Летом девяносто третьего года я второй раз расходилась с первым мужем Аркадием. Первая попытка свить семейное гнездышко завершилась бегством супруга из съемной комнаты в коммуналке рядом с квартирой моих родителей. Аркаша приехал с товарищем, и они забрали тельняшки и кассеты, брюки и телевизор «Юность», на котором муж пытался разглядеть хоккейные баталии. Потом был развод. А потом мы решили попробовать еще раз в квартире Аркашиной мамы на проспекте Тореза.
Отбытие в трешку на магистрали имени французского коммуниста сопровождалось мрачными предсказаниями старших членов моей семьи. Папа и мама полагали, что если мы, живя отдельно от предков, не поладили, то уж под боком у свекрови разругаемся тем более. Однако Виолетта Лазаревна вмешивалась в нашу жизнь несоизмеримо меньше, чем это делали мои родители. Я же, чтобы порадовать свекровь, в первые выходные после вселения вместе с ней приготовила Гефилте фиш, а через месяц самостоятельно испекла еврейский пирог под названием Леках.
На самом деле, Виолетта Лазаревна во время нашей попытки «намба ван» неоднократно намекала, что станет счастливой не с ростом кулинарного мастерства невестки и не в результате защиты ею (то есть мной) диссертации, тогда усиленно писавшейся, а только и исключительно с появлением внука, комбинезон для которого уже лет пять висел в ее трехстворчатом шкафу. Лучше сразу двух внуков, хотя комбинезон таки был один. Наследник в законном браке почему-то не завелся, возможно, небесные инстанции, отвечавшие за зарождение новых жизней, были солидарны не со свекровью, а с моей мамой, считавшей начало 90-х не лучшим временем для размножения. Теперь же мы с Аркашей были более осторожны, но чувствовали, что любовные отношения разнополых людей обесцениваются, если у них не появляется кто-то маленький и беззащитный, слюнявый и умильный, писающийся и радующийся возвращению взрослых домой. И мы завели щенка!
Породные предпочтения у нас совпали – это была очаровательная французская бульдожка. Ради нее я пожертвовала ваучером, а Аркаша с мамой обоями и паркетом в прихожей – пол был успешно прописан, а бумажная одежка стен разорвана в клочья. Мы неплохо ладили вчетвером – гуляли по Сосновке, таскали тявкающего младенца на прививки и восхищались его (а точнее, ее) сообразительностью. Сменялись сезоны, мои вещи постепенно перекочевывали на Тореза…
…А потом к Виолетте Лазаревне из Минска приехала племянница. Собственно девушка посещала город белых ночей не первый раз (и обычно приурочивала визит именно к поре, воспетой поэтами, а не к сезонам луж и сосуль; так сделала и в девяносто третьем году), но моему Аркадию раньше казалась недалекой соплячкой. То ли летнее солнце в эру ваучеризации стало светить под другим углом, то ли белорусская родственница теперь воспринималась как загадочная иностранка, то ли она поумнела и похорошела во столько же раз, во сколько за последний год вырос курс доллара, но Аркаша стал общаться с кузиной так, будто меня рядом не было. Он смеялся над шутками минчанки и подробно расспрашивал о здоровье ее матушки, он составлял девушке экскурсионные маршруты и соглашался с тем, что в вотчине Батьки такого бардака нет. На мои попытки вклиниться в милые беседы кузенов реагировала только Виолетта Лазаревна. Свекровь слышала мои реплики о погоде и преимуществах Русского музея перед Эрмитажем, а эти двое нет…
В таком режиме я продержалась три дня, а потом, пока кузина была в душе, сказала бывшему мужу, что, наверное, мы ошиблись, решив второй раз искупаться в том же фонтане, и что я уезжаю к родителям. Аркадий услышал. Более того – согласился. Мы немного подискутировали о судьбе бульдожки, но сошлись на том, что раз ваучер был мой, то и Бубуська – моя.
Я выходила замуж за джентельмена. Хороший еврейский мальчик встрепенулся в Аркаше и вызвался помочь отвезти вещи. Я возразила, что нести груз его благородства мне будет тяжелее, чем тетради и тряпки. Мы сговорились на том, что в первую поездку я отвезу к родителям собаку и еще что-то не очень габаритное, вроде черновика диссертации, а потом с родителями заеду за шубой из чебурашки, в которой заселилась на Тореза в январе, и резиновыми сапогами, в которых форсировала удельнинские лужи в апреле.
Потом мы сообщили о решении Виолетте Лазаревне, и свекровь, повздыхав немного, посоветовала приурочить мое отбытие к завтрашней субботе – они втроем отправятся в Репино, а я заберу имущество и оставлю ключ соседке из пятой квартиры.
После субботнего завтрака троица убыла, а я с рюкзаком за спиной и собакой на поводке зашагала к метро «Удельная» (служащие подземки не пускали на эскалатор, пока я не взяла Бубуську на руки). Потом мы ехали с пересадкой на Техноложке, потом втискивались в трамвай у Автово. Отец был в командировке, и компанию в поездке за остатком вещей мне составила мама, которая на протяжении трех часов объясняла, какой Аркаша плохой, и какая я глупая, что не вняла родительским предостережениям; что притащила в квартиру такого ненужного Аркаши столько нужных вещей, и что потратила ваучер, на который можно было бы приобрести «Волгу» или магазинчик, на собаку с лягушачьей внешностью…
С тех пор прошло немало лет (почти столько же, сколько с кончины французского партийного функционера Мориса Тореза до описываемых событий). Родители мои состарились, так и не став на не потраченные на собак ваучеры совладельцами доходных домов, фабрик и пароходов (относительно Аркадия и Виолетты Лазаревны точно сказать не могу, но в «Деловом Петербурге» я о бывших родственниках статей не встречала). Отжила свой век Бубуська (не очень длинный – французские бульдоги не долгожители). Я защитила диссертацию и несколько раз удачно выходила замуж… Разве что белорусский батька продолжает побеждать бардак на подведомственной территории…
Недавно моя почти 20-летняя дочь рассорилась с бой-френдом. На сбор вещей ей потребовалось существенно больше времени, чем на дорогу домой. Встречая ее у нашего подъезда, я вспомнила молодость и в очередной раз поразилась тому, как никому из четырех взрослых и довольно не глупых людей летом девяносто третьего года даже не пришло в голову вызвать такси…