В последнее время Витю Кукушкина стали преследовать неудачи по работе. Начальство косо поглядывало на него: врождённая рассеянность и обостряющиеся с годами болячки всё больше сказывались на его общей трудоспособности. Страдало и качество выполнения оперативных заданий. Что и говорить: шестой десяток на пороге – это вам не жук чихнул.
Работа для него была, пожалуй, единственной отдушиной в жизни. С семейными отношениями у него как-то не задалось с самого начала – скоротечный брак, заключённый вскоре после окончания института, быстро завершился разводом, исчерпав свой призрачный потенциал чуть ли не сразу же медового месяца. Мёд этот лишь тонким слоем покрывал наполненную дёгтем бочку матримониальных отношений, доставшуюся на его долю. Хорошо, что хоть открыл он её удачно, с правильной стороны.
Новые встречи и знакомства так и не переросли во нечто большее. Уже почти оперившийся сын не требовал особого участия, да и прежде должного внимания ему он не уделял. Сказывалось отсутствие привязанности: мать сразу же жёстко оградила отца от общения с ребёнком, принимая от бывшего мужа лишь положенную по закону финансовую поддержку в виде солидных алиментов. В компании, где работал Витя, платили стабильно, да и заработки были, по общим меркам, довольно приличные.
Время летело, а радостей в жизни как-то не прибавлялось; напротив, их становилось всё меньше и меньше. С перспективами картина выглядела не лучше. Дом – работа, и так по кругу, день за днём, месяц за месяцем, год за годом. Хотя не совсем: здесь, в этой чреде и круговерти была своя отрада – отпуск. Его он проводил, посещая экзотические уголки мира; делал это иногда в одиночку, но чаще – в компании какой-нибудь подруги, случайно выуженной из океана незатейливых, но, по большей части, лукавых аккаунтов с помощью всемирной электронной сети.
Возвращаясь из очередного путешествия, традиционно разочарованный в новом знакомстве или расстроенный от несбывшихся ожиданий от поездки, он снова появлялся на работе, чтобы снова окунуться в омут привычных обязанностей, а параллельно им восстанавливать потенциал душевных сил для нового путешествия и нового разочарования.
С годами работа тоже стала надоедать своей однообразностью. И это было объяснимо. Свой участок он давно уже освоил, а новые горизонты в работе не открывались. К их освоению привлекалась энергичная, полная амбиций, зубастая молодёжь. Круг его забот особым разнообразием не отличался – сплошные телефонные разговоры с раздражёнными клиентами и ответы на их письма с требованиями признать поломку гарантийным событием и выполнить бесплатный ремонт. Креативность требовалась, разве что, в поиске удачного, грамотно обоснованного и сформулированного отказа в этом. Время от времени случались командировки для решения тех же вопросов на месте, иногда – тренинги в головной компании. В общем, скука и уныние.
С непосредственным начальником его отношения давно уже не ладились. Да и ранее безоблачностью они не отличались. Кукушкин жаловался на него Толику, своему приятелю по работе. Старая, как этот мир, история – начальник, дескать, беззастенчиво тянет одеяло на себя: все заслуги подразделения выдаёт за собственные, а проколы вместе с незаслуженными упреками вешает исключительно на воротник нерадивого подчинённого.
В свете участившихся конфликтов с руководством угроза его увольнения стала обретать всё более реальные очертания. Очередным поводом к недовольству стала его травма ноги, произошедшая в результате несчастного случая. Как-то вечером, вынимая вещи из багажника своего автомобиля, Витя не заметил, как сзади на него навалился припаркованный на пригорке автомобиль, у которого по непонятным причинам вдруг разблокировались тормоза. Почувствовать его беззвучное приближение и отскочить в сторону он не успел – отсутствие так называемого бокового зрения было характерным для него и всегда вызывало определённые проблемы. Даже при пересечении улицы с не особо оживлённым автомобильным он мог замешкаться и не совсем верно выбрать нужный момент для её перехода. А тут и вовсе опасность подкралась откуда-то сзади.
Во всём происходящем с ним просматривалось нечто кармическое. Собственно, оно и раньше всегда преследовало его. С похожими проблемами, по его рассказам, сталкивались и его родители. Судьба плохо оберегала их от нелепых и даже трагических ситуаций, и он довольно рано, едва окончив институт, потерял сначала отца, а потом и мать. Отец утонул, купаясь в неглубокой реке, а мать сбил автомобиль на обочине дороги.
Несмотря на то, что на работе он старательно избегал оплошностей и проколов, они как-то сами находили его. Недаром директор компании нередко подмечал, что если в офисе и происходит что-то непредвиденное, то это случалось именно с Кукушкиным. Да и в быту разнообразные нелепости и казусы не обходили его стороной. За сравнительно короткий промежуток времени у него, буквально один за другим, угнали два автомобиля. Первый продержался у него немногим более года, а второй был куплен сразу же вслед за первым, и печальная участь постигла его в том же самом месте, где это произошло и с предыдущим. Благо, оба были застрахованы, но волнений и хлопот рутина взаимодействия со страховщиками доставили ему немало. Хотя, справедливости ради, следует отметить, с автомобилями ему не везло хронически. Первый ему смяли на обочине, лишив даже возможности восстановления. К счастью, в момент аварии он уже был пустой. Второй в своей же мастерской сослуживец перевернул буквально на ровном месте. Вилочный погрузчик заклинило на подъём, и вместо небольшого наклона автомобиля для инспекции его днища тот оказался на крыше.
В других делах неприятностей тоже хватало. Стоило ему перевести свои накопления с валютного счета на рублёвый, как курс «деревянного» вдруг резко падал. Знай об этих его «способностях» какой-нибудь финансовый аналитик, он бы мог неплохо заработать на своих прогнозах.
Расставшись с гипсом и выйдя из больницы, Витя появился в офисе и кинулся было разгребать кучу дел, накопившихся за последнее время. Куча была немалой. Но тут возникла конфликтная ситуация с одним из ключевых клиентов, и его экстренно отправили в командировку. Из неё он вернулся, держась за поясницу. Защемило какой-то нерв, и для того, чтобы хотя бы встать с кровати, ему требовалось приложить немало усилий и времени. Снова скорая, снова больничная койка. Болевой синдром купировали, но прописали ещё и кучу лекарств, которые ему рекомендовано было принимать в течение нескольких месяцев.
– Я сегодня просто сам не свой, – жаловался он Толику на следующий день после выписки. Они ехали с работы, сидя рядом в вагоне метро.
– Накануне выпил лекарство, которое мне прописали, и весь этот день чувствую себя, словно голова забита какой-то ватой. Ни на чём не способен сосредоточиться, даже никак не могу вспомнить имена собеседников, с которыми накануне говорил по телефону и что-то им обещал. И даже конкретно то, что обещал. За день не сделал и половины намеченного. И какое-то странное безразличие ко всему происходящему.
Внезапно он подскочил с сиденья и буквально переменился в лице. Его вдруг настигло осознание того, что утром, уходя из дома, он так и не проверил, выключена ли плита, или нет. Он положил на сковородку кусок говяжьей вырезки и отвлёкся на бритьё, и теперь никак не мог припомнить, заглядывал ли он после этого на кухню, или нет. Он с нетерпением смотрел сквозь темные окна вагона, наблюдая за проплывающими мимо огоньками, и по его мимике чувствовалась, что он всеми силами стремился внушить машинисту, этому «тормозу», ехать побыстрее. И не держать столь томительно открытыми двери вагонов на остановках. Ведь все давно уже зашли внутрь и даже расселись.
– Что же они тебе такого прописали? – Толик встал рядом с ним.
Витя вытащил из кармана упаковку таблеток и с трудом, прищуриваясь, попытался прочесть их название.
– А ты хоть инструкцию-то читал, с противопоказаниями ознакомился?
– Она заполнена таким мелким шрифтом, что её прочитать практически невозможно. Особенно, эти противопоказания. Они, наверное, специально это делают, чтобы продажи не падали. – Он заглянул внутрь упаковки. – Похоже, я её выкинул – что толку от неё. Но, по большому счёту, я с детства привык доверять людям. Тем более тем, кто в белых халатах. Мне сказано – пей по одной таблетке на ночь, я и пью. А ты спроси у жены, – он наконец зачитал название медикамента, – что это за препарат. Она же у тебя психолог.
– А причем здесь психолог?
– Ну, врач, как-никак.
– В каком-то смысле – да, но не по этой части. Это, скорее, к психиатру, коль речь идёт о лекарствах. Ну да ладно, попробую разобраться, раз ты такой неразборчивый в словах. Очки, поди, опять забыл на работе?
Всю оставшуюся дорогу Витя поглядывал на часы и нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
Вечером Толик вычитал в интернете описание лекарства и тут же позвонил Вите.
– Как ты там, жив-здоров? Мясо разморозилось?
– Не то слово: на сковородке одни угли, сама она практически прогорела насквозь, но пожара, слава богу, не случилось. Так что там с лекарством?
– Это серьёзный антидепрессант. Как они умудрились тебе его прописать?
Витя стал рассказывать. С его слов получалось, что в момент выписки из больницы он вынужден был обойти целый ряд специалистов, каждый из которых что-то вносил в выписной эпикриз и отправлял его к следующему. Был конец рабочего дня. На лицах врачей читалась усталость и раздражение. Так, во всяком случае, казалось Вите. Ему ужасно хотелось поскорее расстаться с этим заведением, но бюрократические порядки, царящие здесь, этому явно не способствовали. Он ощущал себя этаким камешком в ботинке каждого из них, и эта мысль всё больше и больше терзала его сознание и подогревала внутреннее возмущение.
Ещё больше обескуражило его и то, что лечащий врач, пожилая женщина-невролог, как бы вскользь затмила, что его проблема вряд ли может быть кардинально решена в ближайшее время. При этом она сослалась на общее психоэмоциональное состояние пациента: за время его пребывания на больничной койке она на многое успела отметить в его поведении. А до точки кипения его состояние довело то, что, не заметив какую-то запись на оборотной стороне эпикриза, она вновь отослала уж теряющего терпение пациента к предыдущему врачу.
Вернувшись оттуда, Витя не смог сдержать негодование и высказал ей всё, накипевшее за последний час и ищущее своего выхода. Дескать, ваше отношение к больным оставляет желать много лучшего. Лечить вы толком не лечите, а гоняете больного по кругу, переводя ответственность с себя на других. В общем, что-то в подобном роде, но в более несдержанных выражениях. После чего он и получил подписанный документ и листок назначений.
– Считай, что тебе повезло, и ты ещё легко отделался. В прежние времена и в других, далеко не самых отсталых странах, с подобными пациентами так не церемонились.
Несмотря на сочувствие к приятелю, поведавшему ему эту полную неприятностей и нелепых поворотов историю, чуть ли не закончившаяся для него пожаром, Толик не сумел удержаться от иронии.
– На что ты намекаешь?
– А ты почитай Кена Кизи, у него об этом неплохо написано. Между прочим, «Пролетая над гнездом кукушки» называется.
В трубке повисло молчание.
– Недобрый ты, – наконец, раздался голос Вити. – Да у нас сейчас полстраны живёт в состоянии перманентного раздражения. И что, всех на эти таблетки сажать надо? Кстати, что мне теперь с ими делать – они денег немалых стоят. Может, кому из твоих знакомых надо? – В его риторическом, казалось бы, вовсе не предполагающем положительного ответа вопросе тем не менее угадывался намёк на надежду.
– Это навряд-ли. Но ты их не выбрасывай, и не сбагривай никому. Есть такая примета – коль расстанешься, могут вскоре вновь пригодиться.
– Спасибо, успокоил. Сам, что ли, проходил через это?
– Да было кое-что, но не совсем с нервами и не с таблетками.
– Хорошо, подумаю. А кино это я смотрел. Только его содержание помню смутно. Кстати, и книга эта у меня тоже где-то валяется. Подарил один остряк вроде тебя. Но я её так и не открывал. Полагаешь, я перегнул палку?
– Считаю, что тебе, по большому счёту, не мешало бы осмотреться. Наши предки в таких случаях ходили в церковь и исповедовались.
– А я из староверов. Дед у меня, как помню, двумя перстами крестился.
– Ну, не знаю. Тогда тебе – к офтальмологу. У него приём до восьми. – Он намекал на известный им обоим анекдот с чёрным юморком про хирурга, ткнувшего ручкой в глаз пациенту, пришедшему к тому в момент окончания рабочего дня. Чего-то большего он предложить не мог.
На этой "оптимистичной" ноте их разговор завершился.
На следующе утро Толик увидел Кукушкина в метро, сидящего на скамейке и увлечённо что-то читающего. Он присмотрелся. В руках его приятеля было то самое произведение Кизи.
С ней тот не расставался ещё несколько дней.
– Ну как тебе это? – спросил его Толик, кивнув на книгу, когда он прочитал последнюю её страницу.
– Ты знаешь, несмотря на весь драматизм событий, я обнаружил здесь много плюсов. Как выразился один неисправимый оптимист, глядя на кресты на кладбище. А, главное, у меня, как у индейца Бродмена, постепенно спадает пелена с глаз. В этом смысле Кизи, или его Рыжий, возмутитель спокойствия – тот самый офтальмолог, к которому ты меня отсылал. Вот мы тут всё время на словах ищем своё место в жизни, по существу, так ничего не меняя или боясь изменить, ссылаясь на стабильность и уповая на её мнимую ценность, и не веря в то же время, что мы – здоровые люди, способные на нечто большее. А по сути – мы те же пациенты клиники, старающиеся соответствовать заведенному порядку и инструкциям Большой Сестры. Потому что без этого мы пропадём. И речь тут не просто о работе. Большая Сестра у нас в голове.
– Допустим, это справедливо. Хотя, на мой взгляд, лишь отчасти. И что же ты предлагаешь делать?
– А нужно просто отбросить шоры и видеть мир шире. Такой вот каламбур. А для этого – попытаться разорвать сетку на окнах массивным пультом и вырваться на свободу. И у каждого сетка своя. У меня это – боязнь потерять работу. И пульт тоже свой. Нужно его только найти. Может, из-за этого я и машин не замечаю, и на врача давеча накричал.
Витя задумался на секунду. Похоже, его посетила новая мысль, и он пытался правильно её сформулировать.
– Я часто думаю, что нельзя жить, оценивая только негативные последствия того или иного решения. Покопаться в себе, возможно, вернуться к своим прошлым увлечениям. Ты знаешь, я в молодости, до этой работы, с приятелем дома складывал из брёвен и бруса. Ведь увидеть что-то готовое, реальный результат своего труда – эта такой кайф, такой выброс эндорфинов! Не то что здесь, в этой клетке с золотыми прутьями. Одни рекламации и дрязги. Нет, решено.
– А ты точно уверен, что эдак обретешь новое качество? Эту свою свободу?
– С боязнью покончено – это я определил для себя твёрдо. И, знаешь, мне действительно стало легче дышать и проще смотреть вокруг. А там будет видно, смогу ли я её обрести. И, если что-то не получится, – это не так уж страшно в конечном счёте. Как сказал Макмерфи, оставляя в покое свой злосчастный пульт – по крайней мере я пытался.