Обещанное
Поезд прибывает на второй путь.
Ну, вот и всё, молчи, молчи, разожми сведённые судорогой челюсти, выдохни московскую просмоленную ночь отъезда и шагни в тамбур. Проводница уже открыла дверь и вышла на перрон. Ну же, вскинь на плечи рюкзак и шагни вперёд!
Тамбур, стоп-кран, которого уже не сорвать, потому что дорога уже кончилась, больше некуда ехать, это край России, ты дошла до края света, чтобы поставить точку в той истории, что началась в провинциальном городке, более двадцати лет назад. Из того апреля, 29 апреля 1985 года – сюда, на край света, чтобы наконец-то узнать ответ.
Осторожнее, ещё чуть-чуть и рванёт, разорвётся внутри адская машинка, разметает осколки вокруг и посечёт, прошьёт, пробьёт и эти железные двери вагонов, этих ни в чём не повинных людей.
Тамбур кончается перроном…
А на перроне, чуть внизу – человек. Протягивает руки, чтобы тебя поймать. Потому что ты падаешь. Сколько лет вот так падаешь из вагона, из тамбура, после бессонной ночи и двух пачек сигарет, высмоленных до фильтра. Ловит в крепкие руки, выдыхая, зовёт по всем именам, что ты носишь. Только где же твоё настоящее?
Человек тянет лямку рюкзака, но ты не отдашь ему ноши – потому что привезённый груз – мелочи, по сравнению с тем, что внутри тебя.
- Билл, они видели мои фотографии?
- Видели. Она узнала родинку. Не боись.
Нет, ты уже не боишься. Ты знаешь, что не боишься. Память тихо царапает изнутри – на выходе из вокзала, где когда-то давно – всего лишь несколько жизней назад ты сидела у тумбы с друзьями – Будур и Дивицким, безбожно и яростно пытаясь напиться перед отъездом в Москву и всё рыскала в толпе, в потоке машин, рыскала глазами, зная, что не приедет никто, не подойдёт, не сожмёт стальным хватом, не сломает хребет, чтобы ты смогла жить дальше. И не пришёл, ты висла на подножке, плакала зло и отчаянно – спустя три года научилась плакать заново. И уехала.
Теперь тот, кого ты тогда ждала – идёт рядом. А ты с каждым шагом теряешь силы, скользишь по этому городу и вспарываешь себе вены трамвайными рельсами и вот наконец-то…
Сидишь в авто, уткнувшись лбом в панель приборов; только открыты глаза, только хлюпаешь носом – а из глаз безостановочно течёт и течёт боль, солёная двадцатилетняя боль. Билл держит руку на твоём колючем хребте, на всякий случай, но чует, что никто – даже он сейчас не поможет. Но наконец-то хлопает по лопатке и говорит:
- Поедем, они ждут.
- Я смогу? – ты поднимаешь размытое лицо и смотришь в рысьи глаза друга.
- Соберись, тряпка. В конце концов, кто этого хотел?
- Хорошо. – Закуриваешь и мысленно молишься. Через пять минут – в форме, затягиваешь пояс на последние хрипучие дырки и застёгиваешь ворот до горла. Всё. Поехали.
Город, город, сновидение детское, вот почему ты с ранних лет врывался по ночам в сознание, звал, торопил и обещал! Вот оно, обещанное.
Машина проходит под мостом, сворачивает и останавливается во дворе. Узкая подворотня, тёмный подъезд. Три ступени, дверь в комнату. Во тьме парадного – в последний раз – смотришь в любимые рысьи глаза Билла, пожимаешь его руку и уже ни разу не обернувшись – заходишь внутрь.
Комната, стол и окно. Ты садишься, видишь бутылку на столе и наливаешь себе полный стакан крепкого напитка чайного цвета. Терпкий запах плывёт по комнате. Друг замирает в дверях. Вы ждёте. Он – твоего решения, ты – своей судьбы.
На лесенке шаги. Ты подносишь стакан к губам, начинаешь глотать коньяк, чтобы не слышать этих шагов. Но всё равно не можешь не отсчитывать их.
Первый… Из того южного городка начинается жизнь. Приёмный ребёнок, быть может, спасённый этим шагом родителей. Ты пришла из ниоткуда в семью русских добрых людей, которые спасли тебя, вырастили и отдали тебе всё, что могли. Пять лет, юг, вы всей семьёй предпоследний раз там, где оборвалась ниточка, тень клёнов, пыльный южный дворик, слива, стол под ней, соседка, протягивающая тебе книжку – «Федорино Горе», как сейчас – прикосновение к потрёпанной книжке, стихи по складам, непонятные взрослые слова. Дядя Шура, улыбчивый, первый Хранитель; после него само имя «Александр» – твой талисман, все, кто позже придут в твою жизнь – все, кто повернул или сломал тебе хребет, чтобы вырвалось наружу потаённое зло и ярость, чтобы ты проросла дальше – носят это сильное имя – Защитник людей. И число 6 – число двойного «предначертанного». Тройка вечна – она не оставляет человечества, а вот шестёрка – она тихонько будет выпадать и перетягивать чашу весов. В ту сторону, коей ты понять не можешь.
Второй… Подмосковье, клички, бесконечные «задиры» детей. И бешенство, и ярость, и агрессия, выпускаемая только тогда, когда терпеть уже не позволяет звериная гордость, спящая до поры до времени. И – визг, рубка, до крови, до смертного испуга окружающих, до оттаскивания от обидчика взрослыми – потому что порой и взрослым не под силу тебя оттащить. И странная твоя ложь – о любой вещи на пути – от окурка в подъезде до куска цепи в леске. – Это Шерлок Холмс курил, но не дождался и ушёл, а цепь – вот, опять змей Горыныч отвязался…
Пугающая родителей и учителей раздвоенность мира – на тот, где всё осмысленно и вдохновенно и тот, который вне – где по щекам бьёт хорошо одетая девочка, где бьют, чтобы ты встала на колени, где пьяная компания отлавливает за гаражами – чтобы напоить насильно, а после – издеваться, гасить окурки о ладони, разрывать воротник, требовать – покажи каратэ! И всё это – до того странного момента – на секунды потери сознания, а потом – поворот, рысьи глаза, ощущение бесхребетности и ярость, неистовая жажда, помрачение рассудка и полное невосприятие боли, потеря ощущения собственного тела…
Третий… Алчность на книги, на язык, на песни, на звук. Алчность, доходящая до сумасшествия. Буквы, слова, которые разгадываешь – уже давным-давно научившись читать, уже с блеском завершив школу и бросив институт. И в какой-то момент осознание – что это чуждый тебе язык, традиции, мотивы поведения, но и здесь – вгрызаешься в этот мир, вырываешь из людей людское – раскладываешь по полочкам, смотришь и понимаешь. И заведомо прощаешь их глупость, невежество, подлость. Потому что такая же. Игра, постоянная игра – «людкуешь», тобой придуманное слово – сквозь звериное начало играешь в человека, заигрываешься до любви, до боли и скрежета – не зубов – костей, позвоночника в чьих-то грубых лапах. До жарких споров с самим собой посредством иного человека – то, что называется плотской любовью, когда тело раскрывается, как книга, и может увлечь, заманить в такие бездны подсознания, где потеряется последнее человеческое – останется только жажда этой волшебной порочной игры с разумом и телом. Разговор прикосновений и губ, разговор тел – когда души отлетают куда-нибудь, но только не на небеса. И тяжкая, хмельная влюблённость – от первой дикой страсти, умопомрачения до того момента, когда сердце перестало реагировать и замолчало, потому что ты перестала верить в любовь.
Четвёртый… Ночь, сигарета за сигаретой и просьба – а теперь, мама, скажи мне правду… И полуправда-полуложь испуганной, любимой женщины, которую зовут мамой. И опять извне, с улицы, – угрозы, мат, уговоры, ломка и ложь. Но умение видеть насквозь – и видишь? Как им страшно, как им страшно остаться одним. Ведь несмотря ни на что – ты любишь их, как любила. Просто теперь объяснено многое. И человек, который сломал тебе хребет, чтобы ты проросла на следующий уровень и спросила о правде – той, настоящей правде – тоже Александр.
Что случилось тогда, когда ты узнала? Как в детстве стала сильной, затаилась и начала поиски – и только НЕ ГОВОРИЛА ИМ. Но начала ту сумасшедшую игру – звонки, письма, телеграммы во все города, по всему пути. Автостоп, барды, фестивали, алкоголь – всё, всё ради того, чтобы кто-нибудь из этих непонятно-озарённых людей, мужиков, мужчин, баб, женщин – промолвился, обронил, по пьяни ляпнул, под пыткой и давлением – сказал, где они были в августе-сентябре 1983 года. Интуиция, звериное чутьё, вслушивание в саму себя, в попытках услыхать хоть слабый отголосок крови. Несколько лет поиска, невольной пытки уже ставших любимыми людей.
Разве так много надо было тебе? Деньги – когда было в карманах хоть немного – раздаривала, не считая. Когда было мало или не было совсем – брала гитару, шла в переход, в электричку, впахивалась в три-четыре работы – и кусок хлеба да глоток чая – всё остальное – лишнее и от лукавого. Струны бы купить да на крайний случай в дорогу – зимой тяжело идти автостопом от города до города. Одежда – как объяснить, что лучшей одеждой является душа. Умение носить и дорогой костюм, и лохмотки, которые скорее маскировка. Для тебя важнее – насколько удобный «прикид», насколько тёплый в дороге или походе. И при том – полное непонимание близкими – что такое твоя жизнь в столице, на трассе. Позже – форма маленькой армии Помощи, простая куртка, которая спасала на трассах и перегонах, вселяла уверенность окружающим людям, хранила от дурных глаз и притягивала добро. Странно, но эта, казалось бы, мелочь – заставила тебя внутренне сильно измениться и понять, что ответственность – это умение держать ответ даже за простую нашивку на рукаве. Ты научилась отвечать. На всю оставшуюся…
Уродство? В определённой степени. Но кому мешало твоё «такое» уродство? Как говорил учитель – пойми, мы – уроды, и всю жизнь лечимся. Но горбатого – могила исправит.
Пятый… А что потом? Потом, в один день на берегу далёкого моря, там, где у тебя не осталось сил жить и верить во что-нибудь, когда ты в очередной раз подошла к краю причала и рассудка, случилось чудо. Вспышка, ослепительное, волнующее, зыбкое и дорогое счастье – вдруг появился в твоей жизни Старший. Ты просто плыла в том свете, в той ветреной июльской радости, не сводя глаз с человека, не пытаясь угадать грядущее или напророчить его, просто жила – здесь и сейчас, зная, что всё не зря, что ты прощена кем-то свыше. И боялась дыханием разрушить это чудо, боялась, что сейчас ты проснёшься, а вокруг будет всё, как прежде. И в том утреннем чаду – испытание сердца, вопрос на краю невесомого счастья – ты хочешь этого? Я ЭТО МОГУ. И несколько месяцев – пытки – теперь самой себя – вот же, вот он шаг, вот ответ. Нужен ли он тебе, боишься ли ты его? Боишься ли заглянуть в глаза своему началу и узнать – за что? Зачем всё это было тогда сделано? Но самое главное – просто увидеть их, свою семью. Своё. И плевать на мораль, которой все окружающие пытались проесть тебе мозги. Что они понимали, окружавшие, разве мало было вам души моей, так вы съели на пиру и сердце моё?
И после – то осеннее утро, когда пришли первые результаты поисков, и ты шла по Москве, шатаясь от стены к стене и плача, оттого, что сбылись твои собственные песни и самое главное – ты нашла ответ на вопрос – ЗА ЧТО? И простила, простила их, а значит и саму себя. Просто ответы всегда просты. Мы только боимся их понять.
Господи, да не того ты искала, не того! Ты искала этого – ожидания Шагов, ожидания, когда любимый друг откроет дверь. А ещё, там, в пытке дней и ночей, в разлуке с рысьим Старшим, звонки и телефонные разговоры – с края света прорывался его густой бархатный голос, вдруг веяло твоей судьбой – Азией и Севером, сладостным Узбекистаном и осиянной Карелией. Ты прижимала трубку телефона к виску, цепляясь за далёкое дыхание, ловила ту соломинку, что он бросал издалёка-далека, и выплывала – из смертей, запоев, неудач и отчаянья. Выплывала из смерти друзей, из боли и одиночества столицы. И училась не бояться жизни, училась крепко стоять на ногах и плыть против волн, не сдаваться и подниматься, упав. И кто знает, не Божий ли Дар – Старший, что стоит у двери, что тогда сторожил мир на ночном причале, что привёл тебя в этот день. Что подарил тебе – тебя саму. Постой, постой! А если сейчас – спросят – или-или, они или он, что выберешь ты? Прошлое или настоящее? Эту школу жизни или призраков прошлого? И судорожно цепляешься за край стола, встаёшь и хочешь шагнуть к другу, потому что ты сделала свой выбор. Кроме настоящего нет ничего! Жизнь – здесь и сейчас, и делаешь её ты сама! Постой, Старший!
Но там, за дверью…
Шестой шаг…и безмолвие.
- Что там? – губы как чужие. Друг обернулся – единственный, с кем ты говорила на краю света на языке восточного народа. Улыбнулся – блеснули рысьи быстрые глаза. И промолчал. А ты снова налила полный стакан – и выронила его из рук – потому что Билл сказал:
- Asalom…
И во тьме, в коридоре, чья-то тень на пороге. И ты встаёшь, пошатываясь – оттого, что внутри гулко ходит огромное сердце, которому ты верила всю жизнь – а сейчас не веришь, потому что дальше ничего не может быть – это самый верный источник, это последняя попытка, после которой ты не хочешь возвращаться никуда. Потому что дальше идти некуда – этот город – край света; как Москва – конечная точка всех дорог в странной стране России. Тебе больше некуда бежать, потому что бежишь не по земле – твой бег по кругу – внутри самой себя.
Ноги отказали. Говорить нет сил, и плечи свело от тяжести этого неба. И мотаешь башкой, делаешь шаг-всхрип-всхлип и слышишь вечный женский голос:
-Qiz?
- Ona?
( июль – сентябрь 2006)