Он стоял босым на бетонном полу, потягивая крепкий утренний чай, и смотрел в окно. За мощными стенами комендатуры южное солнце наполняло теплом пологую чашу предгорий, наполненную небрежной россыпью четырёхскатных крыш и зеленью фруктовых деревьев. Новый день неумолимо вступал в свои права. Слышались крики детей, шум машин, блеяние и мычание скота. Что-то изменилось… Запах. Это был запах мирной жизни. Сделав шаг ближе к проёму окна, Джон опомнился и резко отступил… Чёрт его знает, на чьих пулях держится здесь мир... Рано. Слишком рано.
Впервые он приехал на эту войну в составе большой группы журналистов, правозащитников и представителей гуманитарных миссий. Тогда здесь всё выглядело не так, как сейчас. Развороченные дороги, разрушенные дома, обгоревшая техника на обочинах, бродячие псы, сбившиеся в неуправляемые стаи, и похожие на них оборванные солдаты официальной власти. Было много работы. Много добротных планов и шокирующих картинок. Джон с коллегами ездили по республике, снимая материалы об ужасах ковровых бомбардировок, бедственном положении федеральных сил и страданиях мирного населения, борющегося за свободу. Кто за что боролся – это, правда, в конце командировки стало менее понятно. Но Джон хорошо делал свою работу. Генералы армии с опухшими лицами, холёные полевые командиры в европейских костюмах с папахами, заплаканные женщины с тюками в руках – его объектив точно фиксировал нужную картинку. За кадром осталось, что все эти персонажи не гнушались быть нужными друг другу, создавая необузданный круговорот крови, торговли и предательства. Жизни солдат-срочников, благосостояние селян и собственное положение в пищевой цепи выступали здесь просто первичным суррогатом валюты, который многие успевали перегнать в чистый капитал. Но это было бы слишком сложно для зрителя. Зритель хочет видеть понятную картинку – продолжение вечной сказки про большое дремучее зло и маленькое яркое добро, сопротивляющееся ему. Только эта сказка и поддерживает правоту просвещённого мира перед прочими, его легитимность, уверенность в самом себе. Реальность – то, во что мы верим. Джон делал свою работу.
Всю жизнь он мечтал остановить время. Покорить его. Ускользающий миг волновал, как волнует археолога реликвия, приговорённая к переплавке. Неотвратимо. Несправедливо. Бессмысленно. Однажды в его руках оказалась камера. Шелест затвора – и вот миг превращается в вечность. Цельная картина мира, выкраденная у забвения. Магия. Детское увлечение превратилось в профессию. Редакция благоволила, щедро финансируя рискованные командировки. Протоптав сотни километров в заповедных уголках мира, однажды Джон оказался здесь.
И сейчас он… боялся. Хотя вроде всё стало спокойно, он нутром чувствовал, как обманчива эта тишина. Хранитель времени перевернул страницу. Сменилось тысячелетие, сама война стала другой. Чуть только блеснуло пламя первых боёв, зашелестели шестерёнки государственной машины – Джон застал уже лишь чуть тёплый пепел, ограниченный железным мангалом армии. Почти тихо, а всеми событиями теперь заправляли офицеры федерального правительства или бородатых подразделений, лояльных им, простые жители в разговорах сетовали на соплеменников, поддавшихся чарам шайтана или йылбыза, а полевые командиры где-то были, но их почти невозможно было успеть увидеть живьём.
Тем не менее коровы со вздутыми боками, валяющиеся по окрестностям, уханье артиллерии по ночам и далёкая стрекотня пулемётов не позволяли забыться. Война продолжалась. Значит, продолжается и работа.
И вот, наконец, выезд. Немного прямого асфальта, потом частые перпендикуляры поворотов, час по ухабистой грунтовке. Машины охранения остановились перед огромными коваными воротами, уместными, кажется, для сказочного дворца. Командирский уазик вместе с Джоном въехал в небольшой внутренний двор перед домом. Двое мужчин с бритыми вокруг губ бородами спустились с крыльца, поприветствовали, и пригласили Джона и его начальника – моложавого полковника, к которому журналист был прикомандирован, за длинный стол в отдельное помещение, примыкающее к дому.
- Надо война. События. Репортаж. Правда. Реалити, – шепнул Джон своему спутнику.
- Чепалгаш. Это теперь реалити. Понятный выбор. Смерть или ежедневная лепёшка с сыром. Попробуй, вкусно, – указал тот на блюдо, которое внесла женщина в платке, сам, однако, не прикасаясь к еде.
Дом имел два этажа, был невелик, крепок, достаточно скромен на вид и лишён архитектурных изысков.
Джон уже догадался, что они кого-то ждут. Полкан, обычно требовательный к времени, сидел спокойно, не предпринимая ни малейших действий. Ждут кого-то влиятельного. Красивые деревянные стулья, однотонные стены, пёстрый глянец холодного кафеля, хрустальная люстра… Зелёное полотно на стене – волчица под луной, девять звёзд… Джон поёжился… Он уже бывал на таких приёмах. Милые застольные беседы, на которых бравые полевые командиры, их отчаянные головорезы, местные эмиры и даже президенты – все стоят по струнке, словно школьники в кабинете директора, проявляя высший пилотаж скромности и вежливости. Что-то говорят, лишь стараясь подчеркнуть свою незначимость. Да, их слова не важны – здесь говорят другие. Старейшины. Память тейпа, его ум и честь. Хранители. Только они определяют здесь, что такое «правда», какое будет завтра «реалити», война это или не война…
Воспоминания овладели рассудком, и Джон вспомнил первую свою командировку. Всё было по-другому. Безысходность и смерть. Стремительно убегающее время. Каждый очередной рассвет – последний… Казалось, всё пространство здесь попало тогда в какую-то воронку ада, затягивающую, всё убыстряясь… Пронзительные крики и подпрыгивающий хоровод мужчин… Что это? Кто-то объяснил ему, что это зикр – танец перед Богом, где танцующие хотят повернуть время вспять. Не каждый из них доживёт до рассвета, но если остановить время, можно успеть разобраться в своём истинном предназначении, смысле жизни, откинуть всё лишнее, оставив только искренность и намерение. Ведь для этого и нужна жизнь… Мужчины хлопают ладонями, распаляя себя, и всё убыстряются, закручиваясь против часовой стрелки. Быстрее. Ещё быстрее… Энергия волнами расходится из движущегося круга, распространяясь по толпе. Напряжение возрастает, кажется, танцующие входят в транс. Слышен распев, и вот внутренний круг резко начинает движение в обратном направлении. Теперь это одно целое. Они видят только друг друга – лишь они на месте, это остальной мир бешено вращается вокруг них. Есть только круг. Времени больше нет. Мир вокруг смазан. Реальность – только здесь, в этом чертоге Аллаха, где и начинается прямой разговор…
Ох уж, эти воспоминания… Джон вздохнул… Время невозможно остановить. Словно скрученная пружина, оно с удвоенной силой возвращает утерянное. Людей после этого не удержать. Могучая энергия древнего обряда рушит плотины ограничений и выплёскивается вовне. В тот день, когда Джон впервые увидел этот хоровод, его срочно эвакуировали из армейской части сотрудники одной из правозащитных организаций. Через несколько дней он снимал развороченные блиндажи и пепелище палаточного городка, в котором до этого находился, с грустью отмечая знакомые элементы на остатках человеческих тел.
Приход старейшины почти не вырвал его из задумчивости… Опрятный сухой старик с тростью в окружении нескольких мужчин… Фразы вежливости, лёгкая отмашка, разрешающая садиться. Стол, меняющиеся блюда, вроде бы ничего не значащий разговор… Что эти старики – дань традиции или реальная необходимость? Какое он заключает в себе знание, недоступное рядом находящимся соплеменникам?
Речи за столом становились всё вежливее и короче. Полковник, и так немногословный, аккуратно вкладывал в пустоты лишь отдельные тщательно рафинированные тёплые слова, не забывая, однако, пододвигать к Джону тарелки с яствами, взглядом буквально принуждая есть как можно больше. Джон понял, что это спешка…
Кто эти старцы? Их смысл – направлять, корректировать. Куда? В бесконечность. Как? Память. События, годы, факты… Опыт. Их память – разве это не концентрированное время? Но ведь они определяют будущее, а не прошлое… Круг! Они повторяют прожитое. Для них нет ни прошлого, ни будущего? Невозможно… Но почему я здесь? Почётный заложник, гарантирующий безопасность посещения? Зачем же этот разговор? Что завтра?
Солнце клонилось к закату. Старик, удовлетворённый результатами внешней политики и поведением гостей, вышел проводить посетителей до двора и, окинув взглядом небо, уже прощаясь, произнёс:
- Гор почти не видно. Время такое, много тумана. А на рассвете часто выглядят красными.
Ворота за ними закрылись, взревели и лязгнули, развернувшись на месте, бэхи сопровождения, зашуршала грунтовка, мелькнули вереницы рыжих коров, возвращающихся домой с пастбищ, скрылись за поворотом дымки домов.
- Слушай, Джон, я сам в часть, а тебя до города доставят, сегодня-завтра в комендатуре перекантуешься, у нас хозяйственная возня намечена, тебе поспать не дадут, – полкан аккуратно поправил образок Николая Угодника возле ветрового стекла и, повернувшись, пристально посмотрел в глаза.
Кажется, это был приказ. Джон отвернулся, не ответив. Мысли колко путались, никак не сливаясь в единый поток.
В боковое стекло он увидел множество мужских спин на большой поляне у окраины села. Изредка вздымающиеся руки… В центре толпы, подпрыгивая и хлопая в ладони, уже начал вращение первый круг.