Согласно совету старика, по окончании песков, придерживаясь курса на север, все дороги вели к столице. Путники так и поступили, продолжив путь так, чтобы пожелтевшее солнце с утра светило в правый бок, а к вечеру в левый. Пока золотистый шар держался за небесную высоту, заблудиться было нелегко, а дорога была одна, единственна в своём роде.
Столица ошеломила своими стенами, воротами, неисчислимыми узкими, широкими, короткими и длинными запутанными улицами, бегающими во все стороны кричащих, махающих руками людей. На восточном базаре, вдоль большой крепостной стены, как всегда, стояли на продажу выстроенные рядами люди, а рядом с ними – звери, птицы и всякая другая привозная живность. Там звенящие динары по воздуху не летали, а вертелись в мешочках, коробочках, ларцах, в потных ладонях торгашей блистали... Любому отстающему обитателю отдалённой провинции, без особых знаний было понятно, что без денег ни в столице, ни в том суматошном людном месте делать было нечего.
Следует отметить, что на дне дорожной сумы нашего путника лежало несколько золотых монет, перед уходом собранных где попало, по настоянию матери. «Бери, сын, пригодятся, там совсем другой мир...» – вспоминал он её слова. Особых покупок странник делать не собирался, берёг монеты для трудных дней. Но ему было интересно узнать, по какой цене продавался живой товар. Оказалось, жеребец, похожий на его скакуна, стоил столько же, сколько стоило пять здоровых выставленных молодых мужчин. Подобное сравнение заставило далёкого гостя столицы ещё больше любить своего гнедого, но нарушило его мозговое равновесие рядом необъяснимых вопросов. Вдруг ему стало горестно тошно и быстро покинул унизительный базар, а затем и шумный непонятный ему город. Настежь открытые северные ворота, такие же высокие и широкие, как и южные, проводили молодого странника своим неизменно холодным безразличием, но в суетливой толпе прохожих ни он, ни его верный скакун не оставались без внимания. То восточная проказница показывала ему белые острые зубы, то лихой джигит цеплялся огненными глазами за гриву гнедого ... Не за тем пришёл сын Укротителя, чтобы народу во весь рост явиться... Мыслями он уже искал себе и своему другу место под знаменем воспетой в старых сказаниях Крыши Мира, до которой нужно было дойти.
Бездушный мегаполис и людная дорога оставалась за мелкими буграми и уродливыми глыбами восточной равнины. Впереди пересекались и разветвлялись новые большие и маленькие пути, ведущие в глубину верхней окраины империи, граничащей с землёй праотцов стремительного странника. Немало приходилось ему скакать и шагать по той нескончаемой равнине, по долинам и ущельям, чтобы взором приблизиться к первым снежным вершинам.
К тому времени ночная прохлада заметно переходила в холодные укороченные дни . В горах была зима, но сопутникам, передвигаясь по низинам, ещё не довелось встретиться с ней лицом к лицу. Однажды, следуя по ведущей вверх узкой дорожке, ближе к ночи, они оказались на невысоком перевале. Там и остались ночевать, под открытым небом. Та ночь запомнилась обоим не на день-два... Помимо наступающего холода, а потом и цепкого мороза, после полуночи, почти до утра, по всему небольшому перевалу крутились какие-то зверюги, о которых путник слышал только в сказках матери и в легенде старого лекаря.
Наступающий день оказался ещё примечательней бессонной озябшей ночи. На горизонте от красного восходящего солнца и следа не было. Серые тяжёлые тучи, за которыми пропадали белые горы, лениво кренились к низкому снежному хребту. Сын Укротителя смерти не боялся. Он неизвестности опасался, но был убеждён, что обратной дороги не было и быть не могло. Неспокойная лошадь смотрела вокруг большими тревожными глазами, в ожидании решительных шагов хозяина. Обмотав ноги чем было, хозяин взял коня за уздечку и пробежался рядом с ним, чтобы хоть немного согреться. За хребтом, внизу, далеко впереди виднелась ровная долина. Именно к ней и стремился он со своим жеребцом, между скалами пробиваясь через узкий путь.
Вокруг было тихо. Лёгкий ветер мирно рассеивал редкие крупные снежинки по горному пространству. Казалось, кроме путников на той земле никого не было. Но это было не так. То тут, то там, с высотных скал появлялись морды ночных посетителей перевала. Они бесшумно двигались за путниками. Чувствительная лошадь не учуяла ни запахов зверинных, ни мягких шагов их лап, ни летающих прыжков... да и не было откуда. На холме, где она увидела свет и выросла, такие хищники не водились.
То были волки. В самом открытом месте они, стаей, сами представились перед южными гостями: нехитрыми перебежками окружили их, стали на задние лапы и выставляли напоказ свои мохнатые торсы. Самый крупный, по всей видимости вожак, стоял ближе всех и смотрел маленькими зеленоватыми глазами прямо в лицо молодому человеку. Судя по округлённому животу, выпуклой выдвинутой вперёд груди, крепким толстым лапам и сытой здоровой морде, он, как и сородичи его, не голодал, и атаковать не намеревался. Что же мог означать тот дерзкий взгляд? Показывал ли им волк господство своё над землёй той, волю свою над повисшей на волоске участью чужеземцев, враждебность свою или благосклонность к роду людскому? Что он собирался с ними делать? – А ничего! Волк поднялся, вытряхнул с себя прилипающий снег, сделал несколько шагов в одну сторону, в другую, оцепенел, поднял голову высоко вверх и выдал из себя длинный пронзительный вой, уходящий далеко за пределами еле замеченной долины. Потом он повернулся и, лёгкими прыжками, исчез за скалой, а за ним шеренгой вытянулась послушная стая. Сын укротителя продолжил свой путь, не переставая разгадывать минувший феномен.
В следующий день путнику, и другу его, удалось выйти из глубокого скалистого ущелья. Впереди открывалось обширное белое поле, окружённое невысокими горами. Не успел он прыгнуть в седло, как неподалеку раздались свисты, крики людей и лай собак. Лошадь навострила уши, напряглась, фыркнула и побила копытом по снегу, словно намекая: Залезай! Хозяин немедля вскочил на коня и, погрузив глаза вглубь ближайшего белеющего поля, приметил дюжину бегающих серых фигур, за которыми тянулся хвост других – похожих, но разных цветов. За последними, на приземистых гривистых упитанных конях стрелой неслись вооружённые всадники, числом не меньше десятка. «Это наши вчерашние друзья». – решил наблюдатель, больше чутьём, чем видимостью признавая утекающую от погони
стаю. Неспокойная лошадь, чувствуя прижатие колен хозяина, галопом двинулась навстречу неизвестности. Пересекая середину поля, разгоряченный жеребец остановился прямо перед скачущих наездников, перерезав им путь к убегающим волкам. Одно мгновение решило исход погони. Пока охотники приходили в себя от внезапного вмешательства, быстрые звери успели отдаляться. Они просто красиво увиливали, исчезая за скалами ближайшей горы. Разозлённые собаки, продолжая бегать за ними, тоже исчезли. В это время всадники, разъярённые не меньше своих собак , окружили виновника неудачи, свалили его с коня и стали бить кнутами, ногами и чем попало, забывая о животном. Улавливая момент свободы, скакун заржал во всю морду, поднялся на задние ноги и ударил ближайшего противника передними копытами, строго извещая о норове диких лошадей. Чего только не делал гнедой, чтобы выручить хозяина: бросался сумасшедшими прыжками во все стороны, бил копытами куда попало, хватался крупными зубами за руки, одежду... Разумеется, силы в том бою были далеко не равными. Лихие наездники, искушённые рвением коня к освобождению хозяина, посторонились, расширили круг и дали ему показать свои дикие манёвры. Утешившись вдоволь, они вскоре пустили в ход арканы и угомонили бушующего сердешнего слугу милосердного чужака.
Увлекаясь сопротивлением дикой натуры лошади, наездники и позабыли о своих верных псах, и вспомнили о них только когда за скалами послышались жалкие отдалённые лаи. Поздно спохватились, со стороны гор показалась одна единственная собака, и та едва двигаясь. Вторжение нежданного ездока повлекло за собой кучу потерь, и кто-то за них был в ответе.
Охотники доставили чужака вместе с его строптивым жеребцом к месту их обитания, именно в ту отдалённую долину, которая виднелась с перевала. В долине не было ни пушинки снега. Казалось, там господствовали другие боги, нежели в горах, наверху. Долина купалась в тепле, изобилии зелёной густой травы... Вдоль и вширь её простора выделялись разбросанные небольшие круглые строения, служившие, как понимал чужак, пристанищами для людей. Там же, в стороне, паслись одинокие лошади, по росту и на вид – той же не давече знакомой породы.
Чужака привязали к столбу на видном месте, похожем на главной площади поселения, а дружка скакуна отвели на другую сторону долины, подальше от него, чтобы сильно не бросались друг другу в глаза. Потомок Крыши Мира пребывал в недоразумении: далеко не был уверен, что попал на землю предков, по известным ему описаниям совсем непохожих на обитателей долины, в то время, как высотные снежные верхушки виднелись совсем недалеко.
Дни уходили, но раны чужака не заживали. Низкорослые наездники, такие же упитанные, как и свои хвостатые кони, умели бить. И они хорошо постарались, но оказались не такими злыми, какими представились в день встречи. Старший распорядился кормить и поить пленного. Как заметил пленный, в том кочевом селении мужчин было немного. Кроме известных охотников и одного белобродого, греющегося на солнце старика, он никого не увидел. Около юрт, кучкуясь у костров, хлопотали женщины. Вокруг них крутились дети с упитанными круглыми личиками, приплюснутыми носиками и узкими полузакрытыми глазами, а старшие бегали по всей долине за жеребцами, собаками и пасущимися овцами, пытаясь поймать их или хотя бы за хвост потянуть. В начале юнцы наблюдали за прикованным к столбу чужаку с опасением, издалека. За тем они стали подходить ближе и ближе, пока один из них не осмелился потрогать арестанта рукой. Остальные, убедившись, что тот не кусается, с близи наблюдали... Среди них было невозможно не заметить юную особу женского рода, на голову выше других. Что она потеряла в толпе шалливых мальчиков? – Либо она над ними властвовала, либо была слишком красивой для ровесниц, либо нарушение порядка исправляла. Молодой арестант совсем не был похож на братьев, отца, деда... и она не переставала осматривать его своими чёрными пытливыми глазами.
В один тихий день с другого конца долины понеслись свисты и голоса. Женщины возле костров засуетились, а осмелевшие юнцы поспешно отошли от позорного столба. Лёгкая шумящая волна покатилась вверх и вширь, встревожив мирно пасущийся скот.
Большой конный отряд медленно приближался к середине селения. Впереди шагала здоровенная чёрная боевая лошадь. На ней сидел громоздкий верховой с пасмурным лицом, сутуловато держащий себя в седле, то ли от усталости, то ли от прожитых годов, то ли ещё от чего-то. Тем не менее чрезмерно изогнутая его осанка не помешала пленнику догадаться, что он был главным среди своих и именно он решал, кому в той долине жить, а кому нет. Соплеменники поворачивались в его сторону и поклонялись, но он, не останавливаясь, никому не отвечал. Дойдя до сидящего на траве старика, он слез с лошади и легко опустил голову. Тот, не двигаясь, молча принял поклон одобрительным знаком глаз. Затем вождь, тоже молча, удалился в самую видную юрту и до следующего дня свету не показался.
Глава племени был в плохом духе. Последнее время беды сваливались на него со всех сторон. Давешний недруг, вождь соседних кочевников, с которым он пол жизни конфликтовал из-за пастбища, расположенного на границе их территорий, потерял достоинство воина и заблистал коварностью. Когда распри дошли до предела, соперник передал, что его старейшины обязались раз и навсегда решить давний спор и призывали к мирным переговорам себе подобных из другого племени. Совет старцов был назначен на том же злосчастном пастбище. Как было принято с древних времён, старейшины шли на встречу без вооружённого сопровождения. По дороге, как одни, так и другие подверглись нападению неизвестных наездников и почти все были умертвлены. Белобродый старик, чудом оставшийся в живых, в одном из убийц разузнал соседнего воина. Убиением аксакалов последняя опора мира развалилась, война стала неимуемой...
Терпению вождя пришёл конец. Винив себя в чрезмерном доверии, приведшем к гибели старшин, о перед племенем поклялся в мести бесчестному врагу. Старые мудрые советы потеряли своё значение, и столкновение оказалось неизбежным. Выживший аксакал дал согласие на начало войны. Задумав очередную хитрость, противник увиливал от сражения, и ему удавалось держать разозлённого соперника на расстоянии. Изнурительная погоня, кроме усталости и спада духа воинов, ничего не давала.
По возвращении в долину вождь узнал о случившемся на охоте. Старший воин, отвечающий за жизнь оставшихся в юртах детей, женщин, единственного среди живых аксакала, за сохранность табунов, отар и прочего добра, удивлял главу племени своими преувеличенными картинами. Тот слушал, не прерывал, а в конце сказки велел доставить пленного. Вождю было интересно узнать из уст чужака какими цветами красилась та сомнительная охота.
– Откуда шёл и куда путь держал? – спросил он у пленного.
– С юга... на восток, – ответил тот, коротко и неопределённо.
– С какого юга , и на какой восток?
– С пустыни, до Крыши Мира.
– С такой дали?... А что здесь потерял?
– Здесь – ничего, а Крыша Мира – земля моих дедов.
– Так ты сейчас на ней и стоишь, на земле твоих дедов... Может, нам всем уйти, и оставить тут тебя одного? – усмехнулся вождь.
– На земле, и под солнцем, места хватает всем.
– Верно! Откуда и куда бегали волки, когда из ущелья выходил? Говори правду, и не ошибайся! – строго настоял вождь.
– Слева - направо, вдоль поля...
– Почему стал на сторону волков? Ведь так никто не делает.
– ... Ночью они сжалились над моей лошадью и надо мной, вместо того, чтобы обоих порвать на куски. ... И ещё потому, что люди собирались вести нечестный бой.
Вождь поверил чужаку, а не воину своему – охотнику заядлому. Нежданно-негаданно зачинщик неуместной охоты был осужден и приговорён к лёгкой смерти отрезанием головы. Пленнику, то ли из симпатии к его спелому разуму, то ли из почёта к волчьему духу, то ли по иной причине, вождь подарил жизнь, с одним условием. Южному страннику предстояло стать воином и послужить кочующей племени весь остаток своей жизни, а жеребца его буйного привлечь к скрещиванию боевых лошадиных пород. Племя осталась крайне удивлена и недовольна судом, но слово вождя – закон. «Dura lex, sed lex». Тем не менее, недобрые глаза сородичей наказанного давали понять, что чужой был приговорён к тайной смерти, и даже могучий вождь не гарантировал ему спокойной жизни. Вождя это интересовало меньше всего. Ему как никогда нужны были сильные бойцы. Выживет южанин, хорошо, нет – не велика потеря. В те смутные времена слабые боги, короли, цари и немощные вожаки нигде не были в цене, а простые смертные – ещё меньше.
Чужак был пристроен к старому одинокому воину, живущему в маленькой юрте на окраине поселения. Он был его вторым хозяином после вождя: кормил его, поил, одевал, воевать обучал, к работам приучал. В обмен на всё это молодой боец был обязан во всём слушаться и бесспорно подчиняться воле наставника. По началу старый воин держал его возле юрты, заставлял больше работать, глаза с него не спуская, изредка дав ему пострелять из лука, в воздух. Спустя пару месяцев старый воин пришёл к выводу, что чужак мирился с судьбой и не собирался никуда от него убегать. Он стал выводить его сначала по окраинам заселенной долины, а потом – за её пределами, не забывая придерживать наготове свой лук, на всякий случай. Пешем разгуливал с ним по горам, по ущельям, по полям... до самого вечера. Он травы собирал, охотился, а молодой боец тащил всё до дома. Малейшее нарушение наказывалось кнутом и тяжёлыми работами. Только после дотошного обхода долины и пролазывания через ближние ущелия , наставник приступил к обучению.
Вместо гнедого своего, боец-новичёк получил коня местной породы: чёрного, низкого , но быстрого, выносливого, с широким крупом и короткими мускулистыми ногами. Уроки по боевому искусству шли так: езда, верховая езда, езда верховая, стрельба из лука во время езды.., и так до вечера, по горам да по полям.
Наставник – в годах, низкорослый, крепкий, подвижной – в седле держался лихо: крутился, вертелся на спине, на шее, под животом скачущего коня; сходу прыгал на коня, обратно на землю... опять на коня... А лук в его руках!... Стрелял он, не целясь, без промаха – по бегающим мышам, по летающим воробьям... На его плоском загорелом лице с узкими полузакрытыми глазами никогда не исчезала улыбка: С ней вставал он утром, с ней день весь ходил, с ней спать ложился, с ней опять вставал... И вскоре ученик почувствовал на свои плечи «доброту» той нескончаемой улыбки. Наставник был жёстким человеком, не знающий никаких чувств. Он знал всего лишь два слова: «надо» и «не надо», так и повторял их день за днём, правда, под разными ударениями и свистами кнута. Боец привыкал, возмужал, всё налету хватал, на старика зла не держал ...
Хозяин по своему оценил старания подопечного. Хоть на его лице и было невозможно что-то прочесть, под конец первого года учений боец почуял, что тот был доволен его привыкании к делу кочевому, которому всему начало – скакать, стрелять, скакать и стрелять, стрелять и скакать...
За год племя забыла о чужом. Правда, пару раз на него обратили внимание, со стороны. Первый раз он проснулся в полночь от «сладкого поцелуя» гадюки. Другой раз, на охоте, шальная стрела, выпущенная из никуда, насквозь пронзила ему ногу выше колена. Наставник, как всегда, умалчивая, словно ничего не было, быстро вылечил везуна и продолжил радовать мир своей ничего не значащей улыбкой. После охоты пришелец опять был отдан забвению.
Далее бравые джигиты, во главе с вождем, вновь погнались за соседними нарушителями мира, и им некогда было возиться с виновным казни сородича. Скакали они по степям, по полям, но врагов так и не обнаруживали. В конце концов вождь угомонился, дал отбой своим воинам и сам перешёл к мирной жизни. Но старые обиды он не забыл: продолжал держать людей на стреме, охрану долины укрепил, новые круглосуточные посты установил.
К тому времени подходила пора почитания племенных традиций. В канун праздника старый воин завёл короткий, скупой разговор:
– Поскачешь по большому кругу.
– Я ещё до конца не готов.
– Никто до конца не готов.
– Но эта лошадь не для состязания, – возразил чужак равнодушно, вспомнив о своём гнедом жеребце.
– Поскачешь на другой.
– На моей?
– Она не твоя.
– А чья, Вождя? – Ответа не последовало, но чужак заподозрил трение в голосе собеседника, словно тот что-то замышлял.
В день начала праздника юрты пустовали. Их обитатели, от малого до старого, выходили на площадь. Кому не хотелось стать очевидцем ожидаемых состязаний – на конях, на земле и в воздухе. Ловчие пернатые хищники гнались по всему небу за летающей живой добычей. Бравые джигиты, показывая силу, смелость, удаль и ловкость, толпой скакали на конях, пытаясь овладеть тушей козла, дрались на пиках, боролись в седлах, стреляли по мишеням... На земле мускулистые мужчины, с голым торсом, крепкими руками держась за поясом противника, боролись и боролись, кроме победы ничего не признавая. Неподалёку от них, такие же видные и сильные перетягивали толстый канат, а дальше – другие, низкие, приземистые, с покрытыми глазами, на слух стреляли из лука в пущенных на волю куропатках. Повсюду, везде скакали, дрались, боролись, стреляли... и все хотели одну победу.
Вождь стоял в седле своего боевого коня и, смиренно, с тоскливой гордостью смотрел на борцов. Вдруг он слез с коня, разделся до пояса, подошёл к высокому широкоплечему борцу и вызвал его на поединок. Тот взглянул на него улыбаясь, словно спрашивая, не шутит ли стареющий вождь. Вождь не шутил. Поединок длился недолго. Вождь сделал два броска, но соперника на лопатки не положил: Тот, головой в траве упирался, быстро разворачивался, выкручивался, опять на ноги поднимался...
На окраине долины оживленные смотрящие толпились за хвостами неспокойных лошадей, в ожидании больших скачек. Были там женщины, дети, встревоженные юнцы, стеснительные девицы, украдкой глядящие в сторону бравых наездников, выискивая самого смелого и красивого... Одна из них смотрела не туда, куда все, а прямым взором наблюдала за чужаком, оказавшемся там по строгому указанию старого воина. Он заметил пристальные глаза девушки и сразу узнал в ней выросшую озорницу... В тот момент большие бега вот-вот начинались, а невольный состязатель, в недоразумении, стоял пешем в ожидании коня.
Старый воин, держа за уздечку гнедого скакуна, объявился со своей потешной улыбкой перед самым стартом, когда участники пробега уже стояли выстроенные. Не сдерживаясь, чужак бросился к жеребцу: обнял его за шею, в лоб поцеловал, погладил ему грудь, спину... Тот, не переставая фыркать, крутил своими крупными зрачками, зубы показывал, весь дрожал, копытом в землю бил... Целый год они не виделись. Чужак, всё время, где бы он не был, всё вокруг глазами обшастал. Но коня не было ни на ближних пастбищах, ни на дальних... Сын Укротителя не раз думал о побеге. Вспоминая скакуна, планы его рушились, а терпение и покорность делали его другим.
В итоге,старый воин оставался дышащим человеком и (как доказал тот день) сторонником природной открытости, с сердцем, душой и собственными воображениями о жизни и смерти. Он стал в сторону и, наблюдая за встречей слегка подмокшими глазами, терпеливо подождал, пока смотрящие не засуетились за спинами гонцов. «Встаньте в ряд. Не вздумайте опозорить меня и себя...» – выдал из себя кочевник тираду не ординарных слов. Если выразиться по другому, то гнедой должен был прискакать к концу длинного пробега в первой пятёрке. Участники гонки длинной шеренгой стояли в седлах, в ожидании стартового сигнала. Тревожные кони крутили смолистыми хвостами и натянутыми до предела шеями с такими же чёрными длинными гривами, лихо били копыта, не дожидаясь неизбежного азартного галопа. Опоздалый наездник, к тому же и чужой среди чужих, неуклюже пробил себе путь к краю линии и занял место среди соперников, глазеющих на него явной недоброй насмешкой.
По старому обычаю, столь важное состязание допускалось только с одобрением старейшин. Белобродый аксакал, прямой осанкой сидя на самом видном месте, молча, в последний раз осмотрел неспокойный ряд верховых конкурентов, затем высоко поднял правую руку с красным флажком. На миг всё вокруг замерло, даже мелкие комары осели в траве, даже летящий одинокий гриф оцепенел под небесным куполом. Аксакал резко опустил флажок.
Лучшие джигиты племени воткнули свои колена в рёбра лошадей и ударили кнутами по крупам. Под острыми свистами и криками всадников, чернокожие кони, почти все одноростные, единым фронтом рванули вперёд, поднимая в воздух густую серую пыль, перемешанную клочьями зелёной травы. Крайний скакун, отличившийся от остальных не только цветом, но и породой, с места не тронулся, спокойно стоял и наслаждался ласками хозяина, нашёптывающего ему в ухо накопленные душевные секреты. Смотрящие хором захохотали, но конь продолжал стоять на месте. Старый воин, уважаемый кочевник, один из лучших бойцов молодых годов почтенного вождя, с опущенными к коленам руками, белел и чернел в окружении зрителей. Казалось, он не умел объяснить сородичам ту нелепую ситуацию. Он тоже смеялся, молча, одним лицом, а глаза сверкали огненными стрелами... Никто не знал, что у него было на уме в тот момент. В конце концов чужак вернулся к приказу наставника и тронулся с места нарастающим галопом, намекая старому воину, что рано было смеяться, и плакать тоже – скачки только начинались.
Удаляясь от стартовой отметки, наверстая упущенное, гнедой опередил последнего соперника, порядком отстающего от остальных, затем следующего, и других, пока не достиг середины состязателей, и тем не успокоился. В нём заиграла кровь южных табунов. Едва дотрагиваясь до земли, он летал...
Большая гонка была в разгаре, но до финиша оставалось ещё бегать и бегать. Длина пробега состояло в объезде стоящей рядом небольшой горы и возвращении в долину с другого конца, где публика уже ожидала победителя. Недалеко от финиша беговая дорога, сужаясь, вела к ущелью. Глубокий обрыв, разделяющий две горы, ссужал дорогу ещё больше, не позволяя одновременно проезжать рядом больше двух лошадей. Именно к тому участку стремительно рвался передовой конь – крупный, боевой... Следом, вдогонку мчался чужеземный скакун, вот-вот приравниваясь к нему со стороны крутого обрыва. Увидев бездонную яму вдоль дороги , чужой вжался головой в гриву гнедого и прилип к мокрому горячему телу, доверяясь ему целиком. Конкурент, здоровый джигит с недобрым тревожным взглядом, изо всех сил стискивая бока коня коленями, непрестанно гнал его в хвост и гриву. В той гонке он с самого начала стал первым... И вдруг догоняет, чужой – виновник смерти брата родного, охотника заядлого... Пылая ненавистью, кочевник притеснил чужака вместе со своим конем, пытаясь сбить его с дороги и свалить в обрыв. Гнедой, чувствуя опасность со стороны соперника, рванулся вперёд изо всех сил. Громоздкая лошадь, теряя равновесие, не смогла удержаться на окраине обрыва, и полетела вниз вместе с наездником. Чужой с трудом остановил нервного скакуна, быстро слез с седла и побежал к обрыву. Внизу, рядом, послышался гремящий шум падающих камней, потом всё утихло, и видимости там не было никакой. Чужак постоял на краю пропасти, уши навострил... В это время прискакали первые отстающие, без остановки рвущиеся к финишу. Чужой привязал конец верёвки к камню и спустился вниз, насколько смог. На месте падения, не очень глубоко был небольшой выступ, на котором, корчившись от боли, с окровавленной головой, лежал кочевник. Лошади рядом не было, вероятно вниз покатилась. Наезднику повезло, он успел хвататься за выступающий камень. Чужак добрался до него, обвязал верёвкой, а сам стал подниматься на верх. Его лошадь, ограждая почти целиком узкий проход, стояла у обрыва, тревожно махала головой и била копытом в каменистую землю. Двое наездников, приближаясь, остановились, слезли с коней и подошли к обрыву. Увидев висячего на верёвке чужака, один из них вытащил из-за пояса нож. Второй, не задумываясь, схватил его за руку и стал скручивать её за спиной, пока тот, скорчившись от боли, не отпустил нож на землю. К тому времени успели подъехать другие...
Чужак проиграл ту гонку. Не попал ни в первой пятёрке, ни во второй, ни в третьей. Мимолётная смерть, бегающая над той пропастью, осталась без ничего, но успела оставить свою отметину. На смуглом лице сына Укротителя не осталось никакого следа чёрной густой бородки. Вместо неё объявилась такая же густая, короткая, белеющая сединой бородка, из-за которой в тот день вождь в шутку назвал его аксакалом. Безусловно, ему было рановато носить столь редкое и почётное имя, но оно как никому другому подходило ему не только к лицу, но и к его благородному поступку того дня.
В тот же вечер сам вождь пригласил чужака в свою юрту, угостил кымызом и долго с ним разговаривал, всё расспрашивая об отдалённом пустынном житии и о породистом полудиком скакуне.
Начиная со следующего дня вождю стали интересны доводы и предчувствия чужеземца. Светлые мысли молодого белобродого советника привели к тому, что вождь, а за ним и его подданные, уже не в шутку стали звать его аксакалом
Чужеземец продолжил жить в юрте старого воина, послушно выполняя его наставления. Щедрый вождь вернул ему коня, публично объявил его полноправным членом племени и вручил ему меч со щитом, невзирая на то, что по старым законам аксакал не носил оружия, и не воевал. Южный племенной скакун был отпущен к старому хозяину, но не был освобождён от обязанности прямого участия в осеменении толстозадых вороных кобылиц на благо перекрещения здоровых лошадиных кровей, порождающих особых боевых коней.
Молодой человек, носящий имя Аксакал, заслуженно вернул себе свободу,а старому другу сопутнику – волю ветреную. Он мог в любое время, развязно покинуть и воина старого, и Вождя (смотрящего на мир со своей горы), но не торопился. Ему пригляделась та тихая долина с её душистыми пастбищами и воздушными потоками белеющих вершин, с её окружающими зелёными холмами и невысокими горами, скрывающих ранние восходы и поздние сумерки. Да и куда дальше рваться, когда Крыша Мира была над головой, когда он её видел каждый день, Ею дышал, жил с Нею, под Её надёжной защитой.