Осколки снарядов, взорвавшихся на фронте, долетали до тыла, убивая похоронками.
Александра добралась до деревни затемно. Немного отдышалась в сенях, машинально сняла пальтишко и, сунув ноги в домашние тапки, открыла дверь в комнату... Хозяйка, что приютила эвакуированных — её с дочкой, сидела у стены не двигаясь, зажав в руке жёлтый бумажный треугольник с круглым штампом.
Ещё в сорок первом, Луша потеряла обоих сыновей, и пришедшая похоронка означала, лишь одно...
— Муж - окатило ледяной волной сашино сердце, и что-то протестующее, полное негодования стало подниматься в её душе.
Человеческое горе ни с чем не перепутаешь. В полутёмной избе, в тот час, оно застыло во взгляде, состарившейся за день, женщины.
Александра растерялась от нахлынувших чувств и воспоминаний. Отчаяние, боль за другого, за всех, кого уже видела вот такими — почерневшими, замершими, убитыми казёнными строчками, не способными слышать, чувствовать... Знала — это конец ожидания, надежды. Остаётся развести руками — война. И всё.
Но в тот вечер, что-то сломалось в чувствах — не смогла принять, смириться. Сесть рядом и заплакать? Сердце разрывалось от боли, комок слёз подкатывал к горлу... "Это война", — не объяснение для тех, у кого она, одного за другим, отнимала родных, близких. Кто оставался одиноким уже навсегда. Как помочь той, что сейчас проваливается в беспросветность, безысходность? И неожиданно для себя самой, Александра подошла и резко выдернула из безвольных рук, проклятый треугольник.
— Бумажке веришь?
Лукерья не шелохнулась, словно не слышала ничего, словно была где-то очень далеко. Может там, где сходятся границы миров. Искала своих сердцем, стараясь разглядеть их лица в небытие, до которого сама почти дотянулась.
— Не смей верить, пока точно не знаешь - голос строгий, уверенный. Ни капли жалости в интонации. Жёстко, наотмашь.
А у самой в душе билось, лишь одно — несправедливо. Нельзя вот так всё оставить, что угодно делай, но вытащи.
Не обращая внимания на застывшую хозяйку, на льющиеся, по её щекам, слёзы, достала из своих чемоданов колоду карт.
Зачем брала — забыла. Что-то необъяснимое, нелогичное, непродуманное, заставляло её двигаться, спокойно говорить, делать то, что было единственно правильным сейчас. Хотя, это правильное, держалось на незримой нитке интуиции, и того, что стучалось внутри сознания.
Сердце не хотело признавать очевидное.
Да пусть всё катится куда угодно, но так не должно быть!
Смерть, жизнь... Всё переплелось, но в её душе нарастало одно желание —
что-то немедленно сделать, поставить забор, заслон, каменную непробиваемую стену, но не пустить горе, не дать ему убить живого человека.
Гадать на картах Саша не умела. Вот только, руки сами потянулись к ним, как к панацее от беды.
— Редко кому гадаю - спрос, говорят, высок, но тут особое дело. Сейчас всё и узнаем. Карты не врут, а похоронки — ещё как. Спросим — всё расскажут.
Откуда-то взялись силы, ведь Лукерья настолько ничего не понимала, что усаживать за стол пришлось силком. Но взялись. И полетели карта за картой кругом по столу. Перемешивала, раскладывала, доставала из колоды по одной. Снимала рукой на себя — от себя. Делала всё так, будто всю жизнь только этим и занималась.
Постепенно Лукерья стала её слышать, следя за руками, за каждым новым раскладом.
Александра же, импровизировала на ходу — задумывалась, разглядывала, отклонялась в сторону, вновь приближалась, доставала ещё одну-две, хмурилась, улыбалась, поясняя.
— Сама взгляни — нигде смерти нет. Даже и похожего ничего.
Так... А это что? Вон, пожалуйста, - это известие тебе. От твоего — известие. Видишь? - и она положила короля, сверху.
— Не то, что пришло, а то что придёт. В казённом доме, а сообщить не может. Посмотрим, что мешает...
И снова, уже в который раз, раскидывала, словно и впрямь, ворожила, но и вновь, чувствовала, как всё внутри неё протестовало, прогоняя горе, отмахиваясь, закрываясь от него потрёпанной колодой.
— Не открываются до конца. Давай ка, ещё раз посмотрю, чем сердце успокоится.
И посмотрела, выложив последние три карты, а четвёртую — под них.
— Кругом, Луша, дороги, хлопоты, домов казенных не сосчитать. А вот и последняя — вести. Радостные, да не близкие.
— Да как же, Саша, ведь прислали, - впервые за всё время, пролепетала хозяйка.
— Прислали. И что? Карты иное говорят. Ты сейчас сердцем чувствуй. Всё забудь — себя слушай. Чувствуешь, что одна? Нет рядом мужа? Темнота кругом? Представить можешь такое? Я-то по картам вижу — с тобой он. Да, и до карт, ещё как только вошла, почувствовала, — не витала тут ни смерть, ни вестники её - сорвавшаяся фраза даже саму Александру удивила, но, несмотря на всю её книжность, она и сработала окончательно.
— Почему же не писал давно? Уж, думала без вести пропал - голос у Луши, хоть и был слабым, но в нём сквозила нежность.
— Дороги, дороги. Там где они сейчас не всегда напишешь. Это я так думаю, а карты говорят, что нет возможности.
Она ещё долго и много говорила о том, что муж любит её, что после каких-то известий встреча будет, да вот только, ждать и верить придётся. Тяжело родному человеку без любви и веры. Душа душу поддерживает и бережёт, а не сомневается.
***
Письмо пришло через несколько месяцев. И в самом деле, с похоронкой напутали. Госпитали, ранения, долго барахтался между жизнью и смертью, а свой медальон, как-то не уберёг. На войне всякое случается.
Хоть уговорились, что Лукерья никому про ту ночь не расскажет, но, получив радостную весть, она всё на свете забыла — рассказала, что и не сомневалась, потому что Шурка из Ленинграда ей ещё, когда похоронка пришла, нагадала... Потом, всё-таки опомнившись, предупредила, что, мол, редко гадает, только уж в самые-самые. Не бегайте зря.
То ли послушались, то ли ещё как, но приходили, приезжали издалека, лишь те, у кого совсем надежд не оставалось. И Александра садилась за стол, раскладывала потрёпанные карты.
Иногда, ей казалось — не в картах дело. Что и сама она, и те кому гадала вставали заслоном против, чего-то непонятного. Чего-то, что она почувствовала, той далёкой ночью, в избе, когда боль и страх взорвались в ней самой. Запомнилось, как поднялось в душе - Не хочу. Не пущу. Так не будет, не должно быть.
Одно поняла из всего — каким-то немыслимым способом, в мире случаются чудеса, и похоронка ещё ничего не значит.
Нужно, наверное, огромное желание — отменить беду, поставив его против судьбы. Трудно сказать, кого она убеждала больше — себя или тех, кому гадала. Таких было немного, и с похоронками больше не приходили. Появлялись те, кто давно не получал писем, видел во сне родного человека убитым в бою, кто услышал или прочитал, что именно тот полк или дивизия понесли большие потери..., а весточки от любимого с тех пор и не было.
***
После войны жизнь в эвакуации стала забываться.
Больше Александра никогда не гадала, даже пасьянсов не раскладывала.
Под старость, рассказав всю эту историю внучке, задумалась ненадолго и тихо обронила:
— Может, просто удача, а может, и в самом деле, чудо. Ведь, те на кого я якобы, гадала потом объявлялись живыми. Даже если не всё было так, как я говорила — не ранен, а в окружении, или просто письмо затерлось, меня никто не винил, и все, почему-то, говорили — Шура так и сказала точь-в-точь.
Возможно мне хотелось, хоть на время, отвести беду, дать человеку собраться с силами, чтобы принять и не сломаться. Иногда я так и думаю, а потом понимаю, что и сама не знаю ни как, ни почему я так поступала, но иначе не могла.
А может наша вера — моя, и тех женщин, успевала раньше смерти.
Не всё в этой жизни просто, как и не всё в ней можно объяснить.