Я знаю, что ты думаешь, когда смотришь в зеркала. Знакомый овал лица, медная смуглость кожи, серебряные блёстки седины в смоляных вихрах… Облик, давно ставший безликим своей привычностью. Но иногда ты ловишь взгляд. Там, за вечной витриной стёкол очков, за краплёным блеском радужки, в которой плавают отражённые пёстрые отсветы внешнего мира – незнакомая тебе капля бездонной тьмы. Ты останавливаешься. Понимаешь, что вряд ли когда-то вглядывался в эту тьму, опасаясь её, но делаешь шаг. Тихо-тихо, как вор, скользнув в проулок густой черноты, ты оказываешься внутри. Над мокрым асфальтом плывут в туман желтушные фонари, шуршит неизвестными звуками ночная улица, мягко отражаются от стен осторожные шлепки шагов. Твоих шагов. Что-то не так. Всё будто приглушено, всё будто во сне. Да. Каблучки. Ты озираешься вокруг, но не слышишь их звонкого эха. Его не будет. Ты теперь один.
Я расскажу тебе, что ты думаешь, когда смотришь в зеркала. «Кто это?» – думаешь (хотя никогда в этом и не признаёшься) ты. Скажу, почему.
Помнишь наше детство? Высоко над ним до сих пор раскинул руки огромный ясень, с начала времён стоящий твёрдо, помнишь же – даже когда вся земля принималась раскачиваться от тугих ветров, он был непоколебим. Ось этого мира. Под ясенем – то выкопанная ямка с тайником, то груды делимых богатств, то тревожный разговор военного совета, или беззаботный треск костра. А то и просто примятая трава, всё ещё хранящая тепло тела. Здесь принимались решения о вылазках на далёкие стройки, начинались походы и войны, сюда приносилась дань с подвластных земель и делилась добыча. Здесь произносились клятвы. Цена этим клятвам была высока. Нам не в чем винить друг друга, кажется, не было нарушено ни одной. Хотя я и старше, заводилой, лидером, всегда был ты. Ты рано выбрал ставку на интеллект, холодный расчёт, за тобой было не угнаться. Я же просто был рад бежать сквозь эту жизнь, как сквозь ветер, крича что есть сил лишь ради восторга слышать себя за свистом в ушах. Сегодня, когда по крышам вечно стучит мелкий дождь, каждый день я смотрю, как хищные, но беззубые, пасти сточных труб изливают в чашу нашей памяти, на все эти поля, обрывы, огороды и многоэтажки, даже на наш ясень – тёмную муть забвения. Но наступает новый рассвет – и снова над грязной дымкой утреннего тумана вздымаются его древние чёрные ветви. Я успокаиваюсь. Помнишь ли ты главное? Понятно, мы были вместе, это действительно трогательно, да и само это слово «вместе» оказывается неожиданно глубоким, но главное другое. Мы доверяли. Доверяли друг другу.
Посмотри в зеркало. Там человек, до боли знакомый, но так и не ставший тебе понятным. «Почему?» – думаешь ты. Я скажу тебе.
Да, заговорю о ней. Хотя предательство я ощутил и раньше. Было много моментов. Вот один. Яркий день – в витринах всех магазинов блистает солнце. Огромные шрифты вывесок мелькают за стеклом, почти не читаясь, лишь взбесившиеся литеры Л, Е, Т, О словно играют в чехарду, догоняя на каждой остановке. В маршрутку входит женщина. Первые трещинки лет на лице, тугой узел постных волос, огромные красивые глаза. Этими глазами она легко окидывает салон и проходит вглубь, где долго стоит, никого не осуждая, а спелый янтарь созревшего дня, мелькающий в стекле, отражается в их щедрой глубине и проливается, не удерживаясь, на грудь. Вот и всё. Мало? Ты не встал, не уступил. Что-то шевельнулось, но отвёл глаза. Неужели это незначительно? Что же говорить о большем, если даже это, ничтожно лёгкое, ты не сделал? Конечно, было и большее. Вязкая глубокая ночь, тот угрюмый район, где единственная живая улица, точно чьё-то тело, заканчивается Т-образным размахом рук-переулков, упираясь в сияющий овальный нимб пульсирующей ночной жизни, где вечно горят души грешников – так вот, если это действительно распятие и действительно нимб, то там, куда падает взгляд Спасителя, истерзанного и уронившего голову к груди, чуть теснимые от пятен света к темноте стен, там, где копьё Лонгина пронзило плоть, там вечно кого-то бьют. Сопение, кряхтение, глухие шлепки – мало романтики, но где ты был тогда? Ты испугался. Умнее было отступить. Но вот я – живой и обвиняю тебя. Было много ещё чего, когда ты «не». Не смог, не сказал, не выдержал, не захотел. Хотя со стороны казался самым успешным. Маска? Было и большее.
Да, я заговорю о ней… Силой ли ты взял её тогда или она?.. Не могу поверить… Не знаю. Мне всегда трудно было понять женщин. Но даже если… Что теперь? Ты разрушил человека. Её больше нет. Той, которую… Я же любил её. Любил, понимаешь?
Посмотри в зеркало. Там нет ничего. Нет даже человека. Ты смотришь и ищешь себя в знакомых чертах. Но не находишь. «Кто это?» – думаешь ты. Я скажу.
Ты ошибся. Ты делал ставку на ум, но что это тебе принесло? Иногда ум оказывается глупостью. Он заставит отступить, искренность – сражаться. Кто прав? Есть намерение, есть деяние. Этот мир создан деянием, это его мир. Правильно, неправильно – нужно просто действовать, и только это и есть правильно. Но знаешь, в чём суть? Я ведь тоже в тебя верил. Боготворил тебя. Твой интеллект, чувственность, потребность в красоте… Будучи проще, грубее, глупее, я надеялся и верил, что только ты – и есть человек, только в тебе есть смысл. Подобие Творца или попытка Его создать. Моя шкура, если вывернуть её наружу, смердит тысячью древних инстинктов сквозь косматую грязную шерсть, царапает кафель когтями и рычит, просясь вырваться на волю. Я рано обнаружил внутри первобытного зверя, таящегося в тени. Пришлось прикармливать, уживаться, приручать. Но ты! Ты же должен был быть другим! Помнишь, нам в школе сказали, от кого мы произошли? Нам солгали. Мы не произошли, мы до сих пор обезьяны. Я признал это, но ты – хуже. До сих пор обманываешь себя и других, что это не так. Только это и составляет твой капитал. Но ты зверь. Который подлей, опасней, страшней любого другого зверя.
Посмотри в зеркало. В силах ли ты продолжать смотреть в эти глаза? Но и, сомкнув веки, ты увидишь. Молодая женщина прибирает со стола. Вот она наклонилась над тонкой чашкой – губы сомкнуты, продольная морщинка напружинилась меж бровей, на плечо скользнул локон крашеных волос. Непонятный возраст, красивая… Легко повернувшись, она ставит чашку на мойку и бросает взгляд в окно. Глаза? Овал плеч, маленькая изящная горбинка носа… Нет, я не вижу глаз. Она не смотрит на нас. Узнаёшь ли ты её?
Я расскажу тебе о ней. У неё никого нет, ничего нет. Она твёрдо убеждает себя, что всё же кто-то у неё есть и что-то есть. Но я повторю – у неё нет никого и ничего. Потому что чтобы быть «у кого-то», нужно чтобы был этот «кто-то». Но её самой давно нет. Тело есть, но нет ничего внутри. Ты выпотрошил её. Таксидермия. Это чучело. Красивое чучело. И если сейчас, когда мы оба подумали о ней (а вдруг мысль всё же материальна?), каким-то уголком своей памяти, недовыплаканным физраствором своих клеток, она вспомнит что-то – взгляд её дёрнется и скользнёт по прихожей, интуитивно ища зеркало, она резко одёрнет себя, качнёт головой, стряхнув это мутное наваждение, и вернётся в привычную оболочку. Потому что она не сможет. Каждая клетка её тела воспротивится чувствовать, возопив о боли. Ибо каждая частичка её теперь помнит, что чувствовать = боль. Теперь её выпотрошенное тело знает только одно – бежать от всего неизвестного туда, где «как у всех», где «как надо». И если ты посмотришь туда, где все, которые знают, как надо, ты увидишь тысячи пустых оболочек, зомби, говорящих не своими словами, радующихся не своим радостям, шутящих чужими шутками. Живущих не своими жизнями. Это и есть моё обвинение. Ты убил. Её ли одну? Не знаю, не хочу знать.
Ты ведь хотел расправиться и со мной (впрочем, как и я с тобой, позднее). Но пытался сделать это тайком – мягко нашёптывая, толкал на необдуманные решения, подначивая, отрезал пути возврата. Создавал мне врагов и убеждал меня в собственной бессмысленности. Я же, когда распознал твои истинные мотивы, захотел поступить как воин. Открыто и прилюдно – расправиться на глазах у ахнувшей толпы. Простил ли тебя? Нет, конечно, нет. Просто произошедшая схватка расставила всё на места, охладив мой пыл. Знаю, что победил, и этого достаточно. Милость к проигравшим.
Да, я знаю, что ты думаешь, оставаясь наедине с собой... Откуда? Просто знаю. И знаю много чего ещё. Кстати, ты ведь когда-то хотел подчинить меня? Ну что ж. Теперь я тебя запер. Запер навечно здесь. В своей голове.