Она погружалась в него, как в топкое болото. Минута за минутой, час за часом, день за днём, письмо за письмом. Не падала, нет - вязла. Взяла, замечая это, но зная, что у неё все под контролем. У неё всегда все под контролем. Аппетит, сон, эмоции и даже чувства. Она знала это, знала хорошо и позволяла себе отдаваться тайфуну эмоций, понимая, что в любой момент выдернет себя оттуда. Если надо, жестко и бескомпромиссно. Как Мюнхгаузен, вытащит за волосы.
И она знала его, знала, что он играет, что щедро бросает слова, как сердобольная хозяйка разбрасывает корм для птиц. Зачерпывая пригоршню и широким жестом раскидывая их вокруг себя, подманивая, приговаривая ласковым голосом. Как же он умел грать словами. Не сдерживаясь и не скупясь на них. И она так хотела проучить его. Она тоже играла с ним, не поддаваясь, убегая и маня за собой, а иногда останавливалась и, глядя в глаза, сшибала с ног искренностью, а потом убегала снова, пока он не успевал опомниться. Она хотела, ох как она хотела, чтобы он влюбился в неё, чтобы думал только о ней, чтобы терял голову, чтобы уже не мог остановиться. Он и терял. Терял, глядя на неё, слушая ее, читая ее. Он забывал обо всем, он шёл на любые ее условия и исполнял ее желания. Она это понимала. Она читала его письма, и довольная улыбка трогала ее губы - попался. Он сходил с ума, она видела это. Он засыпал за столом под утро, печатая ей письмо, а через два часа вставал и печатал снова, потому что она хотела, чтобы в 6.30 он желал ей доброго утра. И неважно, что сама она ещё не вставала в это время. Она хотела, и он делал.
И когда, в какой момент все обернулось против неё? Она так и не успела понять. Она не поняла, когда ее так засосало в эти эмоции, что она тонула. Ей уже не хватало воздуха. Без этих эмоций она не могла дышать.
А он мог. Одна, всего одна маленькая случайность будто окунула его из раскалённого котла в ледяной сугроб. Он остыл ещё быстрее, чем загорелся.
Он остыл. А она не смогла.
Слишком поздно она поняла, что огонь, который сжигал ее изнутри не поддавался контролю. Она уже не могла управлять им. Она не могла найти нужное положение закрылки, чтобы он потух. Закрылка сломалась. И его раздувало в пожар мощной вытяжкой, и никакие огнетушители неумолимой реальности не могли погасить этот пожар. Она боялась сгореть в нем целиком. Она боялась, что от неё не останется ничего. И она горела, минута за минутой. И, пытаясь выжечь его из себя, ее душа выгорала дотла. Должно стать легче. Должно. Со временем. Но время шло, и ничего не менялось.
Он уже скорее позволял общаться с собой.
Она не могла врать себе самой, она понимала это. И она была согласна на это. Она не могла поверить, что она была на это согласна! Что с ней стало?! Где она оставила самолюбие и гордость? Такие бережно охраняемые и с маниакальной любовью взращиваемые все эти годы. Где они?! А нигде. Они сгорели первыми. Из всех чувств осталась только ноющая тоска по тем невероятным дням. По замирающему сердцу, по огненному шару в груди, который вдруг затапливал ее мгновенно и не давал вдохнуть, по несущейся по венам эйфории, по его поцелуям, по своему отражению в его горящих страстью глазах.
Когда-то он сказал - я влюблен в тебя, а ты в мое отношение к тебе. Как же он был прав! Она всегда оказывался прав.
Да, она была влюблена в эмоции. В те наркотические эмоции. Они были нужны ей, чтобы жить. Чтобы просыпаться по утрам, чтобы пить кофе, чтобы улыбаться, чтобы дышать.
Она знала, что пройдёт время, и все вернётся. Она вернётся в себя и снова заживет спокойной жизнью, и память все похоронит. И время шло, и дотлевали угли, но даже на этом пепелище собственной души ей так хотелось все ещё раз. Один раз почувствовать вкус его губ и вспыхнуть под его взглядом. Вернуть все на один день, на один час, на один миг. Всего один. И прожить его целиком. Как самое дорогое письмо, которое бросают в топку последним. Вспыхнуть от искры, как этот исписанный листок, взвиться горящим в воздух и опуститься, рассыпавшись пеплом. Остальное неважно.