Прожив более полувека на белом свете, Василий Пахомов покидал родную деревню на долгий срок только один раз; когда по повестке военкомата его призвали на службу в Советскую армию, и через половину страны увезли из родного Зауралья на Дальний Восток. И служба там у него ладилась (звали остаться на сверхсрочную), и природа в тех местах была богатая и пышная, и климат мягкий, и девушки красивые, но, вспомнив родной дом, он ностальгически вздыхал, и хотелось ему поскорее вернуться туда. Его друзья и одноклассники, выучившись в институтах, без сожаления променяли деревню на город, а ему уезжать отсюда не хотелось. Нет, он бывал, конечно, не раз и не два в областном центре и в столице, но не лежала душа у него к городу. Чувствовал, затоскует, закручинится, если уедет туда. Да и как из деревни уехать? Здесь вышел за порог, и радуешься каждой былинке, травинке, каждому мурашу, спешащему куда-то по своим неотложным делам, паучку, старательно плетущему ловчие сети, пчёлке-труженице, собирающей пыльцу с полевых цветов, птичке-пуночке, щебечущей в кустах, уж не говоря о воле, просторе, синем небе и берёзовой рощице за околицей. А как хорошо, когда утренняя зорька расплетёт свою золотистую косу, посидеть, слушая тишину, с удочкой у накрытого туманом озера или побродить с ружьём по окрестным лугам и полям, не ради забавы подстрелить зверя, а просто порадовать свою душу общением с живой природой!
Вернувшись из армии, Вася не узнал родную деревню – она расстроилась и похорошела; провели водопровод, подтянули газ, и теперь не нужно было заготавливать на зиму дрова или бегать с вёдрами за водой к колодцу. Строился Дом культуры, радовали глаз новые школа и амбулатория, и, осмотревшись, парень решил: «Нет, никуда я отсюда не уеду. Здесь я родился – здесь и умру». Руки у Василия были золотые (ещё до службы выучился на механизатора широкого профиля), и мог работать он на тракторе или на автомобиле и даже на комбайне, да и в армии много чему за два года научился, поэтому председатель колхоза, чтобы не сбежал ценный кадр в город, недолго думая, сам предложил парню сесть на новенький, только что с завода полученный ЗиЛ-130, и тот с радостью согласился.
Прошло какое-то время, и Вася женился. Зажили они душа в душу с молодой женой, ну и, как водится, пошли у них дети. Так и текла своим чередом их сельская жизнь: подрастали детки, приучали их отец с матерью к нелёгкому крестьянскому труду. Рассказывали, что нужно жить по-совести, уважать старших и любить ближних. Подросшего сына отец брал с собой на рыбалку и охоту, учил, как быть в согласии с природой, потому что, если понимаешь её, матушку, то она всегда ответит добром. «Почему не переводится в нашем озере рыба? – спрашивал он у сына, – Да потому, что те, кто жили до нас, не жадничали. И не вычерпывали всё до донышка, а брали разумно. Так же поступали они с землёй, потому и родит она щедро, благодарит за отзывчивость. Ко всем живым существам, ко всякой мошке, комарику, мышке, белочке, зайчику, что на одной земле с нами живут, нужно относиться, как к братьям – любить, беречь и не обижать». Но всё когда-нибудь кончается. Пришёл конец и этой счастливой благополучной жизни. Наступили в стране смутные времена.
И как-то в один погожий день, согласно новым веяниям, исчез колхоз, а все, кто состоял в нём, стали безработными. Вслед за колхозом вскоре прекратил работать водопровод: трубы, по которым бежала вода, жаждущие перемен граждане выкопали из земли и сдали в металлолом. Перестали функционировать амбулатория и детский сад. Были отправлены за бесценок на мясокомбинат коровы и свиньи, а фермы, где они содержались, наиболее активные бывшие колхозники разобрали до фундамента и растащили по своим подворьям. Каждый стал жить, вернее выживать, в одиночку.
Но хуже всего для Пахомова было то, что уничтожалась природа: озеро, ранее бывшее рыбным и чистым, теперь круглый год оккупировали городские рыболовы. Они и вели себя как оккупанты: летом мыли на берегу машины, оставляли после себя бытовой мусор, выжженную и вытоптанную землю, а зимой на довольно обширном озёрном пятачке, рябило в глазах от их автомобилей и пеших рыбаков, и вскоре в озере перевелись чебаки, караси и окуни, а его берега превратились в голую землю, замусоренную разноцветными полиэтиленовыми пакетами и пластиковыми упаковками. Но не только водная флора-фауна страдала от новоявленных оккупантов, не меньше страдали звери и птицы. Государство, ранее жёстко контролировавшее рынок оружия в стране, вдруг разрешило приобретать своим гражданам нарезные карабины, прицелы и приборы ночного виденья. Вольные стрелки, оседлав джипы и снегоходы, вооружившись полуавтоматами калибра 7,62 типа «Тигр» и «Сайга», начали массово уничтожать диких зверей. В первых рядах наступающей на животных армии оккупантов были те, кто по долгу службы должны их охранять, то есть егеря. Днём и ночью, в любое время года безжалостно отстреливались в окрестных лесах и перелесках кабаны и косули, глухари и тетерева, а также звери и птицы помельче. Наблюдая со стороны за всей этой вакханалией, Василий только горестно качал головой. Чтобы не быть причастным к уничтожению всего живого, он перестал ходить на охоту и рыбалку, а доставшаяся по наследству от отца старенькая двустволка без дела пылилась в шкафу.
А потом случилось то, что перевернуло его жизнь на до и после – в дом пришла беда. Она пришла, как всегда, незвано и негадано, перечеркнув всю прошлую жизнь. Однажды в погожий летний день у дома Пахомовых остановился УАЗ-469. Из него вышел заместитель райвоенкома и, виновато отводя в сторону глаза, сообщил, что их сын Виктор, проходивший срочную службу в российской армии, при выполнении боевого задания в окрестностях чеченского города Гудермес пал смертью храбрых. Люба, жена Василия, не дослушав офицера, потеряв сознание, рухнула на пол. А через два дня после этого сообщения два молодых солдатика под командованием ещё не старого, но седого, словно лунь, капитана с потухшими глазами доставили цинковый гроб, в котором, как сказали они, было тело Вити. Седой капитан гроб вскрывать не разрешил, и родители предали земле сына, даже не поцеловав по христианскому обычаю его в лоб.
Наступили чёрные дни. Горе, пришедшее в дом, казалось бы, должно было объединить семью, но случилось наоборот. Люба, загоревавши по первенцу, стала ходить в церковь и, считая себя виноватой в гибели сына, часами отбивала поклоны, простаивая на коленях перед иконой Божией Матери. А внутри Василия сломался какой-то стержень. Он стал угрюмым, нелюдимым, в душе были пустота и острая боль по погибшему сыну. Но даже будучи в таком угнетённом состоянии, Вася понимал, что жизнь не окончилась, что нужно и кормить семью, и ставить на ноги учившуюся в шестом классе дочь Марусю, остававшуюся единственной отдушиной и близким человеком в его беспросветной и безрадостной жизни.
С трудом устроившись грузчиком на железнодорожную станцию, находившуюся в шести километрах от деревни, теперь он каждый день летом и зимой, в дождь и пургу наматывал на свой жизненный счётчик бесконечно унылые российские вёрсты. Дорога проходила по знакомым ему с детства полям и лугам, берёзовым рощам вдоль озёр и клюквенных болот, и созерцание этих пейзажей вызывало из памяти Василия картины былой счастливой жизни и на время заглушало нестерпимую боль в душе.
Вот и сегодня, отработав смену, он усталый возвращался домой. На полпути до деревни, выходя из берёзовой рощи, Пахомов увидел, как впереди него мелькнула чья-то рыжая спина, и тут же из чащи деревьев на открытое пространство выскочила косуля. Не успела она пробежать и трёх десятков метров, как где-то вдали, как кнут пастуха, сухо щёлкнул винтовочный выстрел, и грациозное животное, не издав ни единого звука, рухнуло на землю. Вася хотел было броситься ей на помощь, но, опережая его, из соседнего леска выехал похожий на катафалк чёрный джип, и, плавно переваливаясь по рытвинам и ухабам, помчался к лежавшей рыжим пятном на зелёной траве косуле. Когда автомобиль в считанные минуты доехал до убитого зверя, из его чёрного нутра выбрались двое крепких мужчин в пятнистой камуфляжной униформе и, не теряя ни секунды забросили убитое животное в багажник. Как только они, запрыгнув, теперь уже в настоящий катафалк, захлопнули двери, тот, сорвавшись с места, в течение нескольких минут исчез из поля зрения невольного свидетеля произошедшего на его глазах жестокого убийства.
Оправившись от шока, вызванного увиденным, Пахомов уже хотел продолжить свой путь, как откуда-то справа раздался жалобный писк. Стараясь не потерять направление, он пошёл на звук. Сделав десяток шагов, Василий, раздвинув кусты, увидел лежащего на траве пятнисто-рыжего крохотного детёныша косули. Жалобно попискивая, тот пытался подняться. Когда это удавалось ему, он, неуверенно постояв на слабеньких дрожащих ножках и, видимо, устав от стояния, снова ложился на землю. Ошеломлённый находкой, мужчина не сразу сообразил, что убитая десять минут назад косуля – мать этого крохотного беззащитного существа. А когда сообразил, то в его голове промелькнула мысль: «Не выживет сам – погибнет. Уж больно мал – день, два от роду». Чтобы не напугать животное, Вася, стараясь не делать резких движений, нагнулся и осторожно взял на руки оленёнка. Крохотный рыжий комочек весил не более двух килограммов, он был мягкий и тёплый, а его сердечко билось так часто, что, казалось, хотело выпрыгнуть наружу. Когда Пахомов, рассматривая оленёнка, поднёс его к лицу, тот доверчиво ткнулся влажными губами в небритую щёку мужчины и, причмокивая, начал искать сосок материнской груди. Добравшись до мочки уха, он энергично стал теребить её. От прикосновений нежных губ животного Пахомову стало щекотно, в его душе что-то дрогнуло, и он, улыбнувшись, сказал: «Не бойся, малыш, всё будет хорошо. Я никому тебя не отдам … Ну вот и имя у тебя теперь есть – Малыш…» Бережно завернув оленёнка в спецовку, Василий, прижимая его к груди, пошёл домой.
Жена Люба к находке мужа отнеслась безучастно: единственное, чего она не хотела, чтобы Малыш жил в избе, а вот Маруся от радости прыгала до потолка. Несмотря на возражения жены, Вася с дочкой всё-таки оставили оленёнка жить в доме. Побегав по соседям и подружкам, Маруся выпросила у кого-то из них бутылочку с соской, и теперь они по очереди с отцом несколько раз в день поили коровьим молоком своего питомца. За месяц Малыш окреп, вырос и многократно прибавил в весе. Жить в доме ему стало тесно, и Василий, огородив штакетником участок земли рядом с сараем, соорудил своему любимцу вольер. Чтобы тот не замёрз и не простыл, хозяин настелил в вольере помост из досок, а над ним сколотил навес. Вдвоём с дочкой они натаскали туда сена, свежескошенной травы и веток, благо, к этому времени оленёнок уже мог есть травку и листья.
Каждое утро перед тем, как уйти на работу, Пахомов заходил в загон к Малышу, угощал его чем-нибудь вкусненьким и, поглаживая по голове, говорил ласковые слова, а тот, слушая его, доверчиво тёрся о колючую щёку и прятал нос под мышку мужчины. Когда Вася глядел в его влажные добрые глаза, ему часто приходило на ум, что кто-то там, наверху, увидев, как он страдает по погибшему сыну, послал ему Малыша. «А может, это душа Вити переселилась в это нежное и ласковое существо?» – думалось ему. Чем больше он общался со своим питомцем, тем меньше болело в груди, и что-то доброе и светлое заполняло пустоту внутри его.
В конце огорода Пахомовых был нераспаханный заросший луговой травой клочок земли, и, придя с работы, Василий вместе с дочкой выводили туда погулять и пощипать травку оленёнка. Тот, как маленький ребёнок, радуясь свободе, носился и прыгал по зелёному лужку. Вместе с ним смеясь бегала и Маруся. Наскакавшись и напрыгавшись вволю, Малыш подбегал к мужчине и, как бы спрашивая: «Почему ты не веселишься с нами?», – вопросительно смотрел ему в лицо. Сцена была так трогательна, что у Василия наворачивались слёзы на глазах.
Это продолжалось до осени, а в первое воскресенье сентября, когда он утром зашёл в вольер к своему любимцу, то увидел, что тот лежит посередине загона. Не понимая, почему оленёнок не бросился к нему навстречу, как это было всегда, Василий ласковым голосом позвал: «Малыш, Малыш, вставай, я пришёл…» Но тот даже не пошевелился. Нагнувшись к нему, Вася вздрогнул – на шее Малыша зияла рана, а остекленевшие глаза смотрели в небо невидящим взглядом… Сдерживая себя, чтобы не закричать от постигшего его горя, Пахомов прикоснулся к телу животного – оно было холодным. И тут он не выдержал и зарыдал, обняв своего любимца: «Малыш, Малыш, как же так случилось? … Как же я не уберёг тебя? … Кто это мог сделать?» Прекратив плакать, мужчина обвёл взглядом вольер, все доски были на месте и целы, но, когда он опустил глаза ниже, то увидел у самой стены сарая подкоп под штакетником. Подкоп был свежий, и по длинным бороздам, оставленным когтями того, кто копал, Вася догадался, что это сделал не человек. Выйдя из вольера, он сразу же нашёл подтверждение этому -- на свежевскопанной земле виднелись чёткие следы от лап крупного зверя. «Неужели волк? – подумалось ему. – Так откуда ему взяться летом? Крупных собак в деревне тоже нет». Внезапно его пронзила мысль: «Как нет? А у нового соседа крупная собака…»
К слову сказать, сосед этот появился в деревне в начале лета, купив за бесценок через два двора от Пахомовых ещё добротный дом под дачу. Сам он жил в райцентре и жил, видно, неплохо, так как всегда приезжал на дорогом автомобиле и не для того, чтобы с тяпкой гнуться на грядках, а, как выражался он, «Культурно отдохнуть – пожарить шашлычков и попить водки». Внешне этот человек был похож на хорошо откормленную свинью – толстый, с заплывшими жиром маленькими поросячьими глазками, которыми он с презрением смотрел на деревенских жителей, за что они его тут же прозвали Кабаном. Приезжая в деревню, Кабан всегда привозил с собой собаку непонятной породы, вернее помеси двух пород – овчарку с мордой ротвейлера.
Выйдя за ворота и увидев, что у дома соседа стоит машина, Василий, не зная, зачем он это делает, направился туда. Не успел он подойти, как открылась калитка, и на улицу, держа на поводке собаку, вышел Кабан. Он, не обращая внимания на Пахомова, открыл заднюю дверь джипа, и пёс запрыгнул вовнутрь. Кабан уже собирался зайти во двор, как его окликнул Василий: «Погоди, поговорить надо…» Сосед, повернувшись, вопросительно посмотрел своими маленькими глазками на Васю. Тот, превозмогая душевную боль, с трудом выдавил из себя: «Твоя собака Малыша ночью загрызла…» Когда Кабан услышал эти слова, его красное лицо ещё сильнее налилось кровью, и он, усмехнувшись, ответил: «Так тебе радоваться надо, хоть мяса пожрёте, нищеброды». После слов «хоть мяса пожрёте» в голове у Пахомова что-то щёлкнуло, и он, не отвечая, круто развернувшись, быстрым шагом пошёл назад. Всю дорогу до дома в его ушах эхом звучали слова: «Мяса пожрёте, мяса пожрёте…»
Зайдя в избу, Василий открыл шкаф, в котором несколько лет без дела стояла двустволка, и, зарядив два патрона, выскочил на улицу. Увидев бегущего с ружьём соседа, Кабан на секунду растерялся, но уже в следующее мгновение, распахнув заднюю дверь джипа, крикнул: «Дик, фас!» Из чёрного нутра автомобиля, точно разжавшаяся пружина, навстречу Пахомову метнулась громадная собака с уродливой мордой. Тот, ещё за секунду до этого не знавший, что будет делать с ружьём, увидев оскаленную собачью пасть, подняв ствол, нажал на курок. Не успевший рассеяться на расстоянии пяти метров до цели заряд «заячьей» дроби, сделав дыру размером с мужской кулак в широкой груди Дика, отбросил его к ногам хозяина. Когда Кабан увидел лежащего у своих ног окровавленного верного пса, его лицо стало белым, как мел. Оторвав взгляд, от корчащейся в предсмертной агонии собаки, он подняв голову рассмотрел, что Василий, уставившись на него немигающими мёртвыми глазами, поднимал ствол на уровень его груди, и от близости смерти в любую секунду готовой вырваться их воронёных стволов Кабан заплакал и обмочился…
Маруся, находившаяся в своей комнате и ничего не знавшая о гибели Малыша, увидев, что отец, взяв ружьё выскочи на улицу, поначалу не придала значения этому, но уже через несколько секунд ей стало почему-то тревожно, и она выбежала следом за ним. Когда Пахомов, не владея собой, целясь в соседа, уже хотел нажать курок, заглушая, до сей поры звучащие в его ушах слова про мясо, раздался пронзительный крик дочери: «Не надо, папа!!!» Услышав её крик, Пахомов опустив двустволку, побрёл домой…
В этот же день он, вырыв могилу, похоронил Малыша в конце огорода на лужку, где тот так любил прыгать и бегать...
Борис Беленцов