1
Таймер, как всегда, проиграл ровно в шесть, но в этот раз вставать почему-то не хотелось. И Владислав незаметно задремал. Однако, полудрём его растянулся почти на час, и он вдруг с беспокойством, словно по приказу, встал. Было без трёх минут семь. За окном давно рассвело, пора было уходить на работу.
Дирижёра не удивило почему-то, что в квартире находился он один. Это был очевидный факт, который не вызывал никаких вопросов. На ходу он сымпровизировал бутерброд с колбасой, и съел его всухомятку. Сегодня ему надо было везти шефа на важную встречу в небольшой городок, в 120 км от ихнего. Он вспомнил, что в гараже вчера наказал ребятам машину проверить и заправить – шеф, Иван Арсеньевич, не любил осечек. А Владислав, как и весь остальной штат фирмы, был в чести именно из-за надёжности и благонадёжности. Так что в ребятах Владислав был уверен, но вот сам постыдно проспал – такая оказия с ним случилась в первый раз.
В принципе Владислав ещё успевал – на маршрутке ехать было минут пятнадцать, хотя это расстояние он любил проделывать пешком.
Однако, странное беспокойство не покидало Дирижёра. Оно было тем странно, что источник его находился извне, и он не мог распознать, что это и зачем. Как всегда, всё исходило от музыки, выражалось в её звуках. Ритмы в этот раз накатывали невпопад, и он никак не мог упорядочить этот диссонанс, выявить в ритмах какую-то логику и смысл.
Был конец августа, утро уже заявлялось со свежачком, пришлось искать в шкафу джемпер, на что ушло ещё несколько драгоценных минут.
И снова его не удивила вторая странность за сегодня: сосед по лестничной площадке Сергей, обогнавший его на спуске, и ещё более спешивший, бросил на ходу: «Привет, Володя, как дела?».
Его более настораживало невыясненное беспокойство извне, он пытался разобраться в нём, однако для этого надо было прояснить ощущения свои. Интуиция его уже нащупывала что-то.
Выйдя из своей девяти этажки, Владислав удивился не на шутку: улица была принципиально не та. Он сообразил это быстро, буквально в первое мгновение: его улица зеркально и симметрично изменилась. Небольшой рынок с остановкой маршрутки вместо левой стороны, находился справа, а маленький скверик, где он любил играть с детьми, теперь находился слева. Дома, люди, детская площадка возле их дома, беспечно играющие на ней дети – всё было прежним, но буквально развёрнуто наоборот. Перед ним был очевидный факт изменения пространства – и именно об этом уже во весь голос ему возвещала Музыка, идущая со всех сторон.
Это был не просто случай, а ситуация, но Дирижёр умел не паниковать, а брать в руки прежде всего самого себя. Ибо он, человек, прежде всего творитель всего сущего вокруг себя. Он свернул, как всегда, налево и вскоре прошёл в свой скверик, со старыми знакомыми скамейками, с которыми было многое что связано в его жизни. При виде их он несколько успокоился, стабилизировался в мыслях и сел на одну из них. Первое решение было принято: он достал мобильник и позвонил шефу. Однако, вместо Ивана Арсеньевича, ему ответил женский голос: «Станислав Николаевич, я Вас слушаю». «Мне Ивана Арсеньевича», – упавшим тоном ответил Владислав, ибо уже знал, каков будет ответ. «Вы попали не туда, вы ошиблись номером», – делаясь тише, будто пропадая в пространстве, отвечал ему мелодичный женский голос, – и Дирижёр выключил телефон.
Он прислушался к звукам, идущим к нему извне: чья-то чужая воля вторглась в его личное пространство, против него играл чужой оркестр.
И вдруг он будто только что вышел в этот странный мир, и его пронзило от ирреальности его: а где же Надя и дети – их нет! Настоящий ужас, впервые за многие годы, потряс Дирижёра.
2
Владислав закрыл глаза и отсёк все внешние звуки. Потом проверил тело, основные функции его. Бой предстоял необычный, впервые в практике его. Руки, одна за другой, потом ноги, остальные части тела – тяжелели, повышали температуру беспрекословно по желанию его. Далее надо было перестраивать свой оркестр. Либо искать какую-то новую идею, либо вспомнить, вновь нарисовав предсмертный эпизод.
Бородатые их тогда заставили копать могилу самим себе. И пока они рыли её втроём, те сидели под деревом, скучая, и отмахиваясь от слепней, да о чём-то лениво переговариваясь на своём гакающем языке. Автоматы они сняли, но те лежали возле каждого, у бедра.
Переглянуться Владик смог только с Серым – Данька уже потух. А ведь так хотелось жить! Нужна была какая-то импровизация, сумасшедшая идея – и что-то уже зародилось у Владика, что-то всплеснуло в глубине… Но Данька его опередил. Один из бородатых перехватил его мимолётный взгляд, брошенный на автомат. Бандит вскинул брови, что-то крикнул другим двоим и те весело заржали.
Все трое они встали и направились к пленникам. Бородатый был детина огромный, упитанный. Подойдя к Даньке, он молча вырвал из рук его лопату и отбросил её в сторону. Потом сорвал с него цепочку с крестиком и бросил в ту же сторону. Потом пригнул его, оцепеневшего тяжёлой рукой так, что тот стал на колени, как раз на краю ямы, вырытой им. Потом достал из-за пояса кинжал. Владислав понял, сейчас будет заклание, а он станет свидетелем его.
Это невиданное святотатство среди дарованных жизнью на глазах у Владика произошло впервые. Бородатый перерезал горло Даньке – и Владик не успел. Всего лишь на несколько мгновений – он знал уже, что надо, и что сможет. Данька всхлипнул, словно ребёнок, но это уже всхлипывала его смерть. Струю крови бородатый умело направил прямо в яму, потом профессионально, двумя движениями, отделил голову, бросил в яму и её. Вслед за ней столкнул уже завалившееся тело.
И вдруг произошло нечто невероятное для всех: отчего-то отлетела голова у бородатого. Звуки у Владика обрели плоть!
Никто не заметил, как всё произошло. Кинжал мгновенно вырвался из рук террориста, и сделав стремительный кульбит, отсёк голову ему же. Затем, как томагавк, он полетел к другим двоим, и ударил поочерёдно одному в грудь, а другому вонзился в горло, оставшись прямо в нём.
Всё это произошло буквально в несколько секунд. Но один террорист уже свалился в яму, другой лежал неподвижно под деревом, и дёргал ногами в последних конвульсиях третий.
И тогда вдруг заплясал и завыл Волк.
3
Оркестр вывел его, всё разъяснив: вот край его мира, а вот мир иной, чужой портал. Законы здешние идут наоборот. Его реальность втягивалась в чужой портал чьей-то волей. И воля эта была враждебная ему. Враги у него конечно были, зла слишком много он искоренил, но в этот раз противник был под стать ему, и кто это был именно, Дирижёр не мог понять.
С прояснением ситуации упорядочились звуки Музыки – он фактически взял их под контроль.. Музыка разъяснила, что ему делать далее: определить законы данного портала, найти их логику, понять идею и цель вторгшегося к нему мира.
Владислав встал со скамейки и только сейчас услышал какие-то звуки из глубины сквера, явно ему не знакомые, не ассоциируемые ни с чем.
Был будний день, народу в сквере не было почти никого, но для кого-то звучала музыка и шёл разговор. Он понял, где был источник странных звуков – на летней танцплощадке. Когда Владик вышел к ней, то удивился ещё больше. Кто-то установил на площадке огромный телеэкран, перед которым возвышалась трибуна, с которой о чём-то возвещал человек, очевидно игравший роль шута.
Это был явно театр, и роль в нём была разыграна искусно. Некто, одетый в шутовской наряд с вызывающе красным колпаком, рассказывал, как показалось Владиславу, некую историю, возможно декламировал чьё-то произведение. Но более всего Дирижёра поразили зрители, коих собралось на это действие немало. Все они стояли неподвижно, столбняком, словно каменные болваны из доисторических времён. Однако, когда Дирижёр вник в смысл речей Шута, то поразился ещё более.
Как и положено шутам, речь и игра его были гротеском, вычурностью, и абсурдом. Вот о чём шла речь в данном эпизоде: «Дважды два – пять! – утверждал с безусловной уверенностью Шут. – Чёрное – это белое, а белое – это чёрное, ибо от вас всегда скрывали это. И Солнце восходит на Западе, а садится на Востоке, ибо Запад есть Восток, и вас, власть имущие держали столетиями во тьме!»
И никто, абсолютно никто не возразил на эти безумные слова. Наоборот, появилось движение среди людей-истуканов, кое у кого на лицах улыбки, послышались одобрительные возгласы в толпе.
Ободрённый реакцией толпы, неистовый Шут продолжал: «Солнце ходит вокруг Земли – это всем очевидный факт. А Земля – тело плоское, осмотревшись вокруг, вы убедитесь в этом сами. И Луна тоже – плоская, как блин, разве это не истина перед глазами! Так сколько же нам академики будут врать!»
«Но этого не может быть! – воскликнул кто-то из толпы. – Космонавты летали, видели другое!»
«Кто летал?! – Шут разразился хохотом. – Кто тебе это рассказал?! Это искусство, но ложное, извращённое по сути – человек ведь не может полететь. А вот смотри, как «летали» на Луну!»
Позади Шута засветился экран, и на нём появилась площадки, вокруг юпитеры, в центре муляж космического корабля. «Астронавтов» в скафандрах уже заканчивали гримировать, и одевать прозрачные шлемы. Режиссёр командовал с вышки: «А теперь Армстронг. Армстронг, я сказал! Так, подходим к флагу, разворачиваем его…»
Шут уже задыхался, сгибаясь в хохоте: «Вот так они летали! Да ведь и это очевидно: разве возможно туда слетать, когда тысячи лет никто туда слетать не мог!» И единственный возразивший голос в толпе смолкнул, и похоже навсегда.
Музыка предупредила Дирижёра: близится апогей абсурда и он незаметно отошёл в сторону, наблюдая спектакль со стороны.
И тогда Шут прекратил свои абсурдные речи и сделал первый взмах рукой. Загипнотизированная толпа послушно качнулась вслед повелевающей руки. Шут сделал движение кистью вверх и вниз, и произнёс: «Кто не верит, тот дурак, кто не скачет, просто враг!»
Толпа заскакала, весело повторяя слова идиота. Всё веселее и пьянее становилась Толпа. Дирижёр уже знал, что последует далее – вслед за моральным уродством, началось физическое преображение Толпы. Люди начали преображаться в обезьян, те, всё также скача, приходили в неистовство и ненависть к врагам, изрыгая, как смрад, неистовую брань. Далее, от этой брани они преображались в свиней.. Те, гадя вокруг, исходили от ярости в жаб, пауков и змей. И жаля, убивая друг друга, расползались прочь. И город стал рушиться тут же, на глазах, и первобытные джунгли пошли в атаку на руины.
Шута уже не было нигде, и тогда оркестр сам сыграл финальную сцену. Он сыграл Дирижёру то, что ему страшнее всего было вспоминать.
После того, как Сергей пришёл в себя, и перестал плясать и хохотать, Владику надо было немедля спасать себя и друга. Все атавистические гены Серого готовы были взыграть вновь – быть просто зверем, и каннибалом, и шаманом. Но Владик знал уже, что тот может уйти и в другую крайность безумия – в мир растительный, инертный. Он посмотрел внимательно в лицо Сергея и поймал его глаза. Его музыка тотчас вошла в сознание друга гармонией, и тот окончательно пришёл в себя.
Сидя на краю могилы, пока Владик собирал автоматы и обыскивал террористов, Сергей Волков пребывал в тихом, смирном состоянии. Видно было, что он глубоко ушёл в себя. Вдруг Серый произнёс слова, поразившие Владислава навсегда:
– Твоё искусство – правдивее, чем есть. Как ты смог, Владик? Да ты нечеловек!
Наступило утро, Владислав проснулся. Пора было вставать. Из кухни доносился запах любимых гренок. Надя, как всегда, баловала его.
Он вышел, поцеловал жену. Дети ещё спали. Позавтракали, поговорили о том о сём. Он первым ушёл на работу.
Дирижёр шёл пешком, игнорируя маршрутку. И вдруг всё вспомнил. Он сразу отмёл сон. Музыка не уводила его в заблуждение. Да он и знал это без неё: в мире нашем возможны любые абсурды ненависти, как и магия любви.