и гляди, копыта отбросит! Да и я чуть не провалилась в преисподнюю, пока добиралась наверх – лестница-то дырявая!
- Татьяна Филипповна, потом поговорим! – нетерпеливо прервала поток упреков Маша и быстро открыла дверь в  комнату Васильевны, встретившей ее сердитым взглядом из-под «чалмы», накрученной на голове и надвинутой на брови.
- Наконец-то! А где скорая? – спросила она со стоном. Пока помощь придет, дуба сто раз врежешь! Мерь давление! Голова лопнуть готова.
Лицо старухи было багровым, одутловатым, с синюшными мешками под глазами. Давление действительно зашкаливало.
- Таблетку не забыли принять? Быть может, из-за этого оно поднялось.
- Да приняла ее. И другую под язык клала. Это все из-за нашей инфекции, Таньки чертовой!
- Поцапались опять? Успокойтесь, забудьте об этом. А я в скорую позвоню. Странно, почему не приехали?
- А чему удивляешься? Кому старики нужны? Потому и не торопятся. Поболее сдохнет – государству расход уменьшится: пенсии то ихние сэкономятся! – прошамкала возмущенная старуха. – А что я Таньке сделала? Просто напомнила, что не за горами, когда ей девяносто стукнет, аккурат на яблочный Спас. А она как окрысится: «Чего, - говорит, - считаешь мои годы? Считай свои!» - не унималась задетая за живое Васильевна. – Ох, плохо мне! То зябко, то жарко, и в глазах темно… - опять застонала она, но тут же набросилась на Машу, которая никак не могла дозвониться до скорой (то абонент был занят, то вне сети). – Ты чего со своей игрушкой возишься? Толку от нее никакого! А грелка у пяток уже остыла. Поменяй воду!
Взяв действительно еле теплую грелку, Маша пошла в кухню. Чайник оказался пустым. Наполнив его, и поставив на газ, она опять принялась вызывать скорую. Наконец, дозвонившись, на свою возмущенную тираду услышала:
- Вызов оказался ложным.
- Что значит ложным? У бабушки давление двести шестьдесят!
Их разъединили или на том конце положили трубку. Маша вновь принялась звонить. На сей раз быстро ответили, что «…по Рабочей улице в доме семнадцать «а» Сушина Татьяна Васильевна не проживает».
- Но у нас номер дома без буквы, а просто семнадцать! Между двух высоток двухэтажный старый дом!
- Надо правильно давать адрес! Встречайте! – прозвучало назидательно.
Маша вновь по требованию старухи измерила давление. Оно немного спало.
- Хорошо, что Валька заглянула, шарф мне на голову накрутила, грелку к ногам поставила. А вот давление смерить не смогла. Да что с нее взять, с самогонщицы! А душа есть, не то, что у этой Таньки-гадюки!
- Не ругайте Филипповну, это она Валентину позвала. Чуть сама не провалилась, пока наверх поднималась.
- Ишь ты… Она, говоришь, позвала? А не выгораживаешь ли?
- Да что вы, правду говорю! А вы лучше помолчите – от разговора давление опять вверх может побежать.
- А ты мне, Машка, рот не затыкай!
…И так испорченное после встречи с одноклассниками настроение, усугубилось еще из-за этой реплики старухи. «Ну, что с нее возьмешь – старая, больная, одинокая… Бог с ней! Обижаться не стоит!» – успокаивала себя Маша, наливая вновь воду в чайник и ставя его на газ – пусть закипит.
Раздавшийся звонок возвестил о приезде скорой помощи. Словно за ним гонится стая бродячих собак, в дверь влетел молодой медик со словами:
- Еле нашел ваш «остров невезения»! К нему и подъехать невозможно, везде перекопано!
При тусклом освещении коридора он выглядел подростком, непонятно отчего, сразу вызвавшим у Маши к себе антипатию, несмотря на меткую характеристику, данную их обиталищу.
- Вас за смертью посылать надо! – такими словами встретила Васильевна вошедшего.
- Бабуля, не выступайте! Вызовов много. И помолчим, пока измеряем давление!
- Ну, сколько насчитал, доктор, много? – через минуту опять проскрипела старуха голосом страдалицы.
- Да… немало. Но, не смертельно: сто восемьдесят четыре на девяносто пять. – бодро сказал медик. – Сейчас введем внутривенно магнезию и урезоним давление.
- Укол – это хорошо! Я уж и таблетки глотала, и под язык клала – ничего не получается, не падает и все! А, может, меня, доктор, в больницу отвезете? Маше завтра на работу идти, как я одна с этим давлением?.. Ведь до самогонщицы нашей, Валентины, наверх не докричишься…
- Бабуля, в больницу я вас повезти не могу. Там все забито, мест нет. Да и показаний к госпитализации не вижу! – важно заявил прыщеватый медик, поглаживая редкую бороденку.
Тут Маша вспомнила про стоящий на огне на кухне чайник. Наверно, весь выкипел…
Когда она вышла, доктор заметил:
- Хорошая у вас внучка!
- Маша действительно хорошая! – подтвердила старуха. – А у меня никого нет, одна я, как перст. Она – соседка.
- Значит, повезло, что такая рядом.
- В том то и дело, что не рядом живет, а наверху. Тоже, одна-одинешенька в большой квартире…
- А почему такая красивая не замужем?
- А я почем знаю? Чего меня пытаешь? Сам спроси!
Вошедшая Маша, услышав последнюю фразу, поинтересовалась:
- И что у меня надо спросить?
Медик рассмеялся:
- Меня интересует, почему такая красавица до сих пор не замужем?
Ее покоробил некорректный вопрос, но, понимая, что сказано было не со зла, и это, скорее, неудачная шутка, Маша, навесив беспечность, ответила в том же стиле:
- Стоит длинная очередь. Да не берут!
- А я вот, протиснувшись вне очереди, взял бы! – тут же нашелся, напоминающий Маше зяблика, доктор.
По-видимому, взбодренная темой, Васильевна вмешалась в разговор:
- Так за чем же остановка?
- За малым… Я, блин, на дежурстве. Но оно не вечное, и можно наверстать в дальнейшем…
Маша эти слова оставила без ответа – пусть болтает.
У медика зазвонил мобильник.
- Да. Все нормально. Заметано! Едем!
Измерив еще раз давление, и заявив, что теперь «все норм», он отбыл.
Маша, напоив Васильевну чаем, уже готовилась уйти, мечтая наконец-то после напряженного дня подняться к себе и отдохнуть, но была остановлена старухой:
- Ну, как тебе этот доктор, что в женихи набивался? Ты чего, девка, растерялась? Доктора на дороге не валяются!
- Ой, Татьяна Васильевна, увольте! Шутили ведь. А он, этот зяблик, мне и даром не нужен!
- Чего нос воротишь, Марья? Пока не поздно, заскочи в последний вагон! Почти тридцать, а потом четвертый десяток пойдет… Ах, шут бы меня побрал! – остановила себя шамкающая старуха. – Опять считаю чужие года… Но ты не Танька, и на меня глаза не вылупишь, как она. Ты на меня зла, деваха, не держи! Подумай. Я от всего сердца, как родной говорю. Подумай, если что…
- Ой, Васильевна, о чем вы? Нет у меня никого, и не надо! А этот со скорой сболтнул и забыл, а вы и поверили…
- Да нет, не говори… Он точно на тебя глаз положил, уж я-то заметила. Ну, да что теперь, уж поздно… Иди, свищи, где он… Надо было тогда договориться, а ты стушевалась. Не воспользовалась моментом и, может, упустила свое счастье. Все-таки врач и совсем молоденький. Ни на какого зяблика не похож, нормальный парень.
- Вот то-то и оно, что молоденький, не понять, когда успел выучиться. Да и на врача не похож, скорее на пэтэушника.
…В тот вечер Маша долго не могла уснуть. Не давали покоя слова Васильевны: «Пока не поздно, заскочи в последний вагон!» Через неполных три года ей будет уже тридцать, а впереди ничего не светит… Но разве можно придавать значение этим ничего не значащим словам юнца, или намекам бывшего одноклассника? «Захлебнуться можно от такого успеха…» - горько подумала она, в очередной раз поворачиваясь на другой бок.
Сон не шел. Неужели стоило заарканить этого нахрапистого доктора, с его отталкивающей внешностью? Хотя и не маленького роста, но какой-то щуплый, узкоплечий, он действительно вызывал неприятие. Быть может, виной тому было угреватое лицо с острым носом и близко посаженными, бесцветными пустыми глазами, плюс эта жидкая бороденка клинышком, по-видимому, заведенная для солидности, которая удлиняла и без того продолговатую физиономию… Светлые гладкие редкие волосы, стянутые на затылке резинкой, образовывали хвостик, довершая «образ». Во всем облике медика было столько несформированного, мальчишеского, что всерьез его воспринимать было невозможно.
Но отчего-то она никак не могла отделаться от дум об этой встрече, задевшей за что-то живое… «Если до тридцати не встречу кого-то путного, то обязательно, во что бы то ни стало, хоть от мальчишки, хоть от старца, подобного соседу Федору, но я должна родить. Тогда рядом будет родное существо, для которого и стоит жить!», - придя к такому выводу, Маша под утро, наконец, уснула, да так крепко, что едва не опоздала на работу…
Вернувшись, она занесла продукты старухам, где получила нагоняй: отчего утром, по обыкновению, не зашла? Васильевна так и сказала:
- Что ж не заглянула, не проверила, не отбросила ли я уже копыта? Смерь давление! – приказала она, не желая слушать оправданий.
Давление оказалось в норме, за что старуха в очередной раз похвалила знающего доктора, которого «прогавила» незадачливая Маша.
Это вызвало досаду - тема уже навязла на зубах.
А затем, вообще-то прижимистая, бабка вдруг удивила:
- Будешь посвободней, купи мне эту вашу штуковину, забыла, как зовется, ну, телефон карманный… Так и быть, оторву от отложенных покойницких! Наверно, дорогой... Но, пусть будет, чтобы можно было тебя или скорую вызвать. Да сумею ли в нем разобраться, вот вопрос… А хорошо, что когда ты нас уговаривала купить, не поддались: а то, как тот холодильник, вместе с Танькой купили бы, и видела бы я его, как свои уши. Заграбастала бы эта злодейка!
- Ну, что вы, Васильевна, напрасно так считаете! Лежал бы себе мобильник на кухне, и пользовались бы обе.
- Нет уж, куплю себе, а ей фиг дам! – заключила старуха, до сего молчаливая, а в последнее время ставшая говорливой.
Выслушав ее, Маша подумала: «Если у нее будет телефон, мне покоя не знать не только дома, но и на работе… Единственное спасение – припугнуть дороговизной каждого вызова. А все же хорошо, что созрела, им обеим он необходим. Но вот как помирить этих несговорчивых Татьян, вот вопрос…»
Не  удержавшись, Маша сказала:
- Вы, Татьяна Васильевна, неправы. Ваша соседка зла вам не желает. Вот и Валентину позвала, когда вам плохо было, а когда скорая уехала, Татьяна Филипповна интересовалась, как вы, волновалась, видно. Помириться бы вам следовало, нельзя враждовать.
- Сама без тебя знаю! Да обида берет...
Ободренная этими словами, Маша посоветовала:
- Вам бы следовало поблагодарить ее за внимание…
- Марья, не серди меня! Не указывай, как быть!
- Как знаете, но мир лучше ссоры, - сказала ей на прощание Маша, направляясь к себе.
Только она успела переодеться и поставить в микроволновку, купленную себе в подарок к двадцатипятилетию, несколько кусков пиццы, которой угостила сотрудница, как позвонили в дверь. Полная уверенности, что это, скорее всего, Валя-Валентина, Маша открыла дверь. За нею стоял он, зябликоватый доктор.
- Скорую вызывали?
- Нет… - растерялась Маша. – Ой, что-то опять со старухой, вы к ней?
- Блин, я к тебе! Я такой, раз обещал – выполняю!
Опомнившись, Маша, удивленная бесцеремонностью обращения, спросила:
- А мы что, одно стадо пасли?
- Да, на брудершафт не пили, но «все у нас впереди, все у нас впереди!»  - пропел незваный гость. – В дом чего не приглашаешь? А ты хороша! Не то слово – отпад!
Опешившая от нахального напора, Маша уже готова была закрыть перед ним дверь, но в голове пронеслось: «Успей заскочить, быть может, в последний вагон…» И она, усмехнувшись в ответ на его выраженный непривычным языком комплимент, сказала:
- Ну, коль я отпад, проходи.
Войдя в комнату, медик остановился, словно окаменев.
-  Ух ты, а у тебя офигенно! Не думал, что в таком заплеванном «острове невезения» может быть так прикольно. Даже пирогами пахнет! Не угостишь?
Сначала Маша с удивлением взглянула на него, а потом вспомнила – пахла пицца, стоявшая в микроволновке.
- Пирогов нет, есть пицца.
Незваный гость потер руки.
- От пиццы не откажусь и с удовольствием отведаю. Да, я даже не представился: Игорь Фуфалов. А ты Маша, э…?
- Кротова, – выпалила она, удивляясь себе. В голове пронеслось: «Чего терплю это фуфло? Интересно, это кличка или фамилия?»
- Здесь у тебя, Маша Кротова, так круто, что женюсь! Точно, без понтов, без булды! Женюсь! Решение окончательное, как говорится, пересмотру не подлежит!
- А меня спросили? Или мое мнение тут не требуется? Да и скорее всего, давно, судя по прыти, есть уже и жена и детишки…
- Да бог с тобой, Машенька, какая жена, какие дети? Холост, блин, я. Веришь?
- Если честно, то нет.
- Вот тебе крест! И документик можем представить.
- И представь, если на то пошло.
Игорь тут же вынул паспорт и протянул ей.
- Меня колбасит, когда не верят! На, смотри! Чистый! И знай – я тебя не собираюсь кидать!
Маша, не поняв, подумала: «Еще не взял, а уверяет в своей преданности…» и с интересом раскрыла его паспорт. Оказалось, действительно Фуфалов, но не Игорь, а Егор Викторович, 1993 года рождения, то есть ему двадцать один годик…
- Это не твой паспорт!
- Как, не мой? Ты что, а фотка? На мой фейс взгляни, блин!
- Но тут написано - Егор.
- Ну да, я Егор. Но, как поступил в училище, назвал себя Игорем. Так мне больше нравится.
- А в какое училище?
- Как в какое? Медицинское кончил! - с достоинством заявил Игорь-Егор.
- Так ты медбрат? – словно обрадовавшись своей догадке, воскликнула Маша. – Не знала, что на скорой таковые теперь трудятся.
- Во-первых, бери выше, я фельдшер! Вообще, полный комплект на скорой - врач, фельдшер и санитар. Но вся фишка в том, что не хватает докторов. Вот мы их и заменяем. А сестру, которая со мной в бригаде, я тогда отпустил. Ей очень надо было ненадолго отлучиться, - важно заявил он. – Ну, а роль санитара, при надобности, может исполнить и водитель. Ну, так как, убедилась? Паспорт чистый, а я честный. Пойми – присох я к тебе! Да и все тут вокруг круто, и самогонщица рядом к тому же…
- Это откуда знаешь?
- А бабуля вчера называла какую-то, имя позабыл… Да мне нафиг этот самогон нужен! Это я для красного словца ввернул, - спохватился он, уловив неодобрительную мину на лице Маши.
А она в это мгновение думала: «Не погнать ли этого «красавчика»? Но тут проклятый «последний вагон» опять удержал…
- Так как, пойдешь за меня?
- Игорь, ну куда мне за тебя? Я ведь старше, да и вообще…
- Ты что тормозишь? Я ведь не прикалываюсь, а хочу, чтобы было все честь по комедии. Распишемся и будет у нас морковь!
- Нормально говорить умеешь? Ведь вчера…
- Тогда я был при исполнении.
- Ну, так и теперь говори со мной на русском языке, а не на этом, птичьем…
- Блин, неужели непонятно говорю? Выходи за меня замуж, и будет у нас любовь-морковь. Что я непонятного до этого сказал? Увидишь, будет у нас отвал башки!
Маша расхохоталась:
- Как ты сказал, отвал башки? Ну, это точно будет, если дам согласие!
- Вот и хорошо. Значит, по рукам? Облома я не перенесу! И так меня из-за этой моркови глючит.
- Ты опять за свое, Игорь? Если не перестанешь нести всякую ересь, у нас разговора не получится.
- Тупая! Мне разговор нафиг нужен. Ты мне нужна, клевая! Тьфу, блин, очень красивая и нужная мне чикса!
- То, что тупая, я поняла, а вот чикса, что за гадость такая?
- Что непонятного - девушка.
- Ну, Игорь, я вижу, тут без переводчика не обойтись…
- Не парься, обойдемся без него! А вот где твоя обещанная пицца – не пойму. Давай, угощай! – распорядительным тоном заявил он.
Благоразумие твердило – пора с этим хамом распрощаться, но другой голос удерживал: может, другого случая не будет, и следует поверить в то, что возбудила в настырном юнце какие-то чувства к себе. Это приятно ласкало самолюбие, хотелось верить в серьезность впервые услышанного настойчивого признания в любви…
А когда тот заявил, что отказа, или, как прозвучало, облома не перенесет и что-то с собой сделает, она не на шутку испугалась: от этого ненормального можно всего ожидать.
И Маша попросила время подумать.
- Чего думать, когда я решил окончательно? Пойдем завтра подавать заявление. Нам дадут срок на обдумывание, вот тогда и прикинешь, во что на свадьбу нарядиться! – рассмеялся он, довольный своим остроумием.

…Непонятно как, у Маши с языка сорвалось:
- А я замуж собралась.
- Шутки шутишь? – недоверчиво взглянула на нее Татьяна Филипповна.
- Нет, что вы, какие шутки! Заявление пойдем подавать.
- Ну, что ж... Выйти замуж – не напасть, лишь бы замужем не пропасть! – глубокомысленно изрекла старуха, собираясь заковылять в свою комнату, дабы отнести принесенные Машей продукты.
В последнее время Филипповна перестала доверять их холодильнику, уверенная, что тезка подворовывает у нее. Предпоследняя ссора у них приключилась из-за того, что, съев сырок, и забыв об этом, она обвинила Васильевну в краже и объявила Маше, что давно заметила - нечиста стала соседка на руку: то молоко сольет, то колбаску отрежет. Терпела долго - холодильник-то сдуру на пару приобрели… Где голова была, непонятно. Но на все есть предел, терпение ее лопнуло!
Так что теперь Маше приходилось ежедневно покупать скоропортящиеся продукты, которые Филипповна предпочитала теперь держать у себя, подальше от «воровки».
Тогда, к удивлению Маши, считавшей, что Васильевна глуховата (правда обличительница изрекала все весьма громко, чеканя каждое слово), та, услышав гадости, взвилась и шамкающим своим беззубым ртом, задыхаясь от возмущения, крикнула:
- Сумасшедшая! С больной головы на здоровую! Врет без совести! Сама мое прихватывает! Ополоумела!
После этого скандала старухи совсем перестали общаться. Каждая коротала время у себя, а Маше добавилась работа с доставкой продуктов.
В этот раз, когда она сообщила о предстоящем изменении в ее жизни, обе Татьяны были на кухне. Одна ела, другая хлопотала у плиты, конечно, в гробовом молчании. Отчего-то реакция Филипповны на Машино сообщение, покоробила. Что-то екнуло в груди нехорошее, добавив груза к собственным сомнениям. А глуховатая вторая Татьяна переспросила:
- О чем заявку подала и куда?
-  Я замуж выхожу. За Игоря, того, со скорой. Заявление подали! – громко еще раз оповестила Маша.
Филипповна притормозила бегство из кухни, решив послушать реакцию соседки на эту новость. Тут Васильевна, разобравшись, изрекла:
- Спишь с ним?
Маша от такого вопроса покраснела, а старуха, не дожидаясь ответа, продолжила:
- Свадьба когда?
- Через месяц запись.
- То-то и оно… Они, эти мужики, дело свое сделают, а потом ищи-свищи ветра в поле! А ты с ребеночком мыкаешься... Уж я-то хорошо знаю! Один такой в три короба наобещал и был таков... – неожиданно приоткрыла старуха занавес над своим прошлым.
Не успела Васильевна окончить фразу, как Филипповна, уже стоявшая у выхода из кухни, чуть не уронив свертки, замерла и, нарушив нейтралитет, вперив в соседку сощуренные глаза, словно въедливый следователь спросила:
- А ребенка куда дела?
- А это моя печаль! – ответила Васильевна, на удивление хорошо расслышав вопрос.
Встав из-за стола, и даже не помыв после еды посуду, она направилась к двери, у которой от услышанного столбом застыла Филипповна.
Теперь второй Татьяне предстояло преодолеть эту преграду. Но не тут-то было! Не уступая дорогу, Филипповна заявила:
- Убегаешь? Сказав «а», боишься сказать «б»?
На сей раз не расслышав, Васильевна выдала:
- Я не б…, а б… скорее ты! Знаем мы таких, «порядочных»!
Маша, видя, что дело принимает серьезный оборот и в ход пошли оскорбления, решила вмешаться и не нашла ничего лучше, как сказать:
- Вот, гляжу на ваш потолок – опять почернели углы. Плесень снова просочилась. Ее и купорос уже не берет…
- Хорошо, что наконец-то заметила! Давно пора побелить потолок! Займись им! – отрубила, как приказ, Филипповна.
Маша с досадой подумала: «Черт меня за язык потянул, на свою голову сболтнула! Теперь уж не отстанут, и не отвертеться. Придется заняться их плесенью, а это перед свадьбой совсем не ко времени - еще столько дел надо переделать!»
Правда, отмечать это событие она не хотела. Так и сказала Игорю:
- Зарегистрируемся, затем зайдем в кафе, посидим вдвоем. Зачем такое хлопотное и затратное дело затевать? – И, смеясь, добавила: - Мы ведь с тобой уже немолодые…
- Не знаю, как ты, а я еще вполне ничего! Это бабы сразу, в два счета, старухами становятся, а мы, мужики…
Маша не дала ему высказать, каковы эти мужики, прервав тираду:
- При мне женщин бабами не называй! Желаешь устроить пьянку, пусть будет по-твоему. Все равно соседи не поймут, если зажму это дело… 
Она глянула на расцветшее от ее слов лицо жениха, и в который раз убедилась в его непривлекательности. А ведь ни одна струнка в ее душе не дрожит, при виде Игоря… «Зачем все это, куда толкаю себя?.. - подумалось в который раз. Но тут же: - Решусь, быть может, другого шанса не будет! Надо уповать на Бога. Были бы рядом мама и бабушка, они бы посоветовали, подсказали. Но их нет, приходится самой решать. Что ж, надо закрыть глаза: будь что будет, но становиться такой, как мои Татьяны не хочу! Авось привыкну, и этот парень станет приятнее и роднее. А пока…»
Подавать заявление они договорились в три часа дня, встретившись у загса. Маша с самого утра была в нервном напряжении и бесконечно думала: «Пойти? Не пойти?..» Но все же поспешила разнести почту по знакомым адресам, а оставшиеся несколько домов попросила обслужить почтальона с соседнего участка.
Выйдя заблаговременно, она направилась к загсу, однако, пройдя полпути, остановилась. «Зачем я это делаю? С ума сошла – выскочить за первого встречного! Глупость и позорище. Да к тому же за прыщеватого мальчишку, ничего из себя не представляющего. Еще неизвестно, придет ли он… Быть может, просто захотел посмеяться и шутки ради наговорил в три короба всякой ерунды. А я, дура, развесила уши… Нет, не пойду! – решительно сказала себе Маша, готовая повернуть вспять. Но тут же в голове понеслось другое: - А вдруг у него все это искренне и серьезно? А я, не явившись, не только обижу, но могу нанести ему большую рану...»
И она придумала, спрятавшись, издали проверить, пришел ли жених. 
Игорь был на месте, с цветами в одной руке, держа другую за спиной. «С чего это он явился, как на похороны, с двумя красными гвоздиками? Сдурел, что ли?» – разглядев, всерьез разозлилась Маша, и тут же решительно шагнула навстречу, готовая высказать жениху все, чтоб думает о нем и его выходке.
Она всего могла ожидать, но не такого. Прийти в загс, как на могилу! Неужели это от желания продемонстрировать, будто она его, бедного юношу, сюда притащила?
Игорь, увидав Машу издали, как ей показалось, ехидно заулыбался и направился навстречу. На минуту отвлекшись, когда переходила дорогу, она, снова взглянув на жениха, не поверила глазам. В руке у него было уже три гвоздики: две красные и чудом появившаяся белая - пышная, махровая.
- Наконец-то! А я боялся, что не придешь! – сказал он, подавая ей букетик.
Отчего-то Маша, беря его, засмущалась: ей никто никогда не дарил цветы. И это как рукой сняло сомнения. Она неуклюже выдавила из себя:
- Ну, зачем растратился? И куда я их теперь дену?
- Как куда? В руке неси, а дома поставим в вазу. Идем скорее!
- А почему ты раньше держал две гвоздики? – спросила Маша, все еще не понимая сей маневр, и боясь нового подвоха.
- А, - рассмеялся в ответ Игорь, – это я их держал, прощаясь со своей холостяцкой жизнью. Делать было нечего, вот и чудил.
Это объяснение как будто свалило камень с души и так понравилось Маше, что она впервые счастливо рассмеялась.
Робко, с замиранием сердца, невеста переступила порог загса, в который раз опять подумав «Зачем все это?..» Но было уже поздно.
Заполняя анкету, Игорь спросил:
- Так, мы станем мадам Фуфаловой?
- Что ты, нет! Я Кротовой останусь.
- Ну, как знаешь…
Маше захотелось предложить ему взять ее фамилию, но она воздержалась: вдруг обидится. «Но дети будут носить мою фамилию, – подумала она, - чего бы мне это не стоило! Только не это фуфло…»
Регистрацию им назначили на двадцать девятое апреля. Игорь был рад:
- Хорошо, что не на май! А то считается, что весь век будешь потом маяться. Следовало бы хорошо отметить подачу заявления! – мечтательно сказал он, - но впереди меня ждет дежурство. Так что придется, к сожалению, от спиртного воздержаться, и заменить его мороженым. Грешен – люблю его! - признался Игорь, когда они направились в кафе.
Это было кстати, так как Маша от волнения, кроме утром выпитого стакана чая, более целый день маковой росинки во рту не имела.
- Ну, поспешим домой и хорошо там взбодримся! – заявил Игорь, когда вышли из кафе.
Очутившись в квартире, как только за ними закрылась дверь, он дал волю рукам.
- Убери руки! – строго сказала Маша, пытаясь отстраниться.
- Ты чего? Н-не понял! – прозвучало удивленное. – Мы ведь уже…
- Цветы помнешь! И вообще, знай – я еще думаю!
- Да брось ты! Машка, пойдем, я балдею!
- Пусти и остынь! Я еще не решила. Ты понял?
- Ничего себе! В загс пришла, чего еще надо? Ведь и без него, блин, можно было обойтись, но я такой – все честь по комедии решил сделать. А ты кипеж подняла, выпендриваешься, будто цену набиваешь…
- Ничего я не набиваю, и не нужно мне ничего – ни тебя, ни загса! Уйди!
Слезы душили, так задели Машу его слова. Как он смел такое сказать?! Пусть выметается! Сделала глупость, пока не поздно надо исправить.
Но не тут-то было. Игорь, поняв оплошность, стал просить у нее прощения, уверять, что это у него не со зла с языка сорвалось, а просто от обиды. Почему она не верит в его любовь? Он готов не то что месяц - а год ждать ее ответную любовь. А ведь он так надеялся сегодня же вечером перевезти к ней свои вещи и зажить одной счастливой семьей…
- Как увидел тебя, так все мечталось: лежим рядом, ты положила голову мне на плечо, и так сладко от этого, хоть умри… Сама увидишь, как хорошо тебе будет со мной! Я ведь такой – закачаешься!
От этих слов Маша оттаяла. Здравомыслие куда-то уплыло, и она разрешила Игорю привезти вещи, что он незамедлительно сделал в тот же день, взяв у нее сто рублей (так как, рассчитавшись с хозяйкой за квартиру, и наняв такси, он оставался бы совсем, по его признанию, «без бабла»).
Его разнузданный мальчишеский сленг в который раз покоробил Машу. Но она заставила себя сдержаться и не одернула Игоря, в надежде в будущем научить нормально выражаться.
«Это у него наносное, по-видимому, из стремления казаться бывалым, крутым. Должно с годами уйти...» – к такому выводу пришла она, прослушав рассказ жениха о себе.
Узнав, что Игорь живет на частной квартире, Маша удивилась:
- А ты не местный?
- Нет, Машенька, я из тех, которых называют «понаехали». А сами мы родом из Рузаевки.
- Так это же близко, чего на себя наговариваешь? Руза совсем рядом, в Подмосковье.
- Так это Руза, а то Рузаевка! Большой железнодорожный узел, осчастливленный моим появлением там на свет божий. Расположен вблизи от великой столицы Мордовии, города Саранска. Наверно, слышала о существовании этих мест, давших миру космонавта Николаева и великую певицу Людмилу Русланову. Ну и, конечно же, Игоря Фуфалова!
- Ишь, ты… А от скромности ты не умрешь. Родители там живут? – полюбопытствовала Маша.
- К сожалению, у меня их уже нет... Батя был железнодорожником, работал в Рузаевском депо. В драке погиб. Спор из-за чего-то вышел, и напарник ударил его по голове монтировкой. Мне было тогда почти шесть… А мамка работала в аптечном киоске и нас, когда отца не стало, с казенной квартиры поперли. Тогда мамка взяла меня в охапку и повезла в Саранск, где жила ее старшая сестра. Я и в медицину пошел по настоянию мамки. Вообще, я был пай-мальчик и во всем ее слушал. Любил ее... А вот теперь ее нет, и один на всем белом свете остался, как Робинзон Крузо на необитаемом острове... – ввернул Игорь любимую присказку главврача, часто говорящего молодым сотрудникам: «Если не знаешь – спроси. Ты же не Робинзон на необитаемом острове!»
Маша приятно для себя отметила – начитанный… А он продолжал:
- Отец, по рассказам мамки, был заводной. А она – тихая, как ты. Тоже ее Машей звали…
- И давно ее нет? – спросила Маша, тронутая его словами.
- Как раз перед самым окончанием мной училища наколола ржавым гвоздем ногу. Нарвал панариций, а она к врачам не обращалась, как раз в отпуске была да с сестрой ремонт затеяли. Даже мне не сказала… Сама лечилась: парила, подорожник клала. А когда заражение крови пошло и обратилась к врачам, нарыв вскрыли, но было уже поздно… А вслед за ней и тетка померла. Я после училища с другом поехал в Москву, хотел там зацепиться. Но дорого, не по карману оказалось платить за съемное жилье. Сюда поехал по совету доброй тетеньки из горздрава, и вижу – на счастье. Увидел тебя…
- Как Робинзон Пятницу? – рассмеялась Маша.
Игорь недоуменно посмотрел на нее.
- Разве это было в пятницу?
- Нет, в воскресенье.
- Так причем тут пятница?
- Ты что, забыл?
- Ах, да!  - спохватился он. – Конечно! Но, нафиг об этом, давай о чем-нибудь другом. Меня воспоминания кошмарят.
«Богатство» Игоря оказалось невелико: зеленый фанерный чемодан (непонятно, как сохранилось это поистине историческое «сокровище» российской глубинки до наших дней), спортивная, туго набитая сумка, да три книги: два медицинских справочника и потрепанная от долгого употребления «Книга о вкусной и здоровой пище».
Маша, рассматривая ее, с удивлением спросила:
- Ты что, увлекаешься кулинарией?
Игорь рассмеялся:
- О, это великая книга моей тетушки, и мне не раз служила, когда сидел на мели! Жрать хочешь, а нечего, тогда берешь книгу в руки, раскрываешь и… кайф, слюнки текут от наслаждения!
- Ладно тебе подначивать! – улыбнулась Маша.
А Игорь на полном серьезе продолжил:
- Да, кстати, еле ее спас! Хватился – книги нет, а хозяйка делает вид, что не знает, куда могла подеваться. «Ты, - говорит, - дал ее кому-то и забыл, а мне досаждаешь, где, да где! А я почем знаю?» Но не на того напала! Я такой! Как говорила покойная мамка – весь пошел в отца. Если что не по мне – становлюсь бешеный. Пошел к ней в комнату и стал шмонать. Тут она мне книгу и выбросила: «На, подавись!» Честно, чуть не пришиб ее этой книгой.
- Не наговаривай на себя! Не верится, что ты такой, – сказала Маша, скорее стараясь себя успокоить.
Неужели действительно заводной до бешенства? Этого еще не хватало…
- Ей богу, правда! Клянусь подметкой!
- Чем? – переспросила она, впервые услышав подобную клятву.
- Своей подошвой клянусь! Заныкать хотела! Иди ко мне, Маша, на диван. Побалдеем…  - стал опять уговаривать он. – Мне ведь скоро на дежурство уходить, на целые сутки. Пожалей, приголубь...
Маша была неумолима и поинтересовалась – как у них на скорой сил хватает целые сутки работать?
- Наверно, после бессонной ночи, ходите, как пьяные? Какая уж тут работа… И каков толк от таких работников? Ты ведь даже днем не прилег… Разве можно так беспечно относиться к себе и к ответственной службе? От вас порой зависит жизнь человека...
- Ха!  - рассмеялся в ответ Игорь. – Ты что, забыла - мы медики, и нам снять усталость, как два пальца… Для этого существуют обычные стимуляторы. Так что не парься, на работе я не лопухнусь!
Маша с ужасом впилась в него взглядом.
- Что, принимаете наркотики?
- Но какие наркотики - легкие, дозированные, психостимуляторы. Средства, помогающие в работе.
Это откровение немного напрягло Машу, но она постаралась успокоить себя: врачи не враги же себе и не станут подсаживаться на черт знает что. Но все же какая-то тревога закралась в душу… Отец ее будущих детей должен быть лишен вредных привычек. А так ли это? Да и связывать свою жизнь с человеком, подверженным таким наклонностям, не риск ли? «Что я делаю?» - в который раз спросила она себя. – Ведь этот Игорь для меня, словно для неграмотного – книга. Ничего не ясно и все непонятно, сплошная загадка…
После его ухода на дежурство Маша, мучимая сомнениями, без конца полемизировала сама с собой. Предстоящая связь с человеком, к которому не влечет, бесспорно, выглядит пошло. Ощущение неприязни к жениху, не только  из-за его внешней непривлекательности и загрязненной речи, но и чего-то подспудного, трудно объяснимого, пугало. Страшило не только осознание подлости своего поступка – фактически использование мальчишки для своей цели, но и, чего греха таить, предстоящая близость с ним - из-за постыдной неопытности в интимных делах в ее далеко неюном возрасте. Но если другого выхода нет… Годы уходят, а она ведь не желает от него ни богатства, ни почестей, смешно даже об этом подумать, а только небольшую толику счастья – познать радость материнства. Хотя, незачем кривить душой, ей, конечно, хочется чувствовать себя любимой, желанной, испытывать неведомое доселе, то, что воспевали поэты...
Разобраться во всем этом хаосе мыслей не было сил. Очень хотелось поделиться с кем-нибудь, получить совет. Но вокруг, способного ее понять, никого нет. Старухи не в счет, их рассуждения она уже слышала. А, может, Валентина, много испытавшая? Хотя и простая, как веник, но полна житейской изворотливости… Вдруг путное посоветует?
Уже подойдя к двери соседки, Маша, засомневавшись, остановилась. «Зачем иду? Искать спасительную жилетку? Не для того ли, чтобы потом было кого винить в своей опрометчивости?»  И она повернула назад.
…Не догадавшись узнать у Игоря, когда тот должен вернуться с дежурства, и опасаясь, что он может вернуться раньше нее, Маша утром решила отдать ключ Валентине, а на двери прикрепить записку.
- Что, впустила квартиранта? – поинтересовалась соседка. – А молодой он, старый?
- Увидишь! – бросила Маша, спешившая на работу.
Когда, обежав два участка, она вернулась домой, Игоря еще не было. Она успела сварить борщ и пожарить котлеты, поболтать со старухами, а Игоря все не было…
Было уже почти девять вечера, когда раздался звонок.
- А вот и я! – объявил молодой человек, входя. 
Полная уверенности, что после долгого дежурства жених будет еле держаться на ногах, Маша была удивлена его бодрым видом.
- О, как вкусно пахнет! А я, сдуру, по привычке перехватил по дороге…
- Так есть не будешь? – спросила она, задетая за живое: напрасно старалась.
Подумалось: «Может, где-то не только поел, а и поспал... По нему не видать, чтобы был сонным… Алкоголем не разит, значит не этим взбодрился. А, скорее всего, где-то ночку провел…» В душе зашевелилось нечто подобное ревности или обиде и уж точно – недоумение: «Неужели уже обманывает, имея кого-то на стороне? Тогда зачем же я ему?..»
- Гони все на стол! Я вмиг помоюсь и переоденусь! - доставая из своего чемодана полотенце и спортивную одежду, бодро сказал он.
Ел Игорь, нахваливая ее умение. Неожиданно, он поинтересовался, как там бабка, и не платит ли за уход за ней?
- Ты что? - удивилась Маша. – У наших Татьян лишних денег нет, одни пенсии. Да и я бы с них никогда ничего бы не взяла. Труд-то невелик: занести продукты, да раз в неделю, между делом, прибраться. Вот сейчас надо будет урвать время и побелить потолок им в кухне – плесень уже видна.
- И за побелку денег не возьмешь? – поразился Игорь.
- Конечно. Смешно даже слышать подобный вопрос.
- Ну, блин, ты, Машка, точно - мать Тереза! А на вид не скажешь, что блаженная.
- Спасибо за определение. Но такой меня воспитали. – ответила Маша, собирая со стола.
Его слова неприятно задели.
- Ох, разморило меня после сытного не то обеда, не то ужина. Пошли, жена, спать! – сказал Игорь, потягиваясь.
- Сейчас постелю тебе, пока еще не муж.
- Что значит не муж? А заявление подали? Так чего еще, блин?
- Скажешь еще раз блин – огрею поварешкой! Блинную открывай в другом месте.
- Ха! Спасибо, что не сковородкой, блин!
- Опять?
- Ну, не буду. Пошли спать, Машка, ей богу пора! Сутки на ногах! Благо, за двое отосплюсь.
Она принялась стелить ему на кровати, решив, что сама ляжет в другой комнате на диване. Маша успела лишь взбить подушку, как Игорь повалил ее, стремясь сорвать одежду.
- Пусти! Остынь! Дай посуду помыть.
- К черту посуду!
- Хорошо, ложись. Я сейчас приду. – сказала она, освобождаясь из его объятий. -  Только помоюсь.
Когда Маша через несколько минут с опаской заглянула в комнату, Игорь спал, разметавшись на кровати, сном праведника. Она без колебаний легла на диване.
…Крепкий сон Маши был прерван, когда тяжелое тело навалилось на нее. В лицо пахнуло табачным духом, смешанным с острым запахом пота. Безмолвное, животное стремление овладеть ею сонной походило на насилие. Она сделала попытку сопротивляться, но силы были неравны… Понимание неизбежности происходящего заставило, смирившись, терпеть, в то время, как ее романтическая натура нуждалась в совсем ином проявлении апофеоза любви… И Маша с ужасом подумала: «Неужели так будет всегда?»
За окном занимался рассвет. Она, случайно взглянув в лицо Игоря, поймала пустой, как ей показалось, никаких чувств не выражающий взгляд. И опять в голове пронеслось: «Зачем я себя непонятно на что обрекаю?»
Наконец, Игорь откинулся, утомленный, словно от непосильного труда, и она услышала:
- Почему не предупредила о премьере? Где та очередь, если до сих пор целкой была?
Это прозвучало так цинично и оскорбительно, что Маша, еще не успевшая опомниться после произошедшего, не ожидавшая ничего подобного, стремглав соскочила с дивана и устремилась в кухню, где дала волю слезам, шепча себе: «К черту его! Пусть убирается!»
Погодя, немного успокоившись, она умылась, облачилась в халат и, полная решимости, вошла в комнату, готовая распрощаться с этим типом, воспользовавшимся ее глупой затеей.
Игорь спал, свернувшись калачиком, посапывая во сне, словно агнец божий. Его нагота смущала, и Маша, с опаской, что он проснется и опять набросится, все же прикрыла спящего одеялом.
Собираться на работу было еще рано. Спать уже не хотелось – какой тут сон, когда голова разрывается от дум… Может, следовало растолкать его: пусть забирает свои манатки и катится ко всем чертям! Она даже была готова дать этому типу денег на такси, чтобы поскорее избавиться. А вместо этого, как настоящая дура, прикрыла его, продемонстрировав заботу... «Что со мной? Неужели способна проглотить все, что преподнесло сегодняшнее утро? Первая близость принесла глубочайшее разочарование. Неужели вся беда не в нем, а во мне, не способной на чувства?» Эти мысли не давали покоя…
Чтобы переключиться, она взяла книгу, надеясь отвлечься очередными хитросплетениями Фандорина, когда неожиданно на кухне появился Игорь.
- О, Машутка! Еще не ушла? – как ни в чем не бывало сказал он.
Она не ответила
- Пить охота. В горле пересохло! – сообщил Игорь, наливая в кружку воду из-под крана.
- Сырую не надо. Возьми из чайника, – вдруг сорвалось у нее, привыкшей пить только кипяченую воду.
- Зараза к заразе не пристанет! – засмеялся он.
Маша проигнорировала его шутку и отвернулась, разозлившись на себя: «Кто за язык тянул? Вместо того, чтобы указать на дверь, глупость ляпнула…»
Взглянув на часы, она поняла – пора собираться на работу, и, естественно, затевать разговор было не с руки. Решила: «Вернусь вечером, поговорим».
- Федул, чего губы надул? - спросил Игорь, стремясь привлечь к себе вставшую с табурета Машу.
- Отстань! – отрезала она, отстраняясь. – Мне пора собираться.
- Что с тобой, Маша? Чем не угодил?
- Всем! Не мешай собираться! Вечером поговорим.
- Э, нет! Колись, в чем причина.
- Я сказала – вечером! Мне сейчас некогда.
- Машка, ты что? Перестань дуться. Чем не угодил или задел колесом? Если что-то не так – прости. Хочешь, стану на колени? А хочешь, буду лизать твои следы, как собака?
- Еще что придумал? Мне от тебя ничего не надо!
- Маш, перестань. Я готов завыть, как побитый пес. Ну, не сердись. Иди сюда, ко мне! – он опять попытался ее обнять.
- Пропусти, я опоздаю из-за тебя!
- Не пущу! Нам ведь было вместе хорошо! Ну, чем недовольна? Я умру, если не улыбнешься, любимая, гордая, красивая моя чувиха!
Эти слова и растерянный вид Игоря показались искренними, и легкая улыбка непроизвольно осветила Машино лицо.
- В холодильнике стоят макароны, кетчуп. Там же борщ и котлеты. В общем, питайся.   
- Но я сдохну от тоски, тут один, за целый день… Может, не пойдешь на работу? Заболей!
- Что еще выдумал!
- С миром ничего, блин, не случится, если твои газеты народ прочтет завтра.
- Шутки шутишь, а мне, серьезно, надо уже выходить.
- Не жалеешь ты меня, бедного, несчастного, а у тебя даже телика нет. С ума сойду, сидя в четырех стенах!
- Телевизор есть. Вот, стоит под столом. Старый, забарахлил, выкинуть пора. А второй ключ лежит в верхнем ящике комода. – Она хотела добавить: «Скатертью дорога!», но что-то удержало, и Маша мирно продолжила: - Можешь воспользоваться, если будет желание погулять.
После работы, накупив продуктов для старух, Маша только вошла в подъезд, как услышала знакомое громкое пение отставника:
- Не смеют крылья черные
  Над родиной летать,
  Поля ее просторные
  Не смеет враг топтать!
  Пусть ярость благородная…
- Дай, Лизка, бутылку! Куда ты, чертовка, подевалась?
«Все, получил пенсию и начался очередной запой…» - подумала Маша. – Дай бог, чтобы ограничился лишь пением, а не как в прошлый раз – битьем посуды. Тогда полное ведро черепков вынесла на помойку его недавно приобретенная супруга. А ведь все так надеялись, что после женитьбы сосед приутихнет…
Она занесла Татьянам батон и кефир, измерила Васильевне давление и уверила Филипповну в том, что не забыла про плесень и обязательно на днях займется побелкой потолка.
Домой подняться Маша не торопилась. Целый день проведя в диспутах сама с собой, она так и не пришла к окончательному выводу, как поступить с этой «фигурой», вторгшейся в ее жизнь. С одной стороны наглого мальчишку следует гнать. С другой… Может в их союзе есть резон, если она сумеет его перевоспитать, снять эту наносную шелуху, и Игорь, повзрослев, превратится в настоящего, достойного главу семейства, лучше – большого, ведь о детях всегда мечталось… Ну и пусть он некрасив, ведь, как бабушка говорила, не с лица воду пить. Мужчина, если капельку красивее черта – уже пригож. Главное в семье, чтобы было доброе понимание друг друга. А она заставит себя  смириться. Наверно, надо обуздать свою гордыню, и все станет проще и легче. И надо суметь поверить в искренние чувства Игоря - внушала себе Маша. Но, во всяком случае, надо серьезно поговорить, прежде, чем делать такой важный шаг, как заключение брака. Это ведь не легонькая прогулка, а взятие обязательств! К такому выводу пришла она, все еще стараясь по возможности оттянуть момент встречи.
На дворе уже стемнело, когда Маша поднялась в свою квартиру. Снизу уже неслась другая песня: «Вихри враждебные веют над нами!» - как застрявший граммофон повторялось без конца в сопровождении каких-то стуков. Отставник опять что-то громил… Голоса его Лизы не было слышно – скорее всего, еще не  вернулась с работы. «Ей не позавидуешь…» - подумала Маша, открывая свою дверь.
В квартире везде горел свет. В коридоре, в кухне, комнатах была полнейшая иллюминация. В голове пронеслось: «Нагорит впустую!» Она приучила себя быть экономной: с ее-то зарплатой приходилось считать каждую копейку. Не имея ничего за душой, поневоле станешь такой… И, выключив везде свет, Маша направилась в гостиную.
Перед ней предстала невообразимая картина. На журнальном столике расположились две крученые красные свечи, установленные за неимением подсвечников на что-то неопределенное, явно сделанное из цветного пластилина, рядом два хрустальных бокала, сто лет не трогавшихся, и всегда стоявших в горке, тут же – бутылка шампанского и открытая коробка шпрот. А навстречу Маше вышел довольный собой и сотворенным Игорь.
- Наконец-то! Где пропадала? Я заждался и уже готов был составить компанию твоему веселенькому соседу и начать истошно орать: «Машка, где ты? Куда запропастилась?» Неужели, все газеты таскала?
Он говорил, а Маша неотрывно смотрела на шампанское. Денег у Игоря нет. Следовательно, если догадка ее справедлива, в ящике комода, где лежал не только ключ, но и опрометчиво оставленные последние деньги до зарплаты, буквально крохи, теперь пусто…
- Что это? И зачем? – обратилась она к виновнику затеи.
- Как что? Не видишь? Встречаю жену! Отметить ведь нужно!
- Что отметить? И на какие шиши все это? – вырвалось у нее.
И тут же Маша пожалела - ведь Игорь от всей души, а она, дура, чего озверела? Радоваться надо, что  человек любит, старается.
Игорь от ее слов сник.
- Я хотел… Думал, ты обрадуешься, распрощавшись со своей монашеской жизнью…
Эта «монашеская жизнь» сделала больно. Готовая уже крикнуть ему: «Убирайся, прихватив это шампанское!», Маша, спохватившись, спросила:
- А где пластилин взял? И как додумался соорудить такие цветастые подсвечники?
Обрадованный Игорь начал:
- А, правда, клево вышло? Пришла идея, купил пластилин, смешал разные цвета и вылепил. Нравится?
- Все нравится. Особенно шпроты к шампанскому. Это что-то новое...
- А разве плохая закусочка? Я шпроты страсть, как люблю. А ты?
- Не обо мне речь. А деньги на это пиршество, где взял?
- Как где? Где велела.
- Я велела? – изумилась Маша.
- Ну да. Сказала в ящике взять ключ, пойти гулять.
- Так ключ, а не деньги.
- А какая гульба без денег, отстой! Раз там лежали, я так понял – специально положила. Чем же недовольна?
- А на что жить до зарплаты? Чем питаться, воздухом?
- Ну, это совсем не страшно. Я ж тебе говорил, есть «Книга о вкусной и здоровой пище», я пробовал.
- Да ну тебя, с твоими шуточками!
- Машка, не сердись! Ты, когда злишься, становишься некрасивая, и я перестаю тебя любить…
- Испугал!
- Ну, перехватишь как-нибудь.
- Легко сказать - как-нибудь!
- Ладно, остынь. Садись, отметим. Я спокойно на шпроты смотреть не могу!
- Надо было их съесть!
- Ты что? Если бы начал есть, тебе бы не осталось. Я такой!
Эта его «жертва» ради нее пересилила Машину злость. Женское сердце отходчиво, Игорь был прощен.
…Ночь, как и предыдущая, радости не принесла, а отличалась лишь тем, что тогда ложем служил узкий диван, а теперь спали на просторной кровати, на краю которой примостилась Маша, дабы спастись там, в оставшееся до рассвета время, после притязаний мальчишки. Уставшая за день, не так от работы, как от душевного смятения и выпитого шампанского, она уже не терзалась думами, а быстро уснула.
Ее утро началось с очередной головоломки: как прожить до зарплаты без копейки за душой? Оставшиеся в кошельке бумажки не в счет, их кот наплакал. Если раньше она кое-как, с горем пополам, могла бы как-то перебиться и обойтись, не влезая в долги, то сейчас надо не только кормить этого растратчика, но, бесспорно, ему еще потребуются деньги на курево и на транспорт, благо ее работа рядом. Хотя и неприятная это процедура – просить денег в долг, но ничего не поделаешь. Хорошо рядом есть Валя-Валентина, которая, хотя и со скрипом, всегда помогает, правда с неизменной оговоркой, что чуть ли не последнее отдает, так как у самой много дыр, а от самогона лишь одна головная боль, а не прибыль, не то, что раньше, когда торговала пивом и всегда была лишняя копейка…
Так и на сей раз, «пропев» давно знакомую песню про тяжелую жизнь самогонщицы, и заручившись обещанием Маши, что та рассчитается сразу после получки, Валентина дала просимые деньги. И, конечно, не обошлось без допроса: кто таков и откуда взялся у нее, Маши, квартирант?
- Да не квартирант он, а мой будущий муж! – объяснила Маша и зарделась…
Ей показалось, что покраснело не только лицо, но и уши.
- Вот это да! Это новость! А, что значит будущий? Вы, что, еще не того?
- Валюш, мне на работу надо. Потом расскажу.
- Э, нет, постой! Деньги взяла – и бежать? Как звать хахаля? Откуда взялся?
- Игорем зовут, фельдшер со скорой помощи. Валюша, я честно, опаздываю!
...Когда Маша вернулась домой с работы, ее встретил Игорь под хорошим хмельком: от него за версту разило самогоном. Рассердившись не на шутку, - оказывается, парень не дурак выпить, - она спросила:
- Где успел наклюкаться?
В ответ услышала пьяное:
- А чего так долго пропадала? Меня жесть, как полощет без тебя, Машка!
- Откуда самогон? – повторила она вопрос.
- Соседушка угостила – со знакомством. Баба, видать, клевая!
Не дослушав его, Маша выскочила из квартиры.
- Ты чего взялась спаивать мальчишку? – набросилась она на Валентину.
- Какого-такого мальчишку, очнись, Марья! И кто твоего …, - она грязно выругалась, - думал спаивать? Угостила стаканом первачка. А если развезло, я-то причем? Ты на меня, девка, не ори! Я ответить больно могу, даром, что добрая!
- Ну, если добрая, больше его не угощай! – бросила Маша на прощание, понимая, что беседа ни к чему хорошему не приведет.
Ответ Валентины показал соседку с незнакомой стороны.
…Маша всегда считала, что ее существование ничего общего с настоящей жизнью не имеет. События она наблюдала лишь издали, получая информацию из газетной хроники. Где-то жизнь кипела, кто-то из обеспеченных счастливчиков процветал и пользовался разными благами, а кто-то, наоборот, сталкивался с трудностями, несправедливостью и боролся с ними, и все это коренным образом отличалось от ее существования, скучного, однообразного, без серьезных эксцессов. Но теперь, после появления Игоря, вторгшегося в ее жизнь, Маша ощутила присутствие себя в общей реальности. Но столкновение с нею не принесло ничего, кроме забот. Теперь она не одинока, но то ли это, о чем мечталось? Прыщеватый мальчишка с дурными наклонностями, разве это тот, на кого можно опереться, за которым будешь как за каменной стеной? Нет, нет и нет! Ни богу свечка, ни черту кочерга – вот что ей досталось! Так не следует ли его, пока не поздно погнать?
Подобные мысли терзали, не давали Маше покоя, пока она бегала по участку, разнося почту. Но желание разрубить гордиев узел куда-то улетучивалось, когда она возвращалась домой, где ее ждали Игорь и заботы о нем… В  дни, когда жених отсутствовал, она давала себе слово, что, как только явится, тут же предложит ему найти себе другое пристанище. Но Игорь приходил, и вся ее решимость почему-то исчезала, а когда задерживался, начинала беспокоиться – не случилось ли чего, мало ли что... Ведь он ей рассказывал, как однажды был избит психически неуравновешенным больным.
«Безвольная я!» – попрекала себя Маша, не понимая, что ее воля просто парализована боязнью одиночества, которым пресытилась…
- …А когда тебя пропивать будем? – поинтересовалась Валя-Валентина, когда Маша через неделю принесла ей долг.
- Запись через девять дней, перед майскими.
- Обручальными кольцами уже обзавелись?
Напоминание о кольцах словно окатило ушатом воды. Она об этом совсем не думала…
- А они обязательно нужны? – спросила Маша. – Без них можно обойтись, мы же не венчаемся.
- Что ты, Марья! В загсе всегда говорят: «Теперь молодые, обменяйтесь кольцами!» Ты что, никогда на записи не была?
- Отчего же, была у подружки, Алисы. Но как-то это в памяти не сохранилось, ведь почти десять лет с тех пор прошло.
Этот непредвиденный расход совсем не входил в ее планы. Где взять такую сумму? Еще на вечеринку немало денег понадобится… Маша надеялась обойтись «малой кровью»: думала позвать лишь Валентину да Федора и угостить старух - эти, конечно, из своей берлоги никуда не двинутся. Но Игорь загорелся: он обязательно должен пригласить своего дружка Витьку, да двоих коллег - сестричку с ее мужем, водителем. Главное, чтобы все в этот день были свободны.
- А если будут заняты, перенесем гульбу. Без них не обойтись – не поймут! – заметил он. 
Так что от застолья не отвертеться… Расчет был на зарплату Игоря, об ее и говорить не приходится – дай бог дотянуть до следующей. Даже живя одна, Маша еле могла выкроить, откладывая понемногу, дабы накопить на необходимые обновки: сапоги, джинсы… «Неужели растрата на обручальные кольца неминуема? – с ужасом подумала она. - Ведь даже одолжить невозможно – из чего же отдавать?»
А дело в том, что пару дней назад Игорь преподнес ей очередной, в своей манере, «сюрприз». Придя с работы, Маша, уже на подходе к квартире услышала звуки работающего телевизора.
«Починил!» - радостно подумала она, готовая похвалить за это. Но, войдя в комнату, остолбенела. На тумбочке стоял довольно большой плоский современный телевизор.
- Откуда… - только и сумела вымолвить Маша.
А улыбающийся виновник спросил:
- Нравится? Это нам подарок на свадьбу!
- Кто преподнес?
- Как кто? Я! – гордо заявил Игорь. - Провернул «Операцию «Ы», и вот – вместо твоей стремной рухляди прикупил новый телик. Конечно, это не комп, но «все у нас впереди, все у нас впереди!» - распелся он в то время, как Маша растерянно взирала то на телевизор, то на его приобретателя.
- Рассказывай, как он тут очутился и откуда!
- История долгая. Еще в прошлое мое дежурство Ксения, одна наша сестра, рассказывала другой, Клаве, что в магазине меняют старые телевизоры на новые и дают в рассрочку, засчитывая оценку утиля как первый взнос. Ну, тут я понял – надо действовать, я такой! Вчера сходил в этот магазин, все разузнал на месте, потом в своей бухгалтерии получил справку. А сегодня еле оттарабанил твою шнягу, которая мне все руки оттянула. И вот, радуйся, жена, и смотри сериалы!
Конечно, телевизор впечатлял, но он рушил все Машины планы. На Игоре повис долг, а тут еще эти кольца…
Голова шла кругом. «Зачем мне вся эта дребедень: свадьба и его мальчишеские «сюрпризы», долги и головная боль от дурацкой затеи? Жила себе тихо-мирно, не зная забот. И все из-за этого проклятого «последнего вагона», застрявшего в дурной голове. Вот и ухватилась, как утопающий за соломинку, за эту сопливую «скорую помощь»… Было бы что-то путное, какой-нибудь интересный человек. Так нет - прости господи, молокосос, пустое место, свалился на мою несчастную голову!» - так думала Маша, стоя у плиты, и готовя для этого олуха ужин.
…Время бежало стремительно. Оставалась неделя до назначенной записи, а Маша все никак не могла дать себе твердый ответ, готова ли сказать «да» при заключении брака. Семь пятниц на неделе было у нее, пока, наконец, она твердо сказала себе: «На безрыбье и рак – рыба, а ребенок мне нужен! А ему – отец. Конечно, не такой, каков Игорь сейчас, но, надо надеяться, со временем мне удастся сделать так, чтобы он остепенился и сбросил с себя этот разнузданный колорит. Ведь иногда же бывает почти нормальным, особенно, когда хочет казаться солиднее. В общем, поживем - увидим. А сейчас мне надо раздобыть кольца!»
Единственной ценной вещью, доставшейся Маше от бабушки, была брошь - камея в золотой оправе, с вырезанной на розовом камне женской головкой необыкновенной красоты и изящества. Маша понимала, что вещь дорогая, но какова ее истинная цена, и хватит ли вырученных денег на два тоненьких золотых кольца, не имела понятия. Было, конечно, жаль расставаться с памятной вещицей, но ничего не поделаешь…
Она направилась в скупку золотых украшений, но по дороге решила заглянуть в ломбард – авось там дадут приличную сумму. Сдать брошь, которую через месяц можно выкупить, или перезаложить до лучших времен, показалось ей выгодней, чем навсегда с ней распрощаться. Но ломбард оказался из-за чего-то закрыт. Тут Маше пришла в голову идея зайти в ювелирную мастерскую и попробовать хотя бы прицениться, так как она понимала, что в скупке, где золото принимают как лом, цена будет ничтожной, намного ниже настоящей.
Приличного вида старичок внимательно оглядев со всех сторон брошь, долго молчал, а потом, пристально посмотрев ей в глаза, словно хотел пронзить посетительницу насквозь взглядом, спросил:
- Вы просто хотите знать цену этой вещи или желаете продать?
- Хочу продать, – уверенно ответила Маша.
- А эта камея ваша? – опять спросил, по-видимому, сомневающийся старичок.
- Бабушкина, – объяснила Маша, желая этим указать, что брошь не современная, а старинная.
- А она согласна на продажу?
- Бабушки уже четырнадцать лет как нет, а мне нужны обручальные кольца. Поэтому и продаю. Хотя жаль…
- Да, с памятью тяжело расставаться, это понятно. А размеры колец вам известны?
- Нет. Одно на мой палец, а другое… - Маша взглянула на ладонь старика, схожую величиной с кистью Игоря, – приблизительно, на ваш безымянный палец. А здесь золота хватит на два тоненьких? – спросила она, уверенная, что ювелир хочет переделать оправу броши на нужные ей кольца, и с опаской добавила: - А сколько это будет стоить?
- Нет, девушка, такую вещь портить не следует. Но, быть может, мне удастся поменять ее на нужные вам кольца. Приходите завтра, захватив паспорт. Без оного обмена не будет!
Он измерил безымянный палец Маши и сказал, что желательно было бы знать номер и второго кольца, для чего объяснил ей, как сделать обмер и дал номер своего телефона. На том и попрощались.
А назавтра Маша в руках уже держала два обручальных кольца и еле дождалась возвращения Игоря, чтобы его обрадовать.   
- Машка, ты гений! Гора с плеч свалилась долой! Я уже хотел медные пойти искать… В рассрочку, что ли, взяла?
- Нет. Поменяла бабушкину золотую камею на кольца.
И она рассказала о чудесной сделке со старым ювелиром, пожелавшим ей помочь.
- Ну и лох же ты, Марья! Старый прохвост хорошо, блин, тебя кинул! И, стопудово, на тебе нагрел руки!
- Ну, что ты, Игорь, зачем хорошего человека в подлом подозревать? Он выручил нас, и я ему благодарна.
- Эх, Машка… До чего тормознутая ты, блин, как я погляжу!
- Еще раз услышу нечто подобное, приправленное словесной дрянью, получишь по грязному рту! – улыбаясь, пригрозила она.
- Ишь, как заговорила! Еще птаху не поймала, а перышки ощипывать начала!
- Это ты-то, птаха? – рассмеялась Маша. – Так знай – за твои перышки я еще не бралась! Как ты любишь петь, – все у нас впереди! - объяснила она, все еще пребывая в благодушном настроении, узрев в удачном завершении эпопеи с кольцами хорошее предзнаменование.
Ей отчего-то захотелось верить, что это бабушка и мама помогли с того света, благословляя на замужество…
И вот день свадьбы наступил. Игорь, нарядившись в белоснежную рубашку, велел закатать ему рукава и собрался нацепить какой-то яркий, с пальмами непонятно откуда взявшийся галстук. Маше стоило большого труда уговорить его не делать этого:
- На дворе тепло, солнечно, настоящий летний день. Зачем же застегивать воротник, да еще нацеплять хомут? Был бы в пиджачном костюме, другое дело, но ты ведь в джинсах. Причем тут галстук? 
С досадой Игорь все же расстался с ним, пробурчав что-то про «отпадный прикид».
От фаты, купленной им по случаю у одной из сестричек, которую он все хотел навязать Маше, она категорически отказалась:
- Отнеси назад! Я вообще ничего на голову не хочу надевать. Приколю цветок - и все! К тому же чужая фата – не к добру... – для большей убедительности сказала Маша, видя, как Игорь сник. Обижать его не хотелось, понимая, что сделано это было от всей души.
Ее довод возымел действие, и он, как будто, не обиделся.
Скромный кремовый льняной костюм, белая роза в волосах достойно смотрелись на ней. К такому выводу пришла Маша, оглядев себя в зеркале.
При записи Игорь вел себя солидно, лишнего не болтал, за что Маша была ему благодарна. Правда, с фотографированием вышла небольшая заминка. Это была непредвиденная трата, и Маша считала, что вполне можно обойтись без сего ритуала. Но Игорь настаивал, и она уступила, хотя и боялась выглядеть на фото старой рядом, с хотя и бородатым, но мальчишкой. К тому же, уверенная в своей нефотогеничности, ожидала, что радости фотографии не принесут.
Однако на сей раз Маша ошиблась. Их портфолио оказалось, как выразился Игорь, «не фотки, а полнейший отпад!» А Валентина заявила, что молодые смотрятся на них, как артисты. Это, конечно, была наивысшая похвала.
Вечеринка тоже удалась, за исключением небольшого неприятного момента. Сосед Федор пришел не один, а со своей, по его выражению, жиличкой, Оксаной. Эта голосистая, пышногрудая, чернобровая львовянка внесла непонятное смятение в душу Маши, когда она заметила многозначительный обмен взглядами девицы с Игорем. Тот посматривал на певунью горящими, похотливыми, мутными от выпитого глазами.
«Неужели ревную? – с недоумением спросила себя Маша. – Этого еще не хватало! Мне-то должно быть все равно, черт с ними, пусть перемигиваются. Но перед другими неудобно, ведь это на нашей свадьбе… И в каком виде я предстаю перед ними, его приятелями и своими соседями, если уже в такой день муж ведет себя, меня ни во что не ставя?..»
Когда кричали: «Горько!», вместо поцелуя хотелось плюнуть в прыщеватую морду, но она сдерживалась, подставляя Игорю, хотя и с отвращением, губы.
Гости еще сидели за столом, когда новобрачный, перебрав, стал таков, что его пришлось увести и уложить. Вскоре распрощались и его приятели, а эта Оксана, по-видимому, решив завязать так называемую «дружбу», а, может, и просто по доброте, взялась за уборку и мытье посуды, несмотря на то, что Маша была против. Но назойливую помощницу поддержала Валентина:
- Ты сегодня – молодая! Иди, отдыхай под боком супруга, а мы тут сами управимся.
Игорь в одежде лежал поперек кровати, занимая ее почти всю. Первым порывом Маши было снять с него одежду и подвинуть, но, поняв, что это ей не под силу, а муж спит мертвецким сном, даже не шелохнувшись, она еле примостилась на краю.
Маша с удовольствием улеглась бы на диване, но в гостиной Федор еще допивал остатки спиртного, а женщины хозяйничали, что-то живо обсуждая. Это мешало не только уснуть, но и думать. Как Маша ни старалась, но уловить, о чем там идет речь, так и не смогла. Она лежала, ожидая, пока гости угомонятся и разойдутся по своим квартирам. Но, судя по всему, они не торопились и явно опять уселись за стол, так как послышался звон рюмок и что-то подобное тостам. А потом женщины что-то доказывали пьяному в дрезину Федору…
Под эти голоса Маша незаметно уснула. Ее разбудила разразившаяся среди ночи первая весенняя гроза. Сверкание молний все чаще на мгновенье освещало комнату, а последующие раскаты грома пугающе нарастали.
Игорь продолжал безмятежно спать на спине, и его свистящий храп как будто стремился пересилить грохот грозы, словно вступая с ней в соревнование.
Вдруг за окном резко подул ветер, и вслед за ним забарабанил начавшийся ливень. Маша поспешила закрыть форточку, в которую с порывами ветра стали врываться капли дождя. Затем она попробовала растолкать мужа, дабы тот поменял позу.
Ей это, как будто, удалось, даже показалось, что Игорь проснулся и собрался повернуться на бок, но, пробурчав что-то невразумительное, он улегся опять на спину и через мгновение стал вновь сотрясать стены богатырским храпом.
За окном гроза утихла, но дождь все еще продолжал молотить в окно. Под эти звуки Маша опять уснула.
Проснулась, когда уже рассвело. Дождя не было и в помине, а в комнате стояла страшная духота – сплошной сероводород, смесь паров винного перегара с выхлопными газами после обильного застолья…
Игорь спал на боку, в чем мать родила, чему Маша была удивлена несказанно. Она даже не слышала, когда муж успел подняться и раздеться... Брюки валялись на полу, а рубашка была перекинута через спинку кровати.
Дышать было совершенно нечем. Несмотря на охватившую лень, – результат нервного напряжения последних дней, - Маша заставила себя встать и открыть форточку, в которую ворвалась свежая струя утренней прохлады. Конечно, этого было мало, желательно было бы открыть окно, но оно, из-за перекоса дома уже несколько лет не открывалось, да и не мылось, уже навечно законопаченное…
Маша прикрыла наготу Игоря одеялом. Муж даже не шелохнулся, продолжая сладко спать, по-детски посапывая. Она опять легла. Спать уже не хотелось, но во всем теле чувствовалась разбитость. Маша прикрыла глаза, стремясь еще немного подремать, но не получалось…
В памяти мелькали обрывки вчерашнего дня, который она назвала «началом новой эры», и предшествовавших событий. Взглянув на рядом спящего Игоря, она в который раз подивилась непонятно чему – то ли своей победе, то ли следствию мальчишеских наклонностей доставшегося ей этого «индивида». Позавчера Игорь на полном серьезе спросил:
- Что бы ты, моя будущая супруга (это слово ее всегда коробило) хотела, чтобы я тебе преподнес в качестве подарка? Честно, блин, хочется от души сделать тебе приятное!
- Сделай. Прошу больше это кулинарное изделие при мне не поминать, да и вообще, постарайся его забыть.
- Нет, Маш, это несерьезно. А, хочешь, я бороду сбрею?
- Как тебе угодно. Мне она не мешает. А тебе, по-моему, даже идет.
- Слава богу! А я боялся, что мое предложение понравится! Потом пришлось бы каждый день скоблить подбородок! – развеселился он. – Ну, может, с волосами что-то сделать? Например, покрасить… Блондин, я думаю, будет тебе в кайф.
- Игорь, ты что, очумел?! Мне крашеные мужики и вообще все эти придумки ваши с волосами противны! Еле твой хвост терплю. Ты бы еще ирокез соорудил!
- А что… Это идея! Значит, хвостик мой тебе не в жилу...
- Носи уж. Но я, переиначив Некрасова, скажу: женоподобным хватит быть, коль мужиком ты быть обязан!
- Ха, вот дала, так дала! А ты, Машенька забыла, что можно быть дельным человеком и думать о красе ногтей?
- Ишь, как интеллигентно заговорил... Откуда у тебя это? – искренне, не стесняясь, громко удивилась Маша.
- Как откуда? Учил литературу в училище. А ты что, считаешь меня дуб дубом?
- Так если умный, почему ахинею несешь?
- А разве я виноват? Фамилия такая – Фуфалов! Перемести ударение, и что получишь? Фуфло! А что такое это фуфло - чушь несусветная!
- Ну, так поменяй завтра на Кротов.
- Эй, чего надумала! Где видано, блин, чтобы мужику брать фамилию жены? Зашквар полный! Да и диплом, и паспорт на Фуфалова. И вообще, Кротовых полно, а Фуфло одно, больше нигде не сыщешь!
А вечером, когда Маша промывала овощи для салатов, готовясь к завтрашнему событию, в кухне появился Игорь, «благоухающий» пренеприятным запахом не то дезодоранта, не то одеколона, схожим с застарелой мочой. Маша подняла глаза и обомлела.
Перед ней, улыбаясь во весь рот, довольный собой стоял подстриженный Игорь, красовавшийся уродливой лошадиной челкой, прикрывшей лоб.
- Ну, как я тебе? – спросил он, по-видимому, ожидая выражения восторга.
Не хотелось огорчать парня, ведь он пошел ради нее на такую жертву – расстался с гривой… Но хрен оказался редьки не слаще, и эта челка, напоминавшая персонажей девяностых годов с растопыренными пальцами, повергла в ступор.
- Игорь, милый, такой челкой обычно прикрывают узкий лоб, чтобы скрыть сей дефект. А у тебя хороший лоб, и его следует открыть. Зачеши-ка волосы набок.
- Тебе, Достоевский, не угодишь!
- А причем тут классик?
- Притом, что достала! Надо было на фиг сбить волосы, тогда бы была довольна!
- Ну, не обижайся. Я ведь хочу как лучше. А тебе челка не идет, ты же не маленький мальчик, а взрослый мужчина. Да и чем тебя там обрызгали? Разит, аж тошно! – не сдержалась Маша, выложив одно к одному.
- И это тебе не нравится! Ничем не брызгали, просто голову помыли. Шампунь там у них, сексуальный, как сказала парикмахерша.
- Напридумывали, сексуальный... Дрянь всякую навязывают.
- Так что, мыть башку опять? Мне, если по чесноку, тоже беспонтово. Эх, только бабки потратил, а заторчать не получилось!
- Что-что не получилось?
- Чего неясно? Словить кайф, поняла?
Маша от души посмеялась тогда. Но теперь, глядя на спящего Игоря с этой уродливой челкой, она тяжело вздохнула. Когда повзрослеет? Сколько еще ее ждет выходок мужа?
Тут же вспомнился вчерашний день. Когда уже подходили к загсу, Игорь вдруг воскликнул:
- Ах, я лох! Как не догадался сговориться с Мишкой? Он подвез бы нас с фургалом! И время сократили бы, да и карета была бы почище «Мерседеса»!
- А у него какая машина? И кто он, этот Мишка?
- Да водитель труповозки.
- Ну и шуточки у тебя, Игорек!
- А я не шучу. Ну, признайся, выглядело бы офигенно, если бы ты сошла с труповозки с фатой! А без нее и фишка не та.
А что она испытала, стоя рядом с ним, «украшенным» этой дебильной челкой и козлиной бородкой, когда пришлось выслушать напутственные слова, произносимые важной дамой, облаченной доверием государства. Отчего-то Маше все казалось, что та с укоризной, граничащей с жалостью, глядела на нее, когда велела молодым обменяться кольцами и поздравила с законным браком…
Маше так хотелось крикнуть: «Я не хочу этого! Но надо! - и тут же она снова спросила себя: – И зачем?» Но было уже поздно. Поезд ушел, увозя ее в последнем вагоне в семейную жизнь.
И вот прошла первая ночь в новом качестве законной жены. На ее пальце красуется обручальное кольцо, рядом сопит нелюбимый, чужой, разнузданный и непонятный мальчишка. А над окном Маша вдруг заметила наконец-то проникшую и в ее квартиру черную плесень, этот символ беспросветного и безысходного прозябания в обреченном, но будто вечном доме…
Неприятное открытие переключило течение мыслей, вытеснив сетования о собственной судьбе. Она тут же поспешила проверить, остался ли медный купорос, которым спасала от плесени потолки в квартире старух. С этой вездесущей гадостью надо начать борьбу, не откладывая в долгий ящик, - сегодня же прокупоросить, а затем побелить потолок. Как раз повезло, времени достаточно – ведь завтра начинаются майские праздники.
…Вволю нагуляться в праздники Игорю не удалось – вызвали на дежурство. Для скорой помощи в эти дни работы была прорва. А шестого мая, возвращаясь с ночной смены, он в дверях столкнулся с Машей, спешившей на работу.
- Привет, старушка! Куда собралась?
- На почту, бэби.
Игорь засмеялся:
- Отбрила хорошо! А что, сегодня уже рабочий день, праздники кончились? У меня все спуталось. А ваш ЖЭК работает?
- Думаю, да. А тебе-то зачем?
- Давай твой паспорт и свидетельство о браке. Прописываться пойду.
- Иди, отдыхай. Наверно устал с ночной. Куда спешить? Завтра успеешь.
- Нет, давай сейчас пойду! Надо закрепиться. Так и Валентина твоя сказала, чтобы с этим делом не тянул. Да еще сказала, чтобы не забыл подмазать. Мол, не подмажешь - не поедешь. Так что, давай бабки на шоколадки!
- Глупости какие! Не шоколадки она, я уверена, имела ввиду… Да и денег у нас таких нет. Тебя по закону и так должны прописать, если еще в наш дом прописывают.
- Точно, хватит им и шоколадок.
А через пару дней Маша, повстречав Валю-Валентину, рассказала той, что Игорь у паспортистки затрепался и позабыл о паре купленных шоколадок. На радостях, что паспорт взяли на прописку, он благополучно съел их сам.
-  А вот когда ты успела его надоумить пойти в ЖЭК, я что-то не припомню? Меня, что, рядом не было?
- Ну, слушай. Когда ты затеяла побелку, - не хотела об этом говорить, но так и быть, - вынесла я мусор. Возвращаюсь с пустым ведром, а на лестнице возле нашей площадки расселась сладкая парочка…
- Какая еще парочка?
- Да твой красавчик с Федькиной заезженной стервой, Оксанкой. Мало ей дома, в Украине муж дожидается, тут клиентов Федька поставляет навалом, так она еще и за твоего взялась.
От услышанного Маше стало жарко. Лицо как будто запылало, словно ее поймали на каком-то гадком проступке, и это не Оксана творит непотребное, а она сама.
- Шепчутся, ржут, смолят, - продолжала Валентина, - а как меня увидали, замолкли. Ну, я у них стрельнула сигаретку и умостилась рядом. – «А, где твоя Маша?» - спрашиваю. – «Да, шибанутая она. Надумала в праздник потолок белить!» – Поговорили от том, о сем, о погоде, что, как назло, похолодало. В конце апреля было, ну прям лето. Батареи отключили, а погодка подвела! Ветер злющий, дождь, холодрыга. Бедные огородники на своих сотках мерзнут, наверно, да и мы скоро начнем околевать в нашей хибаре, как станет остывать. Видишь, и не ошиблась я, стужа к нам уже пришла. В общем, еще говорить-то надо: сигарету выкурила, а стерва эта все сидит. Вижу, уходить не собирается. Но я не лыком шита и стала Игорю жужжать про прописку. Так что знай, Машка, - твой парень по бабьим подолам мастак, и держи ухо востро, не будь размазней, вроде манной каши, а вожжи хорошо натяни! Да иногда можно и хлыстом пройтись, чтоб боялся. Но не переусердствуй, а то вырвется!
- Ну и шут с ним! Сама не знаю, зачем связалась… Поверь, Валентина, локти кусаю.
- Неужели удается? – рассмеялась та, как видно, чтобы немного разрядить сгустившуюся атмосферу, понимая, что причинила душевную боль своей неопытной соседке.
И Валя не ошиблась. Слышать такое о муже, хотя и нелюбимом, и выглядеть обманутой дурой, которую он ни во что не ставит, было неприятно, обидно и просто больно. Она его не любит, но не демонстрирует же это на людях! А он, убеждавший в своей любви, отчего разрешает себе выставлять жену на посмешище? Этот вопрос мучительно застрял в голове и не давал покоя. Из сего следует, что словам и уверениям Игоря - грош цена. Хитрый беспринципный мальчишка обвел ее вокруг пальца. Его быстрый переезд к ней, и это стремление поскорей прописаться… Бесплатное жилье и обслуга, не это ли было движущей силой? И уж конечно, не якобы вспыхнувшая к ней любовь. Неужели этот Игорь не так прост, как кажется? Недаром говорят, что только съев вместе пуд соли, узнаешь человека. Она и щепотки еще с ним не осилила, а какая гнусь открылась…
И тут же у Маши пошли сомнения: может, она ошибается, надумала все, и с этой гастарбайтершей все гораздо проще. Какому мальчишке не льстит внимание взрослой, опытной женщины, а в этой Оксане все говорит об ее сексуальном превосходстве над нею, его женой… Чего скрывать, что есть, то есть, и Игоря вины в этом нет. А остальное надумало уязвленное самолюбие…
…Старухи растрогали Машу до слез своими поздравлениями с замужеством и подарками. Филипповна поднесла фарфоровый чайный сервиз со словами:
- Не смотри, что он древнее меня, но знай – вещь, как вино, чем выдержанней, тем ценнее!
- Вы, Татьяна Филипповна, неправы. Для меня эти чашки ценны оттого, что от души подарены! Но зачем вы это сделали? Теперь у вас на серванте образовалась пустота, а они украшали…
- Не серди меня, Марья! Дают – бери. Там, – она многозначительно ткнула пальцем вверх, - они не понадобятся, а здесь мне все это ни к чему. Как ни крутись – все пойдет прахом!
А Васильевна где-то в своих закромах отыскала два некогда новых китайских банных полотенца, хорошо пропахших нафталином, да еще заставила Машу надеть янтарное ожерелье.
- Носи! Янтарь полезен, говорят, – прошамкала она. – Мне эти бусы подарили девчонки из моей бригады в малярном цехе, когда уходила на пенсию. Так и сказали – пусть они, эти камушки, принесут тебе, Васильевна, здоровье. Так и я тебе говорю. Носить я их остерегалась – боялась, засмеют. Да и куда мне, старой, наряжаться? А ты молодая – носи! 
…Отметили и День Победы, начались трудовые будни. Теперь Маше приходилось заботиться о питании мужа, правда страдающего отсутствием аппетита, о чистоте его рубашек, носков и других предметов туалета. Это было необременительно, но заставляло позже ложиться и раньше вставать, ведь она не забывала и о своих подопечных старухах.
На чтение книг времени не оставалось, удавалось лишь, сортируя газеты, одним глазком охватить новости о творящемся в стране и мире. Со всем этим можно было бы мириться, если бы на душе было спокойно. Но покой Маша утратила, как казалось, навсегда, из-за поведения Игоря...
Ее все больше беспокоил какой-то слишком бодрый вид мужа после суточного дежурства, смущал блеск его расширенных зрачков, непонятная эйфория, сквозившая во всем его облике. Пугала догадка – неужели наркотики?
Нет, не может быть! Она старалась отогнать эту назойливую мысль, но та не исчезала, а с каждым днем становилась все настойчивее. К этому добавилась еще одна печаль. Игорь стал в те дни, когда у него были отгулы, напиваться. Ранее она пристрастия к выпивке за ним не замечала, но после майских праздников муж словно с цепи сорвался. Возвращаясь домой после работы, Маша заставала мужа большей частью спящим, а в комнате стоял тяжелый дух сивухи.
Сначала она этому особого значения не придавала: догуливает, ведь в праздники работал. Федькина Оксана уехала к себе на Львовщину, не то насовсем, не то на три положенных месяца, хотя, прощаясь, высказала надежду на скорое возвращение. Так что беда постучалась к Маше не с ее стороны. Без сомнения, Игорь пил Валькин самогон. Но на какие шиши? Неужели угощала? Непонятно, почему так часто и так щедро, это на нее непохоже...
Потеряв терпение, она прямо спросила:
- Откуда дровишки, по какому поводу, и с кем так набрался?
Муж зло зыркнул на нее и выдал:
- А тебе, блин, на кой хрен надо, где и с кем? С кем хочу с тем и пью, и отчета давать не намерен! А ты, чем выспрашивать, принесла бы что-нибудь попить – во рту пересохло.
Его слова так больно ударили, что Маша даже не нашлась, что ответить. Не хотелось ни видеть, ни слышать его. И она, смолчав, выбежала из квартиры, сначала готовая спуститься к старухам, ища там убежища от своей беды, однако, передумав, направилась к Вале-Валентине - выяснить, каким образом ее зелье достается мужу.
- Валентина, зачем угощаешь Игоря? – начала Маша, зайдя к ней, будучи на взводе.
- А откуда ты взяла, что угощаю? Мне что, делать нечего?
- От него несет твоей самогонкой, причем не в первый раз, он уже систематически надирается в мое отсутствие.
- Ну и что? Причем тут я? Парень покупает, а у меня товар, бизнес.
- Валя, но он, мальчишка, стал спиваться по твоей милости…
- Моя милость тут ни при чем! Да и какой он мальчишка? Здоровый мужик. Кстати, брал в долг, сказал – ты заплатишь. Я думала, ты в курсе… Так что - с тебя должок! Беру, как с соседей, по-божески. Да и он всего-то по четвертинке брал. Что здоровому парню стакан сивухи - слону дробина!
Маша не успела ответить. В глазах потемнело и все поплыло. Еле пролепетав:
- Мне плохо… – она чуть не упала, теряя сознание.
Ее подхватила Валентина, и, усадив на диван, стала растерянно верещать:
- Ой, Машка, не умирай!
Увидав выступивший пот на лбу ставшей бледной как полотно Маши, она принялась ее обмахивать каким-то журналом и расстегивать кофту на груди, решив, что обморок случился из-за перегрева, хотя в квартире было прохладно.
Маша пришла в себя, но все еще была как в тумане.
- Воды… – слабым голосом попросила она.
Валентина тут же принесла полбанки воды и плеснула ее в лицо все еще пребывающей в полуобморочном состоянии соседке.
«Что со мной? Чего это вдруг? – спросила Маша себя. – Неужели заболела? Или от волнения?» И тут она услышала:
- Девка, а не попала ли ты? С какой стати в обморок падать надумала?   
- Не знаю… Наверно, ты права. Попала к наркоману и алкоголику, оттого мне и плохо!
- Ну, чего на парня наговариваешь? Какой он алкаш, к тому же еще наркоман? Ты, девка, их еще не видела. А вот то, что понесла – очень похоже. Провериться следует!
- Ты так думаешь? А, что, обмороки при этом бывают?
- Все, моя милая, бывает. А тошноты, рвоты не было?
- Нет.
- Ну, так будет! – со знанием дела заявила Валентина. – А провериться надо, чтобы поздно не было, если избавиться захочешь.
- Что ты, Валя, как можно идти на такое – убить собственное дитя?! А к врачу, ты права, надо будет сходить.
- Машка, святая душа! Сходи в аптеку да возьми тест. И сразу будет ясно – попала или нет. 
Наученная Валентиной Маша, придя немного в себя, сходила в аптеку, благо та располагалась рядом, и было еще не поздно, и тут же, не откладывая, провела тестирование. Два раза перепроверив, она убедилась в правильности предположения соседки. Результат был положительный.
Машу охватила непередаваемая радость, правда, смешанная с испугом. У нее будет ребенок от алкаша и наркомана… Чего можно ожидать от такого папаши? Вспомнилось читанное про всякие уродства, имея такую основу... Боже, неужели она настолько несчастна: мало того, что судьба связала черт знает с кем, но и неизвестно, каков будет ребенок…
В теле все еще чувствовалась слабость, а в голове царил хаос. Маша начала лихорадочно считать. Нет, если у нее сейчас около трех недель, зачатие произошло в то время, когда муж еще не пил горькую. Это точно. Да и глаза настолько, как теперь, не блестели. Игорь говорил, что принимает какие-то стимуляторы. Если бы узнать какие, и не опасны ли они для ребенка? «А ведь медики не враги себе! – в который раз старалась она внушить себе. - Эти средства, скорее всего, не наркотики. С чего эту глупость себе вбила?» – твердила мысленно Маша, стремясь настроиться на позитивный лад.
Интересно, как отнесется Игорь к известию, что скоро станет папой? Может, сознание предстоящего отцовства повлияет на его поведение… Ведь это так прекрасно - сознавать, что у тебя будет сын или дочь, маленькое создание, в котором заложена частица тебя, твое продолжение!
Так, размечтавшись, думала Маша, стоя у кровати, на которой поверх покрывала, в одежде, на животе, раскинув руки, спал тот, кого она надеялась осчастливить своим известием...
Но наступившее утро не принесло осуществления желаемого. Произошло невиданное: она заспалась, совершенно позабыв, что нужно на работу. Ее разбудил недовольный голос мужа:
-  Хватит дрыхнуть! Голова раскалывается. Надо осадить, а нечем.
- Ой, который час?
Проигнорировав вопрос, Игорь злобно взглянул на вскочившую с постели Машу и незнакомым тоном произнес:
- Шевелись быстрей! Принеси сполоснуть горло!
- Возьми в аптечке. Наверно, там есть что-нибудь от головной болим. Я опаздываю.
Вослед ей, устремившейся в ванную, раздалось:
- Какие таблетки? …!  - он грязно выругался. – Принеси Валькино пойло, тебе говорят!
Маша не успела сполоснуть лицо, как в ванну ворвался Игорь, с перекошенным от ярости лицом.
- Оглохла, блин?
Внезапно ее стошнило.
- Обожралась, что ли? – он, в сердцах плюнув, удалился.
Состояние Маши было ужасное. Мутило, тошнило, а тут еще этот Игорь, бешеный с перепоя. Что с ним произошло, отчего такая перемена? Эти грубость, грязная ругань, злость - неужели из-за алкоголя? А тут еще токсикоз навалился… Как долго он будет? Неужели всю беременность?
Быстро умывшись, и даже не выпив стакан чая, Маша поспешила на почту, надеясь, что на воздухе ей станет легче. И действительно, как только она полной грудью вдохнула холодный, но уже пахнущий весной воздух, мутить сразу перестало. Наоборот, появились какая-то легкость и прилив сил.
Маша, вынув мобильник, чтобы взглянуть на часы, вспомнила об Игоре. Как он там? Лечиться ему надо. Здоровый человек так вести себя не может: то веселый до невозможности, стремящийся даже делать какие-то сумасбродные сюрпризы, то страшно злой, невоздержанно грубый… Но он там, сейчас, мучается от головной боли. Как и чем помочь?
Тут вспомнилось когда-то слышанное, будто после большой гулянки помогает огуречный рассол. Но, где его взять? «Стоп – рассол кислый!» - вдруг осенило ее. И, быстро набрав номер, Маша позвонила.
- Игорь, возьми в холодильнике кефир. Кисленький, холодный – должен помочь.
Площадная ругань послышалась ей в ответ.
«Дура я! Какая дура мягкотелая!» – обругала она себя, входя в свое почтовое отделение, откуда тут же пахнуло теплым, но спертым от дыхания людей, воздухом. И опять начало мутить… А, быть может, не из-за этого, а совсем от другого, - от общения с этим, свалившимся на ее бедную голову типом...
Когда нагруженная почтой Маша отправилась по своему участку, тошнота снова куда-то ушла, а в душе, несмотря ни на что, вырастала радость. У нее будет кто-то, а вот кто – скорее бы узнать!
Об Игоре она старалась не думать, дабы не вызвать опять тошноту, которую  теперь ассоциировала с мужем.
Утром Маша не успела заскочить к старухам, и на свой страх и риск купила привычные продукты.
После работы, едва она переступила порог дома и вошла в подъезд, как в нос ударила густая смесь затхлого запаха кошек и сырости, и тут же стало муторно…
Старухи встретили Машу, как всегда, упреками: отчего утром не зашла! Они в очередной раз поцапались, и каждая старалась привлечь ее на свою сторону.
Раньше баталии у них возникали на бытовой почве, или при обсуждении очередного сериала, когда одна утверждала, что Хуан поступил с Долорес подло, а другая в ответ заявляла:
- Ты куда глядела? Хуан, бедный, сам был отвергнут, и не Долорес, а Марией, которая любила Антонио! Что с твоей башкой, ну все перепутала! И еще какую-то Терезу из «Тропиканки» приплела, ты еще «Санта-Барбару» вспомни!
И начитался очередной скандал.
Но все эти обсуждения ушли в прошлое. Теперь старухи увлеклись политикой, захваченные телевизионными ток-шоу. Конфликты стали у них серьезнее и чаще. Васильевна, закоренелая сталинистка, тоскующая по Советам, даже в своих недугах винила «дерьмократов» и «либерастов», за которых горой стояла Филипповна.
На сей раз, выдав Маше очередную порцию обидных замечаний об ее нерадивости по отношению к ним, каждая тут же начала вовлекать соседку в их распри, возмущаясь при этом, что такая молодая, а совсем не интересуется политикой, не слушает такие интересные дебаты, показываемые по ящику до глубокой ночи.
От духоты ли, или от жужжания старух и спертых запахов их жилья, Маше опять стало дурно, и она поспешила убраться на свежий воздух. На улице сразу стало легче, но под ложечкой засосало - ведь почти сутки не ела… От предвкушения того, что сулит встреча с мужем, опять стало тошно, но она все же поднялась к себе наверх.
Игоря дома не было, но ожидал очередной «сюрприз». В шкафу, где до этого все лежало в образцовом порядке, царил полнейший хаос, как и в ящиках комода. Очевидно, муж искал деньги. Естественно, он их не нашел, так как последняя тысяча лежала у Маши в кошельке. Интересно, искал на выпивку, или на другое, похуже?..
Приготовленный ею обед остался нетронутым, как и все, находившееся в холодильнике. Вообще Игорь удивлял тем, что практически ничего не ел до тех пор, пока не напивался. Лишь тогда, насытившись, он тут же отрубался, засыпая мертвым сном. А после суточного дежурства всегда приходил бодрый, к еде не прикасался, и был как-то возбужденно говорлив… На ее уговоры лечь поспать смеялся в ответ:
- О каком сне может идти речь!
Маша убегала на работу, а муж напивался, и после сна вставал неузнаваемый, злой, ужасно грубый, такой непохожий на вчерашнего…
…Токсикоз мучил Машу недолго, а потом исчез, словно его и не было. Это радовало, но теперь озадачивало другое - что никаких изменений в ее фигуре не наблюдается. Будущая мама ежедневно рассматривала свой живот - он не рос… «Может, что-то не так?» – обеспокоенно думала Маша. Это заставило пойти в консультацию.
Врач, оглядев ее и взвесив, объявила, что беременность протекает нормально, срок – шесть-семь недель. Услышав от беременной, что на смену тошнотам развился зверский аппетит, доктор порекомендовала его обуздать: есть в меру, побольше фруктов и овощей, благо настало лето. И заняться зубами, если там есть проблемы.
А проблема действительно была: одна «мудрость, пробившаяся сквозь слой глупости», как говорила Маша, давала о себе знать. Но она успокаивала зуб своими методами, все откладывая визит к стоматологу.
А вот, что касается аппетита, то его укротить было тяжело: так и хотелось чего-нибудь пожевать. Конечно, уже появились ягоды, молодые овощи, но на что их купить? С этим вопросом была беда.
Вообще, жизнь становилась труднее с каждым днем. Игорь требовал от нее денег, его зарплаты Маша так ни разу не видела. Раньше была отговорка – расплачивался с долгами, затем еще прибавилась рассрочка за телевизор, а следом, уже без всяких оправданий, муж заявил:
- Зарплаты нет, и не будет!
А вообще его злость, требовательность, с которой он обращался с Машей, стали ее пугать. Игорь на глазах терял человеческий облик...
Вскоре до нее дошло, что, не смотря на нехватку медицинских кадров на скорой, с ним распрощались. Так и не дождавшись от супруга вразумительного объяснения, Маша, отыскав Наташу, сестричку со скорой, которая была у них на свадьбе, узнала от нее, что произошло. Поначалу Игорь, когда были долгие дежурства, принимал психостимуляторы, но знал меру и не злоупотреблял ими.
- Они отпускаются только по рецепту, и их ему добывала старшая медсестра, - рассказала Наташа. - Но потом Игорь стал еще увлекаться алкоголем и пустился во все тяжкие. А тут его добытчица ушла на пенсию. Ее сменила другая, более строгая в этом отношении. Игорь уже не мог без таблеток обходиться, и в отсутствие старшей сестры полез в ее шкафы в поисках, не знаю, кокаина, или чего другого, но был пойман на этом. Его выгнали сразу. Лечиться Игорю надо, жаль, если погибнет. Парень вообще хороший…
Маше было горько и стыдно слышать такое о муже. С тем, что его надо спасать и лечить, она была совершенно согласна. Но как? Главное, как сказала и его бывшая коллега, надо чтобы он сам захотел.
Но Игорь, словно одержимый, ни о чем слышать не желал, а требовал одного – денег.
А вскоре в доме стали пропадать вещи. Первое, что бросились Маше в глаза, – исчезновение из горки большого фарфорового петуха, подаренного дедушке французским другом. Когда же она присмотрелась, то обнаружила отсутствие еще нескольких статуэток. На ее возмущение таким поведением мужа, Маша услышала:
- Заткнись! Не дашь денег, и тебя, блин, загоню!
Теперь она, возвращаясь с работы, ежедневно чего-то не досчитывалась… Дошло до того, что в один «прекрасный» день исчез телевизор. На вопрос, куда делся, последовал ответ:
- Куда хотел – туда и девал! Мой телик – тебя не касается!
- Нет, дорогуша, ошибаешься! Меня касается, так как мне за него придется платить.
И действительно, через некоторое время пришло напоминание о задолженности. И это в то время, когда ей необходимо откладывать хотя бы немного на будущее, ведь с рождением малыша появятся новые расходы.
Для того, чтобы купить коляску, она продаст обручальное кольцо. Игорь свое, очевидно уже давно пропил, во всяком случае с его пальца оно исчезло. Но, дабы опять не нарваться на очередную грубость, Маша дала себе слово ему никаких вопросов не задавать. Пусть живет, как знает. В полицию жаловаться она не пойдет – ей сейчас волноваться нельзя, чтобы не отразилось на ребенке, а рождение первенца, быть может, повлияет на отца. Во всяком случае, о своей беременности Маша ему решила не сообщать. Ее уже немного изменившуюся фигуру Игорь совершенно не то не замечал, не то вида не подавал…
Их супружеские отношения прекратились сразу же после того, как Маша узнала о своем положении. Она переселилась на диван. Игорь на это не среагировал.
…Это случилось в воскресное утро, в ее выходной. Встав со своего дивана, Маша отправилась в ванну и вдруг обнаружила отсутствие на стене зеркала, которым всегда любовалась. В красивой медной оправе, овальное, оно многие годы служило еще ее прабабушке.
Возмущению Маши не было предела. Хватит терпеть, надо принимать какие-то радикальные меры! Готовая заявить Игорю, что подает на развод, выпишет его из квартиры и просит уйти, оставив ее в покое, она вышла из ванной и тут же столкнулась с мужем, одетым в куртку, с зеркалом под мышкой.
- Стой! Положи-ка зеркало! – твердо сказала Маша, преграждая ему дорогу.
Последовавший удар чуть не сбил ее с ног. Она еле удержалась, схватившись за висевшую на вешалке одежду. Ни слова не говоря, Игорь с зеркалом выскочил за дверь.
«Слава богу, что удар пришелся в грудь, а не в живот!» – подумала Маша, и в ту же минуту ощутила мокроту и что-то похожее на схватки…
Еле добравшись до дивана, она прилегла. Схватки как будто прекратились, но страх потерять ребенка остался, и, взяв мобильник, она вызвала скорую.
Приехавший врач подтвердил предположение Маши. Действительно, висела угроза самопроизвольного выкидыша, требовалась немедленная госпитализация.
Маша хотела, одевшись, сойти в машину, но врач не разрешил:
- Ни  в коем случае, если не хотите потерять ребенка!
Ее уложили на носилки, нести которые пришлось позвать на помощь Валентину (Федора и его постояльцев дома не оказалось).
Маша обязала соседку приглядывать за бабульками. Об Игоре она не хотела и вспоминать.
Когда ее выносили, взгляд выхватил угол комнаты, на котором выступила черная плесень. «Пробралась все-таки опять! Сплошная черная полоса… - с досадой подумала Маша. – Захватить бы ее, пока не разрослась, а меня как раз не будет…»
Опасность потерять ребенка все еще существовала, и врачи продолжали борьбу за сохранение беременности. УЗИ показало, что будет сын, который вскоре дал о себе знать, начав толкать ножками свою маму.
Это было непередаваемое счастье – ощущать под сердцем родное существо, подающее сигналы! Пару раз Маша пыталась дозвониться до Игоря, но бесстрастный голос отвечал: «Абонент временно не обслуживается». Не иначе, денег на счету не было, а, скорее всего, он телефон продал или потерял.
Валя-Валентина тоже пять дней увиливала от общения: поначалу сбрасывала звонок, а когда ответила, то сразу выпалила, что очень занята, и, освободившись, постарается позвонить, хотя новостей столько, что лучше рассказать обо всем при встрече.
- А когда тебя выпишут? – задала она лишь один вопрос.
- Не знаю. Скорее всего, придется немного тут поваляться.
- Хорошо, скоро приду и все доложу! – пообещала Валентина.
Но прошло еще три дня ожидания… Заинтригованная Маша не находила себе места. Что такое стряслось, что Валя не желает сообщать по телефону? «Может, что-то с Игорем? - с опаской подумала она, но тут же отмела эту мысль: - Забудь о нем, вычеркни!» Но переключиться не удавалось и мысли, одна чернее другой, невольно крутились в голове.
Наконец, дозвонившись до Валентины, Маша услышала:
- Завтра буду у тебя, жди. Вот те крест!
И действительно, пришла с новостями, но с какими... О муже, боясь услышать что-то страшное, Маша решила не спрашивать, а начала с вопроса:
- Как там наши Татьяны?
- А что с ними? С них все как с гуся вода – здравствуют! А вот наш отставник приказал долго жить…
- Ой, что, преставился? Жаль… - откликнулась с сожалением Маша.
- Давай, Марья, я тебе все по порядку расскажу, а ты слушай и не перебивай. Значит так – мы горели…
- Ой!...
- Я же сказала – не перебивай! Подпалил дом наш покойный туберкулезник. Был наверно под хмельком, Лизки его не было, на работу ушла, а он, непонятно отчего, развел костер в комнате, чертей гонял, что ли… Слава богу, хоть газ не взорвался! Сам спрятался в ванной. Там его и нашли... Квартира его вся выгорела, дальше пожарные не дали. Но у тебя все черным-черно, закопчено, страсть! Хорошо еще, что твоего тогда не было – задохнулся бы. Даже у меня дышать нечем было, я у Васильевны потом спала. Федора как-то беда обошла. Ну, а твой Игорь, как явился и узнал о случившемся, так аж посинел, испугался страшно. Не знаю, похоже, за ум взялся. Так и сказал: «Лечиться пойду!» Да, кстати, ты что, ему не говорила, что беременна?
- Не говорила. А что?
- А он, как услыхал, только и сказал: «Вот те на!»  Я ему говорю: «Пойди к ней, то есть к тебе, в больницу», а он: «Нет, не пойду. Стыдно!»
От услышанного у Маши на душе стало легко, будто гора с плеч  свалилась.
- А где же он теперь? – не дослушав, спросила она, нарушая требование рассказчицы.
- А я почем знаю? Больше не видела. У тебя там все в саже. Да он же сказал – надо лечиться, - может и впрямь лег в больницу… Машка, ты дальше слушай! Новость-то какая! Дом наш идет под бульдозер!
- Где взяла, опять с десятых рук подхватила?
- Нет, Марья, велели за ордерами идти. Я уже свою квартиру смотрела, скоро переезжать буду.
- Тебе что, квартиру дают?
- Да, однокомнатную. Я ведь, как отставник прописал свою Лизку, тут же подсуетилась и свою тетку из села к себе прописала.
- Так тетя будет с тобой жить?
- С какого перепугу, зачем она здесь? У нее свое хозяйство под Раменским.
- А Татьяны? Их по разным адресам, наверно, раскидают?
- Нет, милая, наши бабки заявили – только вместе! Им двухкомнатную коммуналку дают, на первом этаже в соседнем доме.
- Валя, а продукты, не забывала им заносить?
- Я что, блаженная, как ты? У меня работы и без старушенций хватает.
- А как же они?
- А я их определила. Позвонила в соцзащиту, справки нужные принесла и все дела. Теперь к ним приходит социальный работник и приносит из магазина и аптеки все, что старухи заказывают. А у меня руки от такой обузы развязались. А вот Федьке, бедному, не везет. Ему светит лишь комната на подселение. Пропал весь его бизнес! Если не получит отдельную квартиру, бардаку конец. Придется что-то новое выдумывать… Это ведь не то, что здесь, трехкомнатная. Он бегает по начальству, все выклянчивает, таскает грамоты, полученные при царе Горохе, рассказывает о своих заслугах…
- Каких еще? – смеясь, спросила Маша.
- Не знаю уж каких, но твердит: «Передо мною многие в долгу, и я им это напомню!» Ну, мне пора, - засобиралась Валентина. - Заболталась у тебя. Я, кстати, решила в новую квартиру ничего отсюда из мебели, зараженной плесенью, не брать.
- А аппарат самогонный, тоже оставишь?
- Ты что, Маш, его конечно возьму! Как без него? Это мой кормилец! А ты не забудь взять в больнице справку, что ждешь ребенка. Вообще вам троим положена однокомнатная, но я слышала краем уха, что однокомнатных у них очень мало, так что будешь в администрации разговаривать, упирай на то, что вскоре после родов возьмешься и за второго.
- Да бог с тобой, Валя!
- Ну, это я так. Учу тебя, чтобы двухкомнатную дали. Да, кстати, в гостиной твоей я немного прибралась, повытирала сажу. Так что давай, выписывайся скорей, пока я не съехала!
Когда Валентина ушла, Маша долго переваривала услышанное. Жаль соседа... Какая жуткая гибель! Вот до чего доводит пьянство. Туберкулез не доконал, так выпивка «помогла»… И мало, что сам погиб, а мог бы и других за собой потащить. Слава богу, что остальных миновала его участь! А неотступная мысль, о том, что, быть может, нет худа без добра, и Игорь, пережив потрясение, возьмется за ум, казалась очередным самообманом. Маше хотелось верить тому, что сказала Валентина, но не могла. С другой стороны, вряд ли Валька придумала, что он сказал «стыдно»… Вспомнилось, как давно, в первую декаду после регистрации, когда Игорь еще бывал вменяемым, она спокойно ему сказала:
- Мы оба ошиблись. Давай, по-доброму, разойдемся.
- Ты что, дура, или прикидываешься?  - ответил тогда он. – Я ни в чем не ошибся, и меня все устраивает. А если тебе что-то не нравится - твоя печаль! Ладно, Машка, не парься, все будет чики-пуки!
Тогда Машу охватило жуткое отчаяние. А теперь… Внезапно пронзила ужасная мысль: а, может, в случившемся с ним есть и ее вина? Ведь Игорь, пусть неуклюже, но стремился заслужить ее любовь, а получал вместо нее… Неразделенная любовь способна и на безумные, саморазрушительные поступки…
Воспоминания и самобичевание Маши были прерваны сыном, который дал о себе знать толчком, скорее всего, ножки. Ее мысли тут же переключились, и она утонула в фантазиях. Наконец-то должно случиться то, чего ждали столько лет! К их скособоченному пронизанному черной плесенью дому, подъедет бульдозер и снесет этот осколок ушедшей эпохи. Его жильцы справят новоселья, въехав с новой мебелью в долгожданные квартиры.
Маша мысленно попросила небеса: «Пусть вся плесень и в моей жизни останется в прошлом!»