1927 год
Вечерело. В театр центрального района Бирмингема постепенно стекались люди. Открытие нового сезона началось с "Пигмалиона", сравнительно недавней пьесы Бернарда Шоу, но уже вошедшей в классический репертуар драматургии. Полного аншлага так и не случилось, но зрительный зал был наполнен основательно. Публика очень тепло принимала историю девушки из низов, бросившей вызов своему преподавателю правильной речи, сумевшему сделать из нее настоящую леди, но при этом не оценившему ее собственных усилий к достижению цели.
Пускай театр был и не столичный, но игра актеров, несомненно, заслуживала аплодисментов. По-своему были хороши и одержимый эгоист-профессор Хиггинс, и добродушный полковник Пикеринг, и правильная миссис Пирс, и пустенько-жалкая миссис Эйнсфорд-хил со своей высокомерной дочерью, и наивный Фредди, и, конечно же, сама Элиза Дулиттл. В финале, где эта девушка гордо отстаивает свое и выходит победительницей из ссоры с Хиггинсом, многих зрителей пробило на искренние эмоции. Не стала исключением и молодая особа, сидящая с краю третьего ряда. Ее матовое лицо не выдавало чувств, но тонкие пальцы рук почти намертво впились в ткань саквояжа, стоящего у нее на коленях.
Когда же последние реплики были сказаны, и Хиггинс поник головой в неминуемом поражении, зрительница наконец ослабила хватку и почти уронила саквояж. Но ее большие сероватые глаза продолжали впиваться в происходящее на сцене. Все участники пьесы стали выходить на поклон, но девушка отчего-то им почти не хлопала. Она словно ждала. И внезапно прямо из-за кулис послышался крик, а затем на сцену выскочил перепуганный режиссер и закричал не своим голосом:
- Срочно, вызовите полицию! И пошлите за доктором! На нашего артиста было совершено покушение!
Конечно, это глупое высказывание в минуту паники вызвало ответную реакцию у зрителей. Крича, что сейчас их всех убьют, многие дамы побежали к выходу, спотыкаясь на каблуках и ударяясь о кресла. Мужчины тоже последовали их примеру, разве что не столь истерично.
И лишь та самая девушка не помчалась к выходу а, встав по струнке, чуть ли не навострив уши как охотничья собака, дожидалась, пока мимо нее пробегут, а затем резко направилась к кулисам.
Войдя в коридор за сценой, она торопливо вынула из саквояжа какую то бумагу и, сухо бросив директору театра: "Я должна там все осмотреть", широкими шагами вошла в гримерную, у двери которой уже столпились актеры и нашедшийся врач.
Уже у порога таким же резким голосом девушка велела никого больше не впускать, пока она не завершит свое первичное обследование места преступления. Многие было возмутились, в том числе актриса, игравшая Клару, которая выкрикнула:
- Да как вы можете, он мой брат! Может, он сейчас умирает!
- Я со всем разберусь. Дождитесь еще прибытия полиции. - спокойно ответила девушка и закрыла за собой дверь.
Оказавшись в гримерной, она первым делом обратила внимание на разбитое зеркало, чьи осколки валялись на полу, и лишь потом на пострадавшего, находящегося чуть поодаль. Это был актер, игравший в пьесе того самого Фредди, который так мило влюбился в Элизу еще до того, как та стала настоящей аристократкой по своим манерам. Он все еще был в своем сценическом костюме и гриме, но его настоящий цвет лица угадывался легко. Осторожно опустившись перед юношей на колени, девушка ослабила ему воротник-стойку и проверила пульс. А затем перевела взгляд на большую дырку в сюртуке чуть ниже груди, которая затрагивала и жилет, и рубашку. Видимо, нападавший прорезал ему всю одежду насквозь и немного затронул тело. Да, порез был, но неглубокий и явно неопасный, поэтому девушка совершенно спокойно приложила к ране платок и продолжила исследовать гримерную. Изучив на коленях весь пол, она добралась до осколков зеркала. Все они были чистыми, без отпечатков пальцев и даже легких следов крови. Значит тот осколок, которым и была нанесена рана, преступник забрал с собой. А в том, что это был именно осколок зеркала, а не нож или что-либо еще, девушка уже не сомневалась.
Сделав несколько записей в блокноте, девушка встала и, еще раз осмотревшись, произнесла "Да, сходила в театр, называется!", после чего наконец открыла дверь и разрешила войти остальным.
- Первичные данные собраны: нападавший был вооружен осколком разбитого здесь же зеркала, который, вероятно, унес с собой. Но он не причинил господину актеру тяжелого вреда, больше одежду попортил. Кошки и то способны поцарапать сильнее. Видимо, у молодого человека просто нервы слабые... Иными словами, предоставляю его в полное ваше распоряжение, доктор! Возможно, очнувшись, он еще будет нам полезен.
В этот момент девушка увидела полицейских и притворно-любезно улыбнулась:
- О, вот и мои коллеги подоспели. Что ж, я свои выводы уже сделала, вам искать там особо нечего: кроме разбитого зеркала и несчастного невротика в гримерке больше нет зацепок. А теперь мне необходимо еще подумать над картиной случившегося: подождите минут десять.
Едва закончив фразу, девушка спокойно проследовала к выходу из театра. Как позже выяснилось, она даже не курила: стояла на ступеньках снаружи в позе кусая пальчик, и смотрела в пустоту. Но ее действия с момента прихода в коридор вызвали море негодования у актеров и прочих работников театра.
- Да кто это такая?! Как она может... Моего брата едва не зарезали, а ей все равно, для нее это как "кот поцарапал"! - возмущалась актриса-Клара. - Может, вы хотя бы нам все объясните! - обратилась она к начальнику полиции.
Тот лишь покачал головой:
- Это Камилла Мун, и ей, боюсь, никто не указ. Выскочка и стерва она еще та, но уже успела раскрыть и похищение картины, и ограбление богатой вдовы. За эти заслуги ее и терпят в наших кругах, несмотря на характер. Но делать нечего, давайте пока что запишем и ваши показания о случившемся.