Имена изменены, а те, что не изменены, прошу считать совпадением с именами реальных людей. И географические названия тоже. И даже названия газет
– Проходите, пожалуйста! – молоденькая секретарша в мини была приветлива и сексапильна, как положено. – Шубу можете повесить на вешалку.
– Мне назначено на одиннадцать.
– Да, я в курсе. Редактор попросил Вас подождать в его кабинете, скоро он подойдет. Пока почитайте нашу газету. Хотите чаю? Вам с лимоном?
Раздевшись, я вошла в директорский кабинет, села за стол, развернула свежий номер «Комсомолки», отхлебнула горячего чайку из красивой чашечки, – как приятно с морозца.
Осмотрелась – не то, чтобы шикарно, но вполне солидно.
Дверь в кабинет с треском распахивается и на пороге появляется...
Да, это он, собственной персоной.
Пополнел, слегка обабился, как это случается у блондинов, обрюзг, но вполне узнаваем. Вот интересно, узнал ли он меня? Все-таки прошло больше десяти лет от начала нашего знакомства. Может, все-таки не узнал? Надеюсь, что нет…
- Выйдите из кабинета, - резко приказывает он мне, а кому-то приглашающе машет.
Узнал... Иначе к чему этот спектакль! В общем, мне на выход, с вещами.
В кабинет заходит незнакомый мужчина, и эти двое закрываются в кабинете. Да, это уже не Вовочка, а поди какой-нибудь Владимир Владимирович.
Усевшись за небольшой столик у входа, я огляделась.
Это была редакция той самой газеты, в которой несколько лет назад я работала, только помещение другое, редактор другой, стиль другой, век другой, тысячелетие другое.
В мою бытность газету делали в уютной комнатке, с геранью и фиалками на подоконниках, статьи писали ручками, и на всю редакцию было три компьютера с программой DOS и дискетами, полтора телефонных аппарата и три пейджера, зато трава была зеленее и газета гуманнее.
Теперь редакция представляет собой огромный холл, на манер американских офисов. Каждое рабочее место компьютеризировано и ограждено прозрачной ширмой. Народу куча, почти все новенькие. Мелькнула пара знакомых лиц, но я не лезу брататься: мои бывшие коллеги явно заняты, да и мое теперешнее положение настолько незавидно, что лучше заткнуться и газетку почитывать.
Перелистываю номер, остро пахнущий типографской краской, и мой запал сменяет неуверенность и даже растерянность.
Что делаю здесь я, музыковед по образованию? Наша газета «Семь дней» была интеллигентным, женственным, культурным изданием, и только часть статей из нее шла в новосибирский вкладыш «Комсомолки». Все изменилось: газета «Семь дней» «сдохла, как все красивое», по меткому выражению одного старого джазового барабанщика, зато «Комсомолка», зубастая, агрессивная, амбициозная, процветает и развивается вширь и вглубь, и культура на ее страницах занимает далеко не главное место, а жалко ютится где-то там, у порога, на половичке.
Как так вышло, что, расставшись с «Комсомолкой», я снова сижу здесь, в ожидании собеседования?..
– Зайдите, – я оборачиваюсь на командный окрик.
Захватив с собой вещи, – сумку, чашку с недопитым чаем, газету, – я вхожу к нему в кабинет.
Собираюсь сесть на ближайшее сиденье, а не тут-то было.
– Не сюда, – резко останавливает он на меня,тыча пальцем в другую сторону, напротив себя.
Да уж, сегодняшнее его поведение изрядно контрастирует со вчерашним.
***
– … Здравствуйте, я по объявлению, – представилась я по телефону накануне. – Моя фамилия С...кая, я раньше писала в…
– Да, да, отлично, – голос в трубке прямо-таки любезный. – Приглашаю Вас на собеседование. Когда Вам удобно будет прийти к нам в редакцию?..
Слишком хорошо, чтобы быть правдой, – мне ведь уже в стольких местах отказали.
Да чтобы в «Комсомолке», газете жесткой и циничной, так сюсюкали с безработной музыковедьмой!
Надо было еще вчера насторожиться: с чего это редактор такой добренький?
Конечно, он узнал меня. Именно поэтому вчера он сделал все возможное, чтобы заманить меня на встречу с ним. Его сегодняшнее хамство окончательно это подтверждает.
Надо же быть такой дурой, чтобы поверить, что он возьмет меня на работу после всего, что было!
***
…Закончив Новосибирскую консерваторию, мы с Шуриком, два молодых дипломированных музыковеда, полные идей, вернулись в Томск, родной и провинциальный.
Увы, музыковедение здесь пока выглядело экзотикой, эдаким предметом роскоши: красиво, но куда бы его положить? На весь город, в целом научно-интеллигентный, насчитывалось полтора места работы для дипломированных выпускников консерватории.
Каким-то чудом в нас поверил один молодой журналист, лохматый, бомжеватый и сумасшедший.
Ну, а кем еще, если не сумасшедшим, является человек, который предлагает почти незнакомым людям издавать музыкальную газету, причем совершенно бесплатно?
Конечно, мы согласились, – обожаем сумасшедших, сами такие.
На дворе девяносто второй год, голодный, непредсказуемый, кишмя кишащий сногсшибательными идеями. В нашем тогдашнем возрасте творческие амбиции были куда важнее денег и даже еды.
Этот Игорь Ковалев работал штатным корреспондентом «Томской трибуны».
Читать ее невозможно: газета была партийной до мозга костей, а с профессиональной точки зрения откровенно слабой. Зато редактор, немолодой усталый коммунист, охотно предоставлял газетную площадь под всякие приложения – литературное, медицинское, научное, – правда, бесплатно. Пускай, говорит, самовыражаются себе на здоровье.
Так, Игорь с непостижимой легкостью выбил у него целый разворот под музыкальное приложение, еще не совсем понимая, чем его заполнять. Авантюра еще та.
Мы с Шуриком назвали наше музыкальное детище «Камертоном», затем принялись потихоньку шалить. О чем бы мы ни писали, – о филармонических концертах, о дирижерах-гастролерах, о вечерах в Музыкальной гостиной, который Шурик сам же проводил, – делали это максимально живо, весело и колко. Кроме того, мы публиковали музыкальные анекдоты и собственные музыкально-теоретические эссе; брали интервью у местных музыкантов и анонсировали музыкальные события, – в общем, регулярно и бойко отслеживали музыкальную жизнь наших Сибирских Афин.
Наше озорное приложение заметили. Кто-то порадовался за нас, а кто-то насторожился.
Парадокс состоял в том, что в «Томской трибуне» имелся собственный, штатный культурный отдел. Он состоял из двух сотрудников - чопорной высокомерной дамы по фамилии Корнетова и молодого тщедушного белобрысого паренька по имени Вова. Волей-неволей в публикациях мы с ними дублировались, вызывая недоумение у читателей: по одним и тем же музыкальным поводам газета разражается двумя материалами, порой противоречивыми.
Корнетова писала в старомодном «высоком штиле», идеологически выдержанном, воспитательном, застегнутом на все пуговицы, примерно так: «Пятая симфония Бетховена прозвучала в высшей степени достойно. Спасибо нашему симфоническому оркестру за облагораживание наших душ, а также за доставленное удовольствие…»
Зато мы с Шуриком стебались, как могли, – язвили, шутили, хохмили. Не совру, если скажу, что до нас томская пресса не знала такого раскованной и в то же время профессиональной музыкальной журналистики.
Ковалев тоже время от времени писал о музыке, – примерно, как слон в аптеке. Будучи неплохим парнем, он изъяснялся сумбурно и нелогично, к тому же ничего не понимал в музыке. Зато голосовал за любой кипеж, кроме голодовки, с энтузиазмом помогал нам и даже вдохновлял.
Что касается беленького мальчика Вовочки, то я вообще ничего не могу о нем сказать. Не припомню, чтобы я от него что-то прочитала.
Когда мы заходили в кабинет, где сидел Игорь, мы всякий раз сталкивались с этой парочкой, – культура обитала здесь же. Если Корнетова нас демонстративно не замечала, то Вовочка метал в нас неприязненные взгляды. Но нам было море по колено, – терять было нечего.
А Вовочка ждал своего часа. И дождался.
… «Как цепко держит она своими женскими ручками этого монстра по имени Орган!» – так эффектно закончила я концертную рецензию, посвященную одной замечательной молодой органистке.
В консерватории мы с Шуриком сами занимались игрой на органе, поэтому прилично разбирались в органной музыке. В Томской филармонии был установлен орган фирмы Зауэр,и на гастроли приезжали хорошие органисты.
–…У нас проблемы: редактор собирается закрыть «Камертон», – вдруг прибежал к нам озабоченный Игорь.
– Как?! Что случилось? Почему?
– Из-за статьи про органный концерт.
– Да ладно!..
Оказалось, мальчик Вовочка отнес газету со статьей главному и, показав ему строчку про цепкие ручки и про Орган, сказал примерно следующее:
– Она намеренно написала слово Орган с заглавной буквы. Невольно хочется поставить ударение в слове Орган на первый слог, и вырисовывается как бы неприличный смысл... Что скажут наши читатели?! Вы же понимаете, что она специально это сделала, чтобы поглумиться!
Редактор, увы, не засмеялся, даже не улыбнулся. Он испугался "нежелательных ассоциаций", как и положено чиновнику с большим партийным стажем, затем рассердился. На Игоря, конечно, – ведь мы с Шуриком ему никто.
Тем не менее нас, всех троих, вызвали «на ковер» к главному редактору «Томской трибуны», где как следует пропесочили. Помнится, я пыталась объясниться, но была грубо прервана.
Правда, «Камертон» тогда все-таки не закрыли, но осадок остался.
***
Забавно, что фаллическая символика и курьезы, с ней связанные, преследуют нас с Шуриком уже давно.
Еще в консерватории мы увлекались фрейдовским психоанализом, методикой анализа сновидения, а также психологией ошибочных действий, – описок, оговорок. Вместе с нашим педагогом, профессором Лужским, мы заразили психоанализом весь наш курс. У студентов-музыковедов даже появилась забавная интеллектуальная игра – обличать друг друга «по Фрейду».
Не менее веселой была музыковедческая работа Шурика, посвященная психоанализу оперы Шостаковича «Нос». Исследовав либретто с позиции фрейдизма, Шурик попытался ответить на вопросы:
1. Кому Шостакович захотел показать «Нос»?
2. Оперу «Нос» или «нос»?
3. А нос ли? (с точки зрения цензуры сновидения, нос, как фаллический символ, иногда заменяет другой, неприличный, орган).
Поэтому для нас с Шуриком эта история с «Органом», в которой явно не обошлось без духа папаши Фрейда, выглядела пародийным продолжением нашей длительной психоаналитической эпопеи.
***
Сталкиваясь с Вовочкой в редакционном коридоре, мы не могли удержаться от смеха. Я представляла себе, как этот подающий надежды стукач, преследователь подтекстов, услужливо подсовывает старому чинуше газетку, вполголоса втирая ему явную глупость про «диверсию», эдакий непристойный вброс в морально устойчивое содержание партийной газеты.
(Хотя… Будь это на полвека раньше, всем нам было бы не до смеха. Сколько газетчиков сели за "Сталингад" и за "гавнокомандующий"!).
При нашей активной музыкальной деятельности нам с Шуриком приходилось часто посещать филармонию.
Однажды нам здорово нахамила гардеробщица. Почему-то филармония испокон веков предпочитала брать на работу самых склочных и бескультурных бабулек. Гардеробщицы, вахтерши, уборщицы – все, как на подбор, обладали стервозными характерами и норовили «опустить» лохов из почтеннейшей публики не по делу.
Этот скандал стал последней каплей, переполнившей чашу нашего терпения. В следующем же выпуске «Камертона» вышла моя статья «Филармония начинается с вешалки».
Резонанс превзошел наши ожидания. Одни отнеслись к ней одобрительно («Правильно, сколько можно! Давно пора написать об этом!»), зато среди филармонического начальства я нажила непримиримых врагов.
Те начали действовать.
Не прошло и недели, как в «Томской трибуне» вышел фельетон Корнетовой о неких критиканах, которые «ничего из себя не представляют, зато позволяют себе хаять уважаемые организации и заслуженных работников культуры».
Что тут скажешь…
Странную позицию заняла газета, на которую мы безвозмездно трудились вот уже полгода. Главный редактор сделал вид, что «Томская трибуна» не имеет никакого отношения к «Камертону», и одобрил этот материал к публикации.
После этого у нас поубавилось энтузиазма.
Маленький провинциальный город оказался не готов к независимой музыкальной прессе. По большому счету нам, музыковедам, нечего здесь делать. Все шло к тому, чтобы нам с Шуриком вернуться в столичный Новосибирск, где прошли наши студенческие годы.
… Последний выпуск «Камертона» готовился к выходу в начале лета.
Сдав все материалы Игорю, я покинула редакционную комнату.
Как вдруг в коридоре меня остановил Вова. Уж не поджидал ли меня? Какой-то он был подозрительно мирный и даже приветливый.
– Зайдемте на минуточку в мой кабинет, – любезно пригласил он.
Надо же, Вовочка обзавелся собственным кабинетом! С чего бы это?
– Я теперь редактирую «Комсомольскую правду» в Томске, – Вова с нескрываемым чувством глубокого удовлетворения сообщил мне эту оглушительную новость.
Вот почему у него теперь отдельный кабинет! Далеко пойдет. Вот уже обскакал своего партийного редактора, свою интеллигентную начальницу.
Взяв свежий экземпляр «Комсомолки» из кипы газет, он угощающим жестом преподнес его мне.
– Я приглашаю Вас работать со мной, – сделал он мне «предложение дружить». – В «Комсомолке» стиль совсем другой, чем в томских газетах. Здесь надо писать остро, иронично, с юмором. Уверен, у Вас получится, – Вова победно улыбался.
А у меня в голове все никак концы с концами не сходились… Наконец-то меня пригласили на нормальную работу, в нормальную газету, но кто? Мой неприятель, стукач и интриган. Оно мне надо? К тому же я вот-вот покину мой родной город, который так и не принял меня. Наша семья уже целенаправленно готовилась к переезду.
Я сдержанно поблагодарила, обещала подумать, попрощалась навсегда и вышла.
***
…Как оказалось, не навсегда.
Вот мы снова сидим друг напротив друга. Он смотрит на меня с неприкрытым презрением и ехидно заявляет:
– Что, совсем никуда не берут?
Откуда он знает?!
Действительно, так и есть. После ухода из «Комсомолки» я долго работала в католической киностудии, пока там все не развалилось, – это отдельная грустная история. А после католической организации в православной стране трудно устроиться в СМИ.
Но откуда Вовочка обо всем осведомлен?
…Я открываю рот, чтобы возразить, однако редактор не дает мне сказать ни слова. Более того, он заранее отвечает мне на все мои не произнесенные возражения.
– Что с того, что Вы работали в газете! Время изменилось, Вы безнадежно отстали, Вы уже не сможете освоиться. Вы даже эксклюзивного интервью не можете взять.
Он и про это знает?! Откуда? Меня действительно невозможно было выгнать на интервью со звездой.
– Ну, о чем, о чем Вы сможете писать! Вы морально устарели, – уверяет меня ВВ, и его полное лицо приобретает свекольный цвет.
Возглавляя газету с таким стремным названием, он еще смеет мне говорить, что я «морально устарела»?!
– У Вас даже темы своей нет, – гнет ВВ свою линию.
Я молча достаю из сумки первую попавшуюся из пяти заготовленных, толстенную папку с газетными вырезками – о музыке, о шоу-бизнесе, о театре, о кино, о творческих людях, о городе – и через весь стол придвигаю к нему. ВВ демонстративно толкает ее ко мне обратно, на мой конец. Неужели не желает даже взглянуть?
…Я вдруг понимаю, что ему не требуется изучать мои работы: он их и без того прекрасно знает.
Похоже, Вовочка незримо следил за мной на протяжении всех этих десятилетий. Управляя томской «Комсомолкой», он наверняка интересовался, как там развивается ее старшая «сестра», новосибирская «Комсомолка». А в ней было полно моих статей.
Видимо, он меня не забыл. Возможно, даже собирал обо мне информацию. Иначе откуда ему так много известно?
«Вы мной пренебрегли!» – ВВ не из тех, кто умеет прощать обиды.
Все, пора валить. Здесь мне работа не светит. Никогда.
А что, разве я сама хочу здесь работать? Нет. Правда, только сейчас я в полной мере осознаю, насколько для меня это неприемлемо.
Но ВВ не торопится меня так легко отпустить восвояси: он долго, подробно, с садистским наслаждением рассказывает мне, какая я бездарная, старомодная, некомпетентная. Зато сам весь в шоколаде: холеный, в редакторском кресле, в дорогом костюме, на руководящей должности.
Я сижу, уничтоженная, пришибленная, почему-то не могу подняться с места, чтобы уйти.
Мне вдруг показалось, что в его лице – сытого недоброго блондина по имени Владимир Владимирович – мне отказывает само Государство. В работе, в творчестве, в хлебе насущном, в праве на жизнь: «Ты – пустое место, ты ноль без палочки, тебя – не надо».
Хватит!!
В этот момент в моей голове окончательно созрело решение – уехать из этой страны, где процветают такие, как ВВ.
Я сложила не пригодившиеся папки обратно в сумку и встала из-за стола. Газету я не взяла с собой, сам пусть читает. Кивнула на прощанье, повернулась и пошла.
– Спасибо! – вдруг произнес мне вослед ВВ.
Я недоуменно обернулась: за что, интересно? За доставленное удовольствие?
– Не за что, – покачала я головой и продолжила путь.
…На самом деле это я должна сказать ему спасибо, ручку пожать.
Если кто-то думает, что легко принять решение об отъезде – из родного города, родной страны – то весьма ошибается. Тут столько нитей, которые опутывают, не отпускают.
А Вовочка вот уже второй раз помогает мне решиться на важный шаг. Может, он и есть мой Ангел-хранитель?
…Вот уже больше десяти лет мы с Шуриком живем в Таиланде. Мы дауншифтеры, то есть люди, которые полностью отказались от карьеры ради простых радостей жизни. В нашем случае – это море, солнце, пальмы, дайвинг.
Ешь кокосы, жуй бананы. Жизнь легка, есть силы и время для творчества.
По иронии судьбы, мне снова довелось сотрудничать с «Комсомолкой» – в московской редакции работает моя подруга. Недавно она заказала мне статьи с видеороликами про тайскую жизнь.
Надеюсь, Вовочке понравится моя новая тема.
Ольга Сквирская, Ко Самуи, 2012